Логово бессмертных

– И что было потом?

– Потом? Под общий смех свинья нагадила на сцене, что было очень символично. Зал аплодировал. Затем Лавренюка завалили вопросами, седовласые маститые ученые чуть ли не дрались за микрофон, кто-то кричал с места, там творился хаос. Однако Лавренюк, похоже, и не думал отвечать ни на какие вопросы. Он какое-то время с кривой ухмылкой наблюдал за произведенным им и его шестиногими свиньями эффектом, а потом потребовал тишины и заявил, что эксперименты с животными остались в прошлом. Отныне он будет работать только с первичным материалом. И ушел.

– Первичным?

– С человеком. В настоящей науке считается неэтичным ставить опыты на людях. Наука должна быть для человека, а не за счет человека. Лавренюк же явно обозначил приоритеты. Плевать он хотел на этику.

– А дальше?

– Ничего, – отец развел руками. – Лавренюка я больше не видел. Узнавал у коллег, конечно, но никто о нем ничего не слышал. Скоро он сам и его шестиногие свиньи стали чем-то вроде нашего местечкового фольклора.

– Не понимаю. Выскочил как чертик из табакерки, а потом спрятался обратно. Зачем ему вообще нужно было выступать и что-то демонстрировать?

Отец пожал плечами, раскуривая еще одну сигарету.

– Если мы видим нарушение логической цепи, то скорее всего были утрачены какие-то ее звенья. Только сам Лавренюк может ответить на твой вопрос. С моей же колокольни все видится демонстрацией силы. И первый раз в Новосибирске, и потом в Москве все делалось с претензией на что-то, с вызовом. Ведь после конференции ко всем более-менее видным ученым подходили вежливые люди в строгих костюмах и за очень хорошие деньги предлагали работать вместе с Лавренюком. Насколько знаю, многие согласились. Может это и было главной целью.

– То есть, реклама?

– Почему нет? Нельзя исключать и банальную блажь. Лавренюк очень амбициозен и честолюбив. А это гремучий коктейль. Потерпев фиаско в Новосибирске, ему захотелось реванша.

– Тогда как это объясняет исчезновение Лавренюка? Честолюбцы никогда не останавливаются, им всегда мало.

– Я же говорю. Мы не видим всей картины. Подозреваю, за Лавренюком стоят серьезные люди. В одиночку при всех талантах такие проекты не реализовать. Мне видится, что ему дали порезвиться, так сказать поиграть в ученого, а после снова запечатали в сейф.

– Снова?

– Ну откуда-то ведь выполз этот жулик! – вспылил отец, раздраженным столь очевидным непониманием с моей стороны. – Хоть он и скользкий тип, но все-таки ученый. Глупо не признавать проделанной им работы, колоссальной работы. Я даже приблизительно боюсь представить объем задействованных ресурсов, вложенных в Лавренюка. При этом о нем ничего не было слышно. Вывод один – он работал в секретке. Скорее всего – на оборонку, а может быть даже на частника.

– У нас частники занимаются подобным?

– Не у нас. Здесь наука уже давно в коматозе последние дни доживает, а за бугром цветет и пахнет. Биология очень перспективна, например, в сельском хозяйстве. Думаю, что ноги экспериментов Лавренюка оттуда и растут. Да и работал он с племенными животными, кроликами и свиньями, что тоже намекает. Все вполне логически вписывается в нашу канву. Лавренюку за пятьдесят, в момент развала Союза он был максимум зеленым аспирантом на биофаке какого-нибудь университета одной из бывших республик, откуда вполне мог отправиться работать в полулегальную биотехнологическую лабораторию. Они сотнями раскиданы по всему миру, особенно в Южной Азии, половина квалифицированного персонала как раз выходцы из Союза.

Какое-то время мы молчали. Отец курил и смотрел в окно. Я пытался осмыслить услышанное.

– Что ты намерен предпринять? – наконец задал он давно терзавший его вопрос.

Я пожал плечами. Откровенничать с ним желания не было, но и врать не хотелось.

– Прекратить это все.

– Каким образом?

– Каким получится. Буду действовать по обстановке.

– Какая у меня роль?

Я удивленно посмотрел на отца.

– Желаешь присоединиться? Это опасно.

– Плевать! – неожиданно яростно сказал он. – Эта сволочь меня уже по рукам и ногам опутала. Работа парализована. Сотрудников почти не осталось. Кафедра на грани исчезновения. А тут еще и это.

Отец кивнул в сторону саркофага, а потом вдруг грязно выругался.

– Мне это видится болезнью, эпидемией. Если не остановить заразу, рано или поздно она поразит всех, и тогда будет поздно.

– Лучше и не скажешь.

Я потянулся и взял папку с документами на тело в саркофаге, а затем вручил ее отцу.

– Без обид, но твоя роль будет небольшой и, так сказать, отсроченной. Оставляю тебе документы и этот гроб. Можешь делать с ними что угодно. Исследуй, приглашай поглазеть коллег, да хоть экскурсии устраивай для своих солдатиков. Готовь почву, так сказать, оттачивай мастерство, потому что скоро к тебе побегут со всех ног журналисты, блогеры и прочие медийщики.

– Какие еще журналисты? – Отец наморщил лоб. – Ничего не понял. С какой стати они ко мне побегут?

– Еще как побегут. Уж поверь. Я скоро вскрою этот гнойник и вонь такая пойдет, что не заметить ее будет невозможно. Вот тогда-то ты и выступишь. Привлекай коллег, пиши статьи, обличай, не жалея красок. Если информация пойдет не от анонимных аккаунтов в соцсетях, а от маститых ученых, это вызовет больше доверия и не позволит сенсации раствориться в пене ежедневных слухов. Я хочу, чтобы на гребне информационной волны был ты.

– Хорошо! – сказал отец, хищно осклабившись. – Пускай хоть сейчас бегут, мне есть, что сказать.

– Нет, попридержи коней. Фальстарт будет хуже бездействия.

– Как я пойму?

– Постараюсь позвонить и дать отмашку. Но если вдруг что… – я замялся. – Если начнется возня, а от меня не будет вестей, то действуй на свое усмотрение. Меня, скорее всего, уже не будет в живых.

Отец дернулся, как от пощечины, но ничего не сказал.

– И еще кое-что. Для установления связи между теми крысами вы соединяли кровеносные системы. А существует хотя бы теоретическая возможность такой связи на расстоянии?

– О каком расстоянии идет речь? Две соседние лаборатории через стенку?

– Нет. Сотни километров. А может и тысячи.

– Невозможно! – безапелляционно заявил отец, но, глянув на меня, неожиданно смягчил категоричность: – Или возможно?

Я кивнул.

Повисла гнетущая тишина, намекая, что нам больше нечего сказать друг другу. Предсказуемо оказалось, кроме как о деятельности моей бывшей и этого Лавренюка, нам и говорить-то было не о чем. Мы чужие, хотя по крови и были самими близкими на этой планете.

– Мне пора, – сказал я и просто пошел к выходу. Не хотелось оглядываться и уж тем более прощаться с объятиями и рукопожатиями, но, когда я переступил порог, отец странно крякнул и я против воли обернулся. Он стоял со вскинутой рукой, как будто махал мне на прощанье, а потом вдруг сказал:

– Береги себя.

– Я постараюсь. Прощай.

Уходя, я вновь подумал, что очень вовремя избавился от Киры. Эта дуреха не позволила бы бросить саркофаг с телом, попыталась бы выяснить личность девушки и найти родственников, чтобы огорчить страшным известием. Ее душа была еще жива и полна сострадания. А мне было плевать. Я жил единственной мыслью об уничтожении КУБа, любой ценой и невзирая ни на какие сопутствующие жертвы.

Легкое опасение вызывал отец, устоит ли он перед соблазном создать свой аналог того чудовища, которое я стремился повергнуть. В его распоряжении оказалось готовое тело, саркофаг и документы – эти семена вполне могли упасть на подготовленную и удобренную почву. Но потом я отбросил эти мысли. Если отец сам не достиг научных вершин, на которых обосновался Лавренюк, то не сделает этого уже никогда из-за гордыни. Быть вторым для него хуже обвинения в плагиате. Конечно, был риск, что отец возобновит эксперименты под эгидой возврата украденного и просто объявит себя обманутым первооткрывателем, но и на этот случай у меня имелся вариант решения проблемы. Старый добрый вариант, безотказно работающий с начала времен. Моя рука не дрогнет.