За миллиард долларов до конца света

Игрек фэ дэ тэ аш дэ,

Ноль икс эр тэ ноль си фэ.

С последним слогом за плечом его зеркального отражения обозначилось смутное подобие человеческой фигуры. Степанов уронил руку с зажигалкой, но язычок пламени остался на месте.

– Здравствуйте, Семён Валерьевич! Какими судьбами? – радостно осведомился туманный силуэт. – Неужели же, наконец, нашли время прослушать инструктаж?..

Как и на любом крупном предприятии, на вселенском складе открытий имелась своя служба безопасности, с сотрудниками которой работники прочих отделов предпочитали без особой необходимости не пересекаться и разговоров «за жизнь» не вести. Безопасники, надо сказать, относились к этому с пониманием. Они, кажется, вообще ко всему относились с пониманием, никогда не снимали с лиц доброжелательных полуулыбок, всех называли если не по имени-отчеству, то исключительно «коллегами», и любой разговор заканчивали неизменным «с любыми проблемами – милости просим к нам!». И никогда ничему не удивлялись. Вот и сейчас дежурный отнёсся к экстренному вызову как к явлению совершенно обыденному.

– Серьёзные неприятности – это те, о которых вы узнаёте от нас, а не наоборот, – заверил он, – так что спокойненько излагайте всё по порядку. Уж извините, что сесть не предлагаю: технические, знаете ли, ограничения.

Совсем уж спокойненько, конечно, не получилось: поначалу Степанов сбивался, путался и периодически принимался подробно расписывать не относящиеся к делу обстоятельства. Но, благодаря благожелательному тону и наводящим вопросам (больше всего безопасника заинтересовали почему-то родословная Лютика и хромота Осмодуя), сумел закончить повествование более-менее связно.

– М-да. Ну, и каково же ваше решение? – осведомился дежурный после недолгой паузы.

– В смысле, «каково»?! Вот, я решил позвонить вам.

– То, что вы с нами связались – это, конечно, очень правильно. Но это не совсем то, о чём я спрашивал. Хотя… знаете что, коллега? Что-то мне подсказывает, – дежурный снова ненадолго замолчал, видимо, советуясь с кем-то на своей стороне, – что лучше бы вам продолжить разговор с кем-нибудь покомпетентнее. Так что отправляйтесь-ка вы в гостиницу «Маяк»… знаете, где это? Вот и отлично. Четвёртый этаж, номер четыреста тринадцатый… ну и вот, собственно.

– Так что, дело всё-таки настолько серьёзное?! – запаниковал Степанов.

– Ну, не «настолько», конечно. Так… настолечко. Но затягивать, конечно, не стоит.

Казалось бы, самое время задаться вопросом: так считал ли Степанов свою ночную работу и всё, что с ней связано, всего лишь сном, или же не считал? И если считал… а тем более, если не считал… и даже если сначала считал, а потом перестал – в общем, в любом случае, где в его действиях логика?! А нет там никакой логики, любезный читатель, и неоткуда ей взяться. Так уж устроены люди, что глаза у них боятся, а руки делают; сердца доверяют, а мозги проверяют; ноги лихо отплясывают под душераздирающие напевы о навек потерянной любви, а половые органы тем временем и вовсе живут своей собственной жизнью. Не верить, но при этом пользоваться – для человека так же естественно, как желать отвратительного. Людям, которые так не умеют, живётся просто – но трудно. А нашему герою жилось легко. И не нам с вами его за это осуждать.

Собираясь на встречу с компетентным лицом, Семён напялил драный джинсовый жилет, в котором изредка выбирался к тёще на дачу, надину бейсбольную кепку и тёмные очки. И вызвал такси, хотя до «Маяка» было от силы минут пятнадцать неспешного ходу. Тигриным рывком запрыгнул на заднее сиденье; на месте трижды пересчитал сдачу; в холле гостиницы грозным рыком отпугнул миловидную блондинку, попытавшуюся пригласить его на бесплатную дегустацию «нового элитарного сорта растворимого кофе». Но все предосторожности не предотвратили очередную неожиданную встречу – на сей раз, правда, скорее приятную.

– Сёма, стоять, раз-два! Ты чего это тут? В таком виде, в отеле, днём?! Неужели завёл таки любовницу?! Смотри – как гетеросапиенс гетеросапиенса я тебя, конечно, осуждать не вправе, но я ведь не только твой друг, но и надяхин. Так что ты просто-таки обязан в качестве платы за молчание угостить меня сигаретой! А другую сигарету – выкурить со мной за компанию, уже в качестве моральной компенсации.

Серёга Струев был поэтом и бизнесменом. Точнее говоря, не «был», а «бывал». И не «и», а «или»: то есть поочерёдно. Когда он писал стихи (весьма, между прочим, недурственные) – то беспробудно пил, мечтал, всячески чудил и вообще раздолбайствовал. Но вдруг, ни с того, ни с сего протрезвлялся, приводил в порядок себя и свою холостяцкую берлогу, безжалостно отправляя в помойное ведро клочки бумаги, исцарапанные «дурацкими виршами», и начинал увлечённо заниматься бизнесом. Демонстрируя чутьё и хватку подстать поэтическому таланту, Серёга в кратчайшие сроки буквально из ничего сколачивал скромный, но достойный капиталец – лишь затем, чтобы всё подчистую пропить в очередной лирический период.

Особенно колоритен Серёга бывал в короткие промежутки между основными фазами, когда романтическое и прагматическое начала сливались в его душе в шипучий авантюрный коктейль: тогда весь он бурлил невероятно смелыми и изящными, но, мягко говоря, с трудом поддающимися реализации прожектами. В числе наименее амбициозных: ферма по разведению мидий на базе пруда в городском парке (воду, конечно, пришлось бы подсолить) и мужской журнал кулинарных рецептов «Огурец» (в обложке из упаковочного картона и под девизом «Мы не считаемся ни с какими калориями!»).

При всей своей неординарности Серёга всегда оставался человеком глубоко порядочным и даже, в хорошем смысле слова, интеллигентным, за что его и любили многочисленные друзья и подруги. Кстати, именно он когда-то познакомил Степанова с Надой, тогдашней своей музой, о каковой оплошности потом сокрушался много и красиво, но исключительно лишь в форме сонетов и поэм.

Судя по кристальной трезвости, художественной небритости и лихорадочному блеску в глазах, поэт-бизнесмен в настоящий момент как раз находился на самом пике своего межсезонья. И это было очень кстати: о странности степановского облика он тут же забыл, принявшись вываливать на приятеля кипучее содержимое своей черепной коробки.

– В общем, я тут как раз беседовал сейчас с одним типом. Приехал с теологическими лекциями… я, собственно, на этой почве с ним и законтачился. Русским владеет, как Джеки Чан кун-фу, и фамилия русее некуда, но сам явно откуда-то с цивильного запада. Путешествует, соответственно, налегке: полтонны литературы и смена белья. С дороги захотел помыться. Заходит в ванную – а там, вроде бы, всё как положено: полотенца, мыло, зубная щетка и паста при ней, шампунь: в общем, под душ и с песней. Только вот незадача: шампунь-то – для нормальных волос, а у него – сухие; мыло он предпочитает пожиже, к тому же на лаванду у него аллергия… зубная щётка ему тоже не по зубам пришлась. Ну ладно, думает, на всех не угадаешь, спущусь-ка я в холл, и там, в каком-нибудь магазинчике, всё, что нужно, и куплю. Ага, как же! В гостинице – полтора десятка киосков, причём половина из них – круглосуточные, и во всех продаются исключительно матрешки с физиономиями Путина и Буша, гобелены с куполами и крупнолитражная гжель. Да, ещё ювелирный есть, и там всё то же самое, но из золота. И вот от столкновения с этой сувенирной реальностью бедняга такое глубочайшее охренение прочувствовал, что будь я на его месте буддистом – тут же бы, не сходя с места, и просветлился.

– И что, ты собираешься открыть здесь «тысячу мелочей»? – недоверчиво поинтересовался Степанов.

– Фи, как это мелко и пошло! Нет, Сёма, я всего лишь делюсь с тобой бесценными крупицами впечатлений с золотого пляжа, что раскинулся на берегах океана мудрости, открывшегося мне в ходе беседы с высокодуховным учителем… зря, кстати, иронизирую. По привычке. Занятный, на самом деле, мужик, и вещи интересные говорил – хотя как-то, увы, не проняло с первого раза. А насчёт «открыть лавочку» – ты же меня знаешь, мне бы чего помасштабнее, чтобы ни в success story сказать, ни в налоговой декларации описать. Чтобы ух! Только вот ничего такого в голову пока не приходит. Чую – вертится идея где-то рядом, в глаза заглядывает, нос щекочет – а в голову нейдёт. Даже странно… Вот и ищу вдохновение везде, где ни попадя. А может, ты мне мыслишку подкинешь?

– Ну, скажем… – с ходу предложил Степанов, – как насчёт поддельных фальшивых брэндов? Построй фабрику по выпуску «Патасоников» и «Сани» – марки уже по-своему раскрученные, причём даже вдвойне, но и за пиратство, с другой стороны, никто гонять не будет. А главное – любой брак будет восприниматься как должное.

– Неплохо! Но негуманно. Нет, мне бы что-нибудь такое, чтобы нобелевку по экономике получать было не стыдно. Вот, скажем… хотя нет… Ладно, забегу как-нибудь на днях вечерком, поболтаем пообстоятельней. Надяхе привет!

Серёга ускакал столь стремительно, что Степанов даже слегка оторопел: обычно, повстречавшись случайно на улице, друзья болтали как минимум минут по двадцать, невзирая на погоду и текущие дела. Видимо, у Струева и вправду сильно зудело в голове. Впрочем, вспомнив, зачем он сюда приехал, Семён заторопился и сам.

Постоялец из четыреста тринадцатого номера, представившийся Александром Венедиктовичем Гавриловым, оказался здоровенным, почти двухметрового роста и пропорциональной ширины дядькой, совершенно седым, но по всем прочим признакам – никак не старше сороковника. Рукопожатие его было скорее бережным, нежели мягким; улыбка, судя по морщинкам в уголках пронзительных чёрных глаз – искренней; манеры – простыми, но обходительными. В своём кресле напротив притулившегося на краешке Степанова он развалился, как на пляжном шезлонге, только что голову не запрокинул, пожаловался на погоду, на чрезмерную ненавязчивость гостиничного сервиса, и лишь затем перешёл к делу.

– Ну-с, Семён Валерьевич, ваши злоключения мне уже известны. Позвольте, однако, поинтересоваться, какова же будет ваша резолюция?

– Вы меня, конечно, извините, – как бы оправдываясь, ответил Степанов, – но я слышу этот вопрос уже во второй раз, а его смысл до меня по-прежнему не доходит.

– Нет уж, это вы меня простите за чрезмерно архаичный лексикон. Дайте-ка перефразировать: что вы выбрали? Как именно вы собираетесь поступить?

– Я… меня лексикон ваш никоим образом не смущает. Просто я никак не могу взять в толк, о каком выборе идёт речь? Если я – уже здесь?!

– Экий же я, однако, дурень! – Александр Венедиктович с размаху хлопнул себя по лбу. – Вы ведь, небось, полагаете, что перепоручили проблему специалистам! И что от вас теперь, якобы, ничего не зависит! Верно?..

– Ну, в общем, да. А что, разве нет? Вы разве теперь не собираетесь этих… ну… – Степанов замешкался в затруднении: кого, собственно, «их»? Конкурентов, шпионов, террористов?.. – в общем, врагов. Ловить, арестовывать и так далее?!

Александр Венедиктович рассмеялся, но как-то не очень весело.

– Вы даже не представляете, насколько заманчиво звучит ваше предложение, но… Эх, Семён Валерьевич, если бы всё было так просто! Во-первых, ловить их мы не имеем возможности, арестовывать – не имеем права. Увы. Всё, что нам остаётся – это лишь «…и так далее». По счастью, весьма расплывчатое. Вот, скажем, утренний дорожно-транспортный инцидент мог бы иметь куда как более серьёзные последствия, не будь водитель лишён остроты ума и зрения…

«Утреннее» – значит, случившееся не только до обращения в службу безопасности, но даже и до визита загадочного Николая, – сообразил Степанов. Следовательно…

– То есть вы хотите сказать, что обо всём знали заранее?!

– Я хочу вас заверить со всей возможной искренностью, – Гаврилов подался вперёд всем корпусом, отчего кресло под ним натужно заскрипело. Локти он упёр в колени, а открытые ладони развернул к собеседнику, и каждый знак препинания подчёркивал резким встряхиванием запястий, – что никто не собирается бросать ценного сотрудника на произвол… этих, как вы выразились, врагов. Полностью исключить нежелательные контакты мы не в состоянии, но ничего по-настоящему опасного ни с вами лично, ни с вашими близкими случиться не может. Ни при каких обстоятельствах.

– Нечего сказать, успокоили! А почему, всё-таки, «не в состоянии»?!

– А это, собственно, уже во-вторых. Скажите, этот господин… ну, вы понимаете, о ком я, он ведь вам приводил пример с Ньютоном и яблоком?

– Да. Но я ведь, вроде бы, об этом не…

– Он гораздо более предсказуем, чем кажется. В том числе и ему самому… впрочем, важно вовсе не это, а то, что он, вопреки обыкновению, не солгал. Допустим, вы принимаете их предложение – следовательно, распоряжение об отгрузке контейнера приобретает законную силу – следовательно, никакого формального повода для перехода к активным действиям у нас нет.

– Но я ведь не согласился!

– Но вы ведь и не отказались. А, следовательно, можете согласиться в любой момент… до тех пор, пока непосредственно не заступите на дежурство.

Степанов не нашёлся, что ответить. Совсем как накануне утром, когда отёчная тётка-продавщица вылупилась на пятисотенную бумажку (единственную, имевшуюся в его карманах) так, словно это были не рубли и даже не баксы, а какая-нибудь инопланетная валюта: откуда, мол, у неё с утра такая сдача?! А на саркастическое «Вы сигареты продаёте, или это у вас выставка?!» отбрила: «Да, мы тут сигареты продаём, а не ювелирку!».

– Увы, Семён Валерьевич, боюсь, что, будучи предельно с вами откровенным, – а я придерживаюсь именно этой линии поведения и надеюсь, что вы это оцените, – могу ободрить вас лишь ещё лишь одним однозначно приятным известием: работнику, проявившему служебное рвение, полагается официальная премия.

Степанов ухмыльнулся:

– Таким образом, без вознаграждения я в любом случае не останусь.

– Можно сказать и так.

– Ну, хорошо. В любом случае, значит, хорошо. Ладно. Но, всё-таки! Зачем так настойчиво выспрашивать, на что я решился?! – Семён вовсе не был параноиком, просто полагал, что склонность во всём искать подвох есть базовая стратегия выживания при общении с людьми, находящимися при исполнении. – Всё равно ведь до послезавтрашнего вечера вы ничего не собираетесь предпринимать. Или… стоп! А что, если бы я признался, что уже собираюсь согласиться…

– Разумеется, я бы постарался вас переубедить! – воскликнул Александр Венедиктович, испуганно всплеснув руками. – Я, кажется, догадываюсь, о чём вы подумали, но это же…