Зивелеос. Книга первая

– Нет? Извини. Слушаю внимательно.

– Мы с майором поднялись ко мне, но в квартире уже сидели двое бритоголовые. Подозреваю, что телохранители Утинского или кого-то из подобной шайки. У них обычно такие бригады. Кто-то из парней свалил меня с ног, шваркнув по голове. Они не ожидали, что со мною майор, и он их арестовал. Примчались его сотрудники, обнаручили головорезов, и вся компания только что меня покинула.

– Вот это фокус, – явно поражённый сообщением, проговорил медленно Никольский. – Сажусь в машину. Это сенсация! Могу за тобой заехать.

– Семён Иванович! – Заторопился Самолётов, боясь, что несдержанный редактор не дослушает до конца. – Тут у меня ещё материал.

– Всё скажешь в машине. Еду. Посигналю у окна.

Самолётов понимал, что ликвидировав в квартире жучок, он не мог устранить прослушивание телефонных разговоров. Это же знал и редактор, поэтому оборвал разговор.

Николай переоделся в костюм и сел писать. Через пол часа за окном раздался гудок машины.

Спустя несколько минут, журналист садился в новенький Седан редактора. Но прежде чем Никольский, поздоровавшись рукопожатием, нажал на педаль газа, Николай наклонился к шефу и тихо произнёс:

– Минутку, Семён Иванович. Не очень пристально посмотрите направо и отвернитесь. На той стороне стоит мужчина.

– Так, вижу, и что?

– Теперь поехали, а я буду говорить.

– Понял.

Седан сорвался с места.

Наблюдатель с другой стороны улицы поднял к уху рацию, докладывая ситуацию и номер удаляющегося автомобиля иностранной марки.

Самолётов говорил:

– Семён Иванович, за мною установлено жёсткое наблюдение. Мне кажется, что лучше будет, если я оторвусь на несколько дней в командировку. Тем более что повод для этого есть. Давайте свернём здесь направо и станем на минутку. За нами никого нет. Я дам вам кое-что почитать.

Машина стала. Самолётов протянул редактору листки, написанные Машей с некоторыми правками Николая и фотографии.

– Так это же ещё одна сенсация! – чуть не закричал Никольский. – Как ты их откапываешь? Ты весь из сенсаций.

– Дело не во мне, – заметил Николай, – важно другое – начинается хорошее дело. Мы можем, наконец, обратить внимание общественности на то, что можно и нужно делать с детьми.

– Ах, – отмахнулся редактор, – что ты мне всё политграмоту в уши суёшь? Это я и без тебя понимаю. Говорю тебе, как журналист, а ты мне, как политик. Но в отношении тебя ты, пожалуй, прав. Что-то прицепились к тебе. Подготовим материал, и дуй в эту страну детей. Сделай о них хороший репортаж.

– Можно, я дуну сейчас же? Боюсь, что в редакции меня найдут и потянут на беседы и так далее.

– Есть резон, – согласился редактор. – Хочешь тут выйти? Или куда подвезти?

– Думаю, что здесь лучше. Вашу машину, скорее всего уже поджидают. А если майор спросит обо мне…

– Ну, не учи учёного, Николай! – опять возмутился Никольский. – Я, брат, главный редактор не только потому, что писать умею, тут у нас мастеров хватает, но и потому, а это, запомни, главное, что умею руководить и знаю, когда и что сказать. Так что давай топай, и удачи тебе!

Седан рванулся вперёд. Николай побрёл по улице, но через минуту запел мобильный телефон. Женский голос спросил:

– Ты придёшь?

– Да, конечно, – прозвучало в ответ. – Лечу, радость моя, как на крыльях.

Папа, которого звали так все подчинённые ему люди по семейной мафии, продолжал сидеть посреди ночи, посреди Москвы, в мягком кресле своего кабинета на восемнадцатом этаже, раздражаясь всё больше и больше.

Да он был родным отцом для своих людей, которым раздавал деньги и подарки направо и налево, лишь бы они считали его своим папой и не готовили всякие предательские бяки. Понятно, что себе он оставлял львиную долю от каждой удачной махинации, называемой предпочтительно операцией или сделкой. Но отцом его называли лишь действительные дети (два сына – круглых дурака в вопросах бизнеса. Не хотели учиться оболтусы, правда, как и их отец). А мафия поголовно звала папой. Сотрудники по государственной части называли по имени отчеству, как и полагается.

Папа морщил лоб в напряжённом ожидании. Время шло, а результатов не было. Что там происходит на квартире журналиста? Задание было простое: войти, вежливо поговорить, посадить в машину и вот он тут? Войти вошли, о чём сообщили. Но нет самого объекта. Где он шляется, чёрт?

Папа перекрестился на тот случай, если черти на самом деле есть. В бога папа не верил, но никому не говорил об этом, предпочитая носить крест на груди (тем паче золотой) и посещать по праздникам церковь, ставя свечки и причащаясь у высших церковных сановников. Нет, он никогда не признавался в своих истинных грехах, но искренне говорил о том, что бывает резок с людьми, не всегда приходит домой в хорошем настроении, чем обижает жену и всё в таком духе. А кто же будет говорить главную правду? Глупец он что ли рассказывать о том, за что сидел десять лет в тюрьме из двадцати назначенных при советской власти? Ну, освободили его в период перестройки, благодаря мудрому секретарю тогдашнего партийного комитета, теневому генералу Яковлеву. И спасибо всей перестройке, что позволила, как говорится, из грязи да в князи. Взял вот и на основе тюремного университета начал управлять банком. А что? Получается. В прежние годы не допустили бы дальше копки траншей лопатой. Потому и зверствует теперь, что боится, вдруг не долго такое счастье продержится. Ведь пропадёшь тогда.

Мягкое кресло не отвлекало от мрачных мыслей. Пришлось перебраться на диван и прилечь. Но тут зазвонил телефон.

Подняв трубку, папа слушал и лицо его покрывалось пятнами.

– Какой там ещё майор?! – заорал он. – Арестовывать моих людей?! Да он что спятил?!

В трубке что-то отвечали…

– И не будут они ничего говорить, пока я не дам команду! – взвился голосом папа.

Трубка что-то прожурчала…

– Нет, не буду ему звонить! Слишком мала сошка. Я позвоню Дотошкину.

Разговор с генералом был на менее повышенном тоне, но с не меньшими эмоциями. Папа объяснил, что его люди должны были привезти журналиста для беседы по вопросу работы банка. Они вероятно не так поняли приказ и ударили случайно хорошего молодого человека, но разве можно за это арестовывать? Это же ни в какие ворота не лезет. Он, директор крупного акционерного предприятия, государственный, можно сказать, спонсор ждёт своих людей до поздней ночи, а тут какой-то майор хватает их ни за что и позволяет себе их допрашивать.

Словом убедил генерала, тот позвонил майору, и через некоторое время с извинениями парни были отпущены, о чём они же немедленно доложили папе. Тот обругал их, на чём свет стоит, и приказал вернуться и выполнить задание.

Через следующие тридцать минут бритоголовые снова появились на Тихой улице. Окна нужной квартиры были тёмными. Объект, видимо, спал. Они поспешили проникнуть в квартиру тем же способом, что и первый раз. Отмычка действовала безотказно.

Майор Скориков, получил вместо благодарности выговор от генерала, и ещё не знал, что это делается по телефону только для того, чтобы присутствующие при этом обвиняемые поняли, что их обидчик получает разнос. Как только бритоголовых отпустили, майор сам позвонил генералу доложить об исполнении и тогда услышал от него совершенно противоположное:

– Майор, не принимайте близко к сердцу то, что я вам говорил. Нужно было сделать вид, что я вас распекал. Вы действовали правильно. Теперь нам известно, кто ещё охотится на Зивелеоса. А что с Самолётовым? Его вы взяли?

Майору Скорикову пришлось пояснять, что он не мог брать человека в полу бессознательном состоянии. Это, во-первых. А во-вторых, тот факт, что Самолётов упал от удара резиновой дубинки, чётко говорит о том, что он не Зивелеос, которого невозможно, как известно, ни сбить с ног, ни даже убить огнестрельным оружием. Но беседовать он с ним собирается сейчас же, так как по донесению его сотрудника, дежурившего у дома, Самолётов отправился на машине главного редактора, по всей вероятности, в редакцию газеты.

Генерал Дотошкин внимательно выслушал доклад и одобрил действия майора, предложив поспешить в редакцию.

Бритоголовые бесшумно вошли в тёмную квартиру и закрыли за собою дверь, держа в этот раз перед собою пистолеты. Оба были рослыми, хорошо атлетически сложенными, с накаченной мускулатурой, легко просматривавшейся под спортивными теннисками в обтяжку. Неожиданности их не пугали. Один из них пошарил правой рукой по стене комнаты и, нащупав выключатель, включил свет.

Вместо спящего в кровати журналиста, как они ожидали, перед ними стоял Зивелеос.

Не всегда коту масленица

Эту фразу произнёс Зивелеос, как только зажёгся в комнате свет. Бритоголовые вытаращили глаза в испуге и изумлении.

Получив телефонный звонок от Маши, Николай быстрым шагом направился к тому же самому месту, где девушка всегда встречала его с машиной. Кто-то спросил бы, почему она сама к нему не подъехала, и вопрос был бы законным. Однако Николай и Маша привыкли к осторожности. Телефонные разговоры даже по мобильным телефонам легко прослушивались. Сказать Маше, куда нужно подъехать, значило сказать это и тем, кто вклинивался любопытными ушами в чужую связь, то есть раскрыть своё место нахождения, что было крайне нежелательно.