За миллиард долларов до конца света

– Вы уж не обессудьте, но остальные страницы я вынужден был изъять, – развёл руками Осмодуй. – Зафиксированная на них информация в основном такова, что вы либо уже и сами всё знаете, либо же вам этого знать и не следует. Надежда Константиновна – взрослый человек, и в таковом качестве имеет полное право иметь секреты даже и от собственного супруга. А мы, как я уже упоминал, крайне щепетильно относимся к вопросам приватности.

Николай, широко разведя локти, взялся руками за край стола, словно бы собираясь опрокинуть его на Степанова.

– Откровенно говоря, я только что совершил должностное преступление. Но для меня это вопрос принципиальный. Я твёрдо уверен, что вы имеете полное право знать то, что вас непосредственно затрагивает. И, поверьте, это нелегко – объяснять поросёнку, что его соломенный домик хотя и, несомненно, мил и комфортабелен, но совершенно не годится в качестве убежища.

– Да уж верю, – оторвавшись, наконец, от бумаги, в тон ему ответил Степанов. – И даже сочувствую. Трудная у вас, должно быть, работа…

Простые эти слова оказали на Осмодуя неожиданное действие: он дёрнулся всем телом и побледнел, как если бы Семён его ударил. Резко вскочил, выдернул у Степанова папку.

– Приберегите сочувствие для более подходящего случая, – прошипел он сквозь зубы. – Если вас интересует, что станется с курьером в случае, если вы всё-таки продолжите упорствовать – проконсультируйтесь у этого вашего… хранителя. У него наверняка найдётся парочка-тройка успокоительных предписаний. А я удаляюсь.

Свет пред глазами Степанова привычно померк, и он без всплеска погрузился в беспокойный, мутный поток обычных сновидений.

Степанов проснулся без будильника, минут за пятнадцать до выставленного времени, в прекрасном самочувствии. Полежал немного, глядя в потолок, пытаясь вспомнить что-то очень важное, случившееся накануне – но так и не вспомнил; в конце концов, плюнул, поднялся тихонько, стараясь не разбудить сладко посапывающую Наду, и направился к окну, возле которого на стуле лежала его одежда, сложенная аккуратной стопочкой. Стараясь ступать легко, Степанов с каждым шагом всё слабее касался ковра и, в конце концов, совсем потерял с ним сцепление, и пошёл прямо по воздуху. Лишь проделав большую часть пути, он начал соображать, что что-то не так; лишь натянув джинсы (возможность поднять одновременно обе ноги оказалась очень кстати) – догадался, что именно не так. Лишь задумавшись, понял: ещё один сон, только хитро замаскированный!

Первым порывом было, раз уж такое дело, выпрыгнуть в окно и насладиться полётом по полной программе. Но тут вдруг накатила и ударила, пригибая к полу, другая мысль: а ну как он спустя время проснётся, думая, что пробудился уже по-настоящему, но это будет на самом деле ещё один сон, ещё более коварный, который запрячет улики в самые укромные места и уже не позволит себя так легко раскусить, и вот так вот он проживёт день, два, а может, и всю жизнь во сне, и состарится… и, возможно, даже умрёт. А может, это уже случилось, и всё, что он считает своей настоящей жизнью – это и есть такой сон? Как проверить всамделишность всего, если он не помнит, как всё должно быть на самом деле?! Степанову стало так невыразимо горько и страшно, что он горько заплакал… и проснулся.

«Вот прибредится же такая хрень! Да ещё и такая банальная…» – только и сказал он себе, а щипаться не стал за ненадобностью: настолько паршивой могла быть только самая, что ни на есть настоящая и окончательная действительность.

Дело было не в головной боли – она, можно сказать, и не ощущалась вовсе. И даже не в аромате серёгиных носков (друг не позволил другу провести ночь мордой на столешнице, оттранспортировав Семёна на лежанку; сам же пристроился рядом, для экономии места – валетом). Дело было в совокупной дерьмовости положения дел.

«А неплохо было бы, наверное, взять да и сойти с ума, – подумалось Степанову, – тогда-то уж точно отстанут». Но как этого добиться специально, и к тому же за достаточно короткий срок, он не знал – по крайней мере, ни один из описанных в книжках способов не казался подходящим. И потом, сбежать от ответственности можно было и куда как более простым и коротким путём: например, напиться в мегазюзю и прогулять дежурство. Или напиться кофе и, опять же, прогулять…

Но что если на складе его просто заменят кем-нибудь другим, а Осмодуй с подельниками не успеют или не захотят отменить операцию? Что тогда будет с Надой?!

С другой стороны, Нада – взрослый, самостоятельный человек. Значит, должна сама отвечать за решения, принятые самостоятельно. С чего это он обязан на неё оглядываться – она ведь не сочла нужным посоветоваться с мужем. Хотя чего тут советоваться: он не вправе решать за неё, она – не вправе решать за него…

Нет-нет, нельзя так думать. Рассуждать подобным образом – малодушно и недостойно мужчины. Пусть даже и логично…

Хотя ведь удобней и логичнее всего – просто принять вознаграждение, выдать груз и всё равно остаться в белом. Если, конечно, верить Осмодую с Гавриловым.

– Вы мне, конечно, не поверите, если я ещё раз скажу, что в любом случае ничего такого особенного с вашей супругой не сделается? – послышалось со стороны открытого окна.

Степанов не особенно-то и удивился примостившейся на подоконнике говорящей вороне. Тем более – вороне, говорящей голосом Александра Венедиктовича.

– Не поверю, – прокряхтел он, усаживаясь. – Я же знаю, как это бывает: над вами своё начальство. Оно сейчас распорядилось так, а вечером вдруг передумает – а вы и не при чём. Уж извините.

– Да чего уж там… В обстоятельствах, не предусмотренных должностной инструкцией, я не вправе требовать от вас слишком многого. Тем более во внеслужебное время.

– Я ведь не то, чтобы лично вам не доверяю, а как должностному лицу… – Степанов, на столь быстрое и полное понимание никак не рассчитывавший, пришёл в некоторое замешательство. Но ему уже надоело постоянное чувство вины. – Вы, небось, пришли… то есть прилетели… прибыли, чтобы снова меня мотивировать? Знаете, я устал от разговоров. Мне нужна помощь. А вы, вместо того, чтобы защитить, всё норовите оставить меня наедине с проблемой. Между прочим, это в первую очередь ваша проблема.

– Ну разумеется, Семён Валерьевич. Скажу больше: в определённом смысле, вы и есть наша проблема. Памятуя вашу давешнюю реакцию, спешу напомнить, что «нет человека – нет и проблемы» – это, как вы остроумно выразились, не наш метод. И, поверьте, мы делаем всё, что в наших силах. Но бывают, знаете ли, такие напасти, от которых даже мы не способны защитить человека.

– Например?..

– Ну, например, от него самого… Да ладно вам, не морочьте себе голову! – хоть и без помощи лицевой мимики, одним лишь движением оперённых плеч, птица сумела придать этому «да ладно!» более чем достаточную выразительность. – В конце концов, что бы вы ни решили – то и окажется единственно верным.

– Опять не верю. Если всё так просто, тогда чего ради тогда вся эта нервотрёпка?! – возмутился Степанов.

– Вы уж не обессудьте за невольную грубость – но исключительно ради того, чтоб вы спрашивали.

– Кого?

– Вот и об этом тоже, причём не в последнюю очередь! – невпопад ответила птица. – Ладненько, прежде чем вы спросите, зачем я, в таком случае, так сказать, припёрся – позвольте откланяться.

С этими словами она и в самом деле проделала нечто вроде поклона, но затем, вместо того, чтобы сразу выпорхнуть в окно – принялась чистить перья. Задумчиво и тщательно. Спустя пару минут Семёну надоело ожидать то ли продолжения, то ли завершения визита, и он деликатно прокашлялся. Крылатая гостья отвлеклась от своего занятия лишь для того, чтобы бросить в его сторону один пристальный взгляд, и снова продолжила прихорашиваться. Тогда Степанов демонстративно потянулся и зевнул. И тут ворона, стремительно соскочив с подоконника на стол, подхватила клювом наручные часы Степанова (в блестящем хромированном корпусе, пластмассы он не признавал) – и была такова!

В то же мгновение из спальни донеслось нестерпимо противное пипиканье будильника, и с тем начался новый день.

Ни бог, ни наследственность, ни социальная среда – словом, никто из тех, на кого Семён мог бы возложить ответственность за свои недостатки, не одарил его актёрскими способностями. Как бы Степанов не старался вести себя так, будто ничего не случилось – получалось непохоже. Зато его заморенный вид, тяжелый взгляд и односложные реплики органично складывались в образ человека, слегка перебравшего накануне вечером, но полного решимости перебороть слабость и отправиться на работу, чтобы там выполнять свой долг. Так что Нада с Серёгой не только ничего не заподозрили, но и отнеслись с сочувствием.

Нада даже посоветовала Семёну выпросить ещё один отгул и никуда не ходить – но он отказался. Во-первых, из упрямства. А во-вторых, потому что прекрасно понимал: не обременённые щепетильность коллеги Осмодуя всё равно его достанут – где угодно, и лучше уж тогда где-нибудь подальше… хотя кой смысл отводить беду от дома, раз уж его жена увязла ещё глубже, чем он сам?.. Ну тогда, значит – из чистого упрямства.

А прогуляться пешком он решил просто так. Чтобы немного проветрить мозги (упорядочить мысли Семён уж и не надеялся). И приблизительно через тысячу шагов пришёл к выводу, что это было единственное правильное решение из всех, что он принял за последние сутки.

Когда в точке «А» оставляешь тревоги, а в точке «Б» ожидают заботы, тогда путь между этими двумя точками становится для тебя состоянием покоя. Фоновый (то есть не сообщающий лично тебе ничего важного) городской шум звучит тише тишины; отсутствие необходимости с кем-либо общаться вполне заменяет одиночество; мелькание незнакомых лиц и затылков на фоне привычных пейзажей и бессмысленной рекламы расслабляет глаза не хуже полумрака.

Радуясь своему открытию, Степанов буквально споткнулся о тело, растянувшееся ничком на тротуаре, на дальнем от проезжей части краю.

Тело, не подававшее признаков жизни, было одето в костюм – ещё вчера, по-видимому, неплохой, но сегодня уже изжёванный и грязный. Сквозь зияющую прореху на локте виднелась ссадина, покрытая запёкшейся кровью. На затылке поблёскивала седина.

Прохожие и проезжие следовали мимо, не снижая скорости. Семён, пожалуй, тоже прошёл бы мимо, будь он твердо уверен, что на земле валяется просто пьяный бомж, которому уже всё равно, как и где спать, и вообще жить, и даже умирать. Кое-кто из знакомых Степанова счёл бы такой поступок своеобразным проявлением милосердия.

Но Степанов не был уверен, а утро выдалось прохладным. Поэтому он присел рядом с человеком на корточки и принялся трясти его за плечо, приговаривая с нарочитой грубостью:

– Эй, вставай давай! Нечего тут лежать, замёрзнешь ещё. Поднимайся, домой к себе иди, там выспишься!

Лежащий застонал, оторвал голову от асфальта, повернул к Степанову землисто-серое лицо. И неожиданно ясным голосом сказал:

– Доброе утро, Тёзка.

Степанов выругался про себя – но чего уж теперь: не бросать же в таком виде знакомого, пусть даже и вот такого (эх, не пошло ему на пользу внезапное обогащение). А Тёзка, не дожидаясь ответного приветствия, заговорил негромко, но торопливо и настойчиво, словно бы о чём-то крайне секретном и важном:

– Вот представь, что к тебе в форточку залетела оса. А ты вот, вместо того, чтоб прихлопнуть, пожалел божью тварь, хоть и насекомую, ну и, соответственно, поймал и выпустил в форточку. Это, получается, ты доброе дело сделал, так?

– Доброе-доброе, – пробурчал Семён. – Ты до дома-то сам дойдёшь, или как?

– А вот если, скажем, эта самая оса потом полетала-полетала, да взяла и ужалила ребёнка? А у ребёнка вот аллергия, и от укуса у него сразу анафилактический шок и летальный исход – это уже, выходит, ты злое дело сделал? – не реагируя на вопрос и не меняя позы, напоминающей асану «Кобра», продолжал допытываться Тёзка. – А если вот не будь тот ребёнок укушен, то, когда вырос бы, пошёл бы в политику, и сделался бы самым жестоким диктатором, и уморил бы кучу народонаселения – это вот теперь получается, что ты всё-таки хорошее дело сделал, так?..

– А на самом деле, если вот взять вообще – так просто ведь всё херня, кроме пчёл! – опять-таки не дожидаясь ответа, подытожил Тёзка (уже в полный голос), после чего поднялся на ноги (покряхтывая, но без посторонней помощи), и по-крабьи, бочком-бочком, отодвинулся куда-то в сторону. А с другой стороны высунулось и бесцеремонно уставилось Степанову в переносицу циклопье рыло телекамеры. И кто-то затараторил с характерной (деловитой, но развязной) жизнерадостностью:

– Десятки, если не сотни людей на наших глазах прошли и проехали в этот ранний час по одной из основных магистралей города, не повернув, как говаривал классик, головы кочан. Все они стали невольными участниками нашей игры. И все до единого проиграли! И это при том, что прекрасно знали правила – ну, или, по крайней мере, должны были бы знать: ведь им учат даже в самой, что ни на есть, средней школе.

Повернувшись на звук, Степанов увидел пару стройных женских ног. А подняв глаза, обнаружил, что растут эти ноги из эффектной блондинки. Эффект, производимый блондинкой, мог бы быть менее неоднозначным, если бы она стояла молча и неподвижно. Но она говорила, изо всех сил стараясь при этом не шевелить ни головой, ни микрофоном. Свободной же рукой и нижней частью туловища непрерывно выписывала фигуры высшего пилотажа – и в целом обладателю богатого воображения, интересующемуся (среди прочего) научной фантастикой и порнографией, напоминала безнадёжно бракованную кибернетическую секс-куклу.

– Правила эти просты: твори добро, помогай попавшим в беду, будь бескорыстным – и будешь вознаграждён. Неужели для кого-то это новость?! Не верю. Остаётся только предположить, что большинство наших сограждан имеет серьёзные проблемы со зрением – которые, кстати, легко решить с помощью нашего генерального спонсора, сети магазинов «Мир оптики». Ну что ж, в любом случае, вот перед нами единственный (как минимум, на этой улице) человек с острым зрением, горячим сердцем, чистыми руками и длинным… кажется, я увлеклась. Ничего удивительного: он ведь не только элита, не побоюсь этого слова, духа, но и, конечно, настоящий мужчина – судя по тому, как пристально он заглядывает ко мне под юбку.

Степанов, покраснев, поспешил принять вертикальное положение, более приличествующее элите духа. Блондинка же, не выказывая ни малейших признаков смущения либо иронии, перешла к сути дела: