За миллиард долларов до конца света

– Обязательно. И завтра, и послезавтра, и всегда-всегда…

Супруги лежали, убаюкивая друг друга в объятиях, пока, наконец, не задремали.

На проходной Степанова ждала записка с приглашением немедленно зайти к замначальнику службы безопасности.

– Ну, коллега, принимайте поздравления! – Александра Венедиктович Гаврилов так обрадовался появлению Степанова, так заторопился пожать ему руку, что, кажется, с трудом удержался, чтобы не перепрыгнуть прямо через стол. – А я-то, каюсь, поначалу сомневался. Как-никак, Надежда Константиновна к вам, по понятным причинам, небеспристрастна, а уж своему-то собственному мнению я и подавно доверять не привык… Но вы не подвели. И ещё как не подвели!

– Кто-кто, говорите, ко мне небеспристрастен?

– Хе-хе, Семён Валерьевич! Думаете, на свете так уж много существ, неравнодушных к вашей персоне?.. Да, их много. И даже гораздо больше, чем вы думаете. Но Надежда Константиновна среди них – единственная.

Гаврилов, лукаво подмигнув, отпустил, наконец, ладонь Степанова – чтобы мощным хлопком по плечу усадить его в кресло. Сам пристроился на подлокотнике соседнего кресла, чуть откинувшись назад, облокотившись локтем о спинку, ладонь другой руки уперев в колено: поза получилась одновременно расслабленной и динамичной.

– Ваше смятение понятно и, я бы сказал, вполне обоснованно. Я даже мог бы принести вам свои извинения, но лучше я просто всё объясню – и вы сами увидите, что волноваться более не о чем.

Степанов был скорее растерян и подавлен, чем взволнован. Слова доносились до него как сквозь толщу воды, и чтобы воспринимать их, требовалось прилагать усилие. Но если это усилие и в самом деле имело шанс оказаться последним, хотя бы на сегодня – значит, оно того стоило.

– Ну-с, Семён Валерьевич. Как вам уже известно, та же самая личность, что уже несколько лет является вашей верной супругой – также является и нашим сотрудником. Смею заметить, одно другому никоим образом не мешает – и, надеюсь, не помешает и в дальнейшем. Да, и я, право, не берусь предполагать, имеет ли для вас хоть какое-то значение нижеследующее обстоятельство, но, для полной ясности, сообщаю: в сферу служебных полномочий Надежды Константиновны не входит доступ к вашему личному делу, а равно к каким-либо иным материалам интимного свойства. Всё, что ей о вас известно – она узнала из, так сказать, открытых источников. А это хотя не так уж и мало… в определённом смысле, существенно больше того, что знаете о себе вы сами – но далеко не всё.

– Далее, – Гаврилов ненадолго задумался, по-видимому, подбирая слова; при этом он легонько поскрёбывал обивку кресла кончиками скрюченных пальцев. – Некий господин, чьё имя мне не хотелось бы упоминать без особой необходимости, счёл сложившиеся обстоятельства идеальными для осуществления своих планов. Тайно вступив в контакт с Надеждой Константиновной, он без особого труда завербовал её…

– Простите мне профессиональное дурновкусие, но детективный жаргон в данном случае представляется уместным, – Александр Венедиктович виновато развёл руками. Так широко, что покачнулся, потеряв равновесие (похоже, он нарочито старался казаться немного неуклюжим, чтобы без нужды не смущать собеседника своей значительностью). – Итак, этот господин полагал, что тайно завербовал её – на самом же деле, она действовала в соответствии с нашими указаниями. Да-да, Надежда Константиновна любезно согласилась исполнить роль двойного агента!.. Ну, а дальнейшие события развивались уже при вашем, Семён Валерьевич, непосредственном участии: наши… скажем так, конкуренты исчерпали практически все локальные ресурсы, полностью раскрыли свою агентурную сеть – одним словом, пошли на огромный риск, оказавшийся, в конечном счёте, неоправданным. Ибо (с вашего позволения, перехожу прямо к развязке) контейнер, который вы уже не далее как через пару десятков минут выдадите курьеру – не совсем тот, который они так жаждут заполучить. Соответственно, изобретение, которое один весьма одарённый человек совершит на рассвете – будет также, в своём роде, революционным, и даже имеющим смежную область практического применения – но значительно более своевременным, а потому эффект от его воплощения окажется, в итоге, принципиально иным.

– Скажите, – спросил Степанов (не поинтересовался, не осведомился, а просто и прямолинейно спросил), – а если бы я всё-таки проявил верность долгу и не принял их предложение, то вы ведь сейчас точно так же поздравляли бы меня с победой? Получается, на самом деле от меня ничего не зависело? А почему нельзя было и меня заранее поставить в известность?..

Александр Венедиктович окатил Степанова долгим, многозначительным взглядом, в котором среди прочего явственно читалось «мне бы ваши проблемы», но вслух сказал по-другому:

– А потому, Семён Валерьевич, что на самом деле всё зависело от вас. И ключевая роль, уготованная вам в этом деле – вовсе не роль, и сыграли вы её столь блестяще именно потому, что никого не играли. Видите ли, я не имею ни права, ни желания лгать. Верите вы или нет – мы и в самом деле не можем сделать ваш выбор за вас. Но зато, если верите – можем сделать его беспроигрышным…

Гаврилов вскочил на ноги и приставным шагом пододвинулся в направлении двери, недвусмысленно намекая, что время, отведённое на аудиенцию, подошло к концу. На прощание он ещё раз ободрительно улыбнулся и добавил:

– Впрочем, если мои объяснения представляется вам слишком уж иррациональными – можете для удобства считать, что дело лишь в отсутствии у вас таланта к лицедейству. Надеюсь, вы не в обиде? У вас немало иных, не менее ценных талантов!..

Степанов шёл знакомым коридором на своё привычное рабочее место. Поводов для беспокойства больше не было. Он и не беспокоился. Только очень хотелось проснуться…