За миллиард долларов до конца света

– Не наш метод?..

– Вот именно! И вопрос, показавшийся вам столь скользким, поднимался лишь затем, чтобы, выяснив, что мне предстоит, – отговаривать, уговаривать или же мотивировать, – я мог бы выработать соответствующую стратегию. Но проявил вопиющий непрофессионализм, вынудив вас поволноваться при полном отсутствии повода… покорнейше прошу простить.

Степанов решил сделать вид, что простил и поверил. Хотя он всё еще ощущал в словах собеседника некое внутреннее противоречие, но никак не мог понять, в чём же оно заключается – что и неудивительно, учитывая общую парадоксальность ситуации.

– Хорошо. Попробуйте, в таком случае, меня мотивировать. И начните знаете с чего? С объяснения, что же всё-таки это за груз такой, который я должен буду, или не должен буду, выдать. И чем грозит его преждевременное открытие. И кому.

Гаврилов сокрушённо покачал головой.

– Об этом, коллега, мне известно не больше вашего. А вам прекрасно известно, что ничего, представляющего непосредственную опасность – или же непосредственное благо для кого бы то ни было, мы на нашем складе не держим. Только информацию. О том, как устроены атомы, и живые организмы, и галактики… и такие вещи, само существование которых еще предстоит открыть. Чистые факты. А выводы из них… и оружие, и лекарства, и космические корабли, и, разумеется, множество совершенно бесполезных вещей – делают люди. Причём, как правило, вовсе не те люди, что обозначены в графе «получатель».

– Ну, это-то всё понятно, – нетерпеливо отмахнулся Степанов. – Но кому и когда подкинуть очередную порцию знаний – решает начальство, верно? Исходя из соображений типа: готово уже, или не готово ещё человечество…

– Теоретически, да. Но в данном случае… фактически, решение принимаете вы.

Семён оторопел. И возмутился:

– Да как я могу брать на себя такую ответственность?!

– Вот именно!..

– Причём вслепую! Я вам что – монетка для гадания?!

– Вот и я о том же! – всплеснул руками Александр Венедиктович. – Семён Валерьевич, дорогой, я прекрасно понимаю и где-то в чём-то даже разделяю вашу точку зрения, с которой сложившаяся ситуация выглядит вопиюще абсурдной. Но, поверьте, в конечном счёте она полна глубочайшего смысла. И если вы этот смысл нащупаете – тогда вам больше не нужны будут ни уговоры, ни мотивации. В противном же случае мне остаётся лишь надеяться, что вы прислушаетесь к нашим, так сказать, рекомендациям. Именно к нашим…

– Дзинь, дзинь, дзинь! – прервал его степановский мобильник голосом Нады, – Товарищ, вам, между прочим, звонят!

Надин голос в трубке жутко диссонировал с игривым сигналом вызова.

– Приезжай. В парк Ленина. Прямо сейчас, – словно бы с огромным напряжением выговаривая каждое слово, она постепенно повышала тон. – К лодочной станции.

– Надик, что случилось?! Ты где? Ты меня в парке ждешь?

– Немедленно приезжай! – Нада сорвалась на визг, оборвавшийся короткими гудками.

В голове у Степанова стало пусто и гулко.

Он попытался перезвонить, но Нада не отвечала или находилась вне зоны действия сети. Он попробовал ещё раз, потом ещё и ещё – с той же безрезультатностью. Выдохнул. Поднялся.

– У вас, очевидно, появились неотложные дела? – деликатно осведомился Гаврилов. – Ничего-ничего, всё наиболее существенное я вам успел сообщить.

Очень хотелось высказать Александр Венедиктовичу всё хорошее насчёт практической ценности его сообщений. Ещё хотелось закурить. Ни на то, ни на другое не было времени.

Уже у самой двери Александр Венедиктович вдруг схватил Семёна за плечи, развернул к себе, пристально посмотрел в глаза; потом усмехнулся, достал из нагрудного кармана какой-то невзрачного вида амулетик на верёвочке, надел Степанову на шею и сказал что-то крайне неуместное: дескать, такие девушки, как Нада, даже выйдя замуж, заставляют спрашивать «дорогая, что ты делаешь сегодня вечером?», – и, странным образом, слова эти подействовали ободряюще.

Парк Ленина делился на три примерно равных по площади участка, соединяемых в единое целое громадой общественного туалета, отгроханной на перекрёстке всех аллей – и каждая из этих зон Степанову по-своему не нравилась. В первой даже в будние дни было не протолкнуться в толпе прогуливающихся, и невозможно было дышать от дыма бесчисленных мангалов; а в наиболее живописных местах ещё и нестерпимо громко орал музон-шансон, словно бы компенсируя облагораживающее влияние природы. В другой зоне, забитой аттракционами и игровыми автоматами, Семёна мало что интересовало.

Кратчайший путь от северного входа до лодочной станции пролегал через третью зону – запущенную, одичавшую и безлюдную, мимо развалин летнего кинотеатра. Степанов, не замедляя шага, привычно задумался, будут ли эти бетонные балки спустя пару столетий вызывать такие же умиротворяющие чувства, что и камни старинных замков; и задумался так крепко, что чуть было не налетел на невысокого, но крепенького паренька. Тот, казалось, ничуть не рассердился: растянул рот в гнилозубой улыбке и попросил закурить.

– Не курю, – коротко ответил Семён и попытался обойти паренька с фланга, но тот ловко переместился, снова заступив дорогу, и по-прежнему приветливым голосом возразил:

– Да ты что, зёма, так не бывает. Наверное, просто торопишься, да?

– Да, тороплюсь. Очень. Ладно… – Степанов остановился и принялся охлопывать себя по карманам. И это было большой ошибкой.

– Опа! Да он просто жопится! – возмутился один из ещё двоих, незаметно подошедших со спины. – Тебя что, приличному тону не учили?

– Да ладно, Витёк, не горячись. Видишь же – человек опаздывает куда-то, а так он наверняка человек хороший, ему для своих пацанов поделиться не жадно… Слышь, зёма, а дай мобилу позвонить по-быстрому, а?

Ситуация стремительно прояснялась, обретая классический формат. Степанов судорожно завертел головой. Глянул через плечо налево – аллея была совершенно безлюдна; глянул направо – ни души; снова налево – и вдруг обнаружил невесть откуда появившегося прохожего. Утренний верзила из джипа, переодевшийся во всё чёрное, теперь ничуть не походил на ископаемого нового русского – скорее, на молодящуюся рок-звезду. Только выглядел он совсем не забавно: что-то в его облике создавало ощущение чуточку ленивой, но нешуточной угрозы. А может быть, дело было и не в одежде, а в манере двигаться: мягко и словно бы неспешно, но в то же время стремительно. Он словно бы не просто подошёл к Степанову и окружившим его гопникам, а в буквальном смысле сократил расстояние до них.

– Ну что, пешеход, всё ищешь приключений на свою жопу? – расхохотался верзила. По крайней мере, его лексикон остался неизменным. – Судьбу на прочность испытываешь? Смотри, удача – она как гондон: сто раз растянется, а на сотый порвётся.

– Ну что, ребятушки, – добавил он, обращаясь уже к гопникам, – вот я и пришёл! Угадайте, как меня зовут?

Он щелкнул улыбчивого паренька по носу: тот не пошевелился и даже не моргнул, потому что окаменел с протянутой рукой – и отнюдь не от страха, и вообще не в переносном смысле.

Степанов выдохнул. Глубоко вдохнул, и снова выдохнул. И заявил, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее и увереннее:

– Я в вашей помощи не нуждаюсь. Уходите, пожалуйста.

– Да ну?! – верзила выпучил глаза в притворном удивлении. – Ты, значит, крутой? Как Джеки Чан? Или ещё круче? Троих на одного не боишься? Гы! Да у тебя же ещё с самой школьной поры на лбу написано, трогательным детским почерком: «Я слабак, можете меня чмырить, бить ногами по яйцам и отнимать мелочь, и ничего вам за это не будет». И такие вот гаврики эту надпись за километр в темноте видят.

Семён молча пожал плечами. Он и сам прекрасно понимал, что выглядит не круто. И даже, более того – что его внешний вид вполне соответствует бойцовским качествам.

– Думаешь, раз много лет прошло – так, значит, всё уже и смылось, со лба-то? А вот ни хрена! – продолжал разглагольствовать верзила (уперев левую руку в бок, а правой, полусогнутой в локте, проделывая однообразные загребающие жесты, словно бы настойчиво приглашая Степанова войти в невидимую дверь). – Это на всю жизнь. Или, может, надеешься, что всё как в детстве обойдётся: деньги отберут, поглумятся недолго, да и отпустят? Опять-таки ни хрена! Они же тоже подросли, и аппетит у них вырос. Могут запросто и до смерти запинать. Это ж уже не люди! Они и сами-то себя считают волками, типа, одинокими-свободными. Хотя на самом деле, какие они волки? У волков свобода своя, прирождённая… правда, если они её всё же теряют – то уже навсегда. А эти хоть без свободы жить не могут, но своей не имеют: вот и отгрызают у других. Сначала понемногу, а потом и помногу. Точнее говоря, даже не отгрызают, а отсасывают. Как глисты. А ты думал, им деньги твои нужны? Да на хрена глистам деньги!

Верзила вытянул руку, уперев указательный палец Степанову в грудь – таким резким и сильным движением, что тот поперхнулся.

– А ты не такой, как они. Ты человек! Помнишь, как в детстве возвращался из школы, запирался в своей комнате, и правильные книжки запоем читал? Это ты в себе вырабатывал свободу, и честь, и достоинство, и так далее. Только настоящий человек умеет всё это добро в себе самом для себя вырабатывать, как пчёла – мёд. А наутро паразиты снова высасывали тебя досуха, и им всегда было мало. А теперь вспомни, как ты воображал, что у тебя, как у книжных супергероев, вдруг появляется суперсила, и ты их всех ставишь на место. Единственным им понятным способом. Потому что ты их так сильно ненавидел, что завидовал им. Причём ты же хороший человек – значит, завидовал, конечно, белой завистью. Чёрная зависть – это когда ты хочешь, чтобы кто-то стал таким же, как ты, а белая – это когда ты хочешь стать таким же, как кто-то, только ещё круче. А какими сладкими были эти мечты – даже слаще онанизма!

Верзила широко ухмыльнулся и ткнул себя в грудь большим пальцем.

– И вот мечта сбывается! Я – твоя суперсила. Хватит быть тварью дрожащей. Имеешь совесть – так поимей, наконец, и право! Ну?!

Насчёт ежедневных школьных унижений, правильных книжек и онанизма он попал в самую, что ни на есть болевую точку. И напрасно. Будь Степанов помоложе, да более высокого мнения о себе, или не в таком нервическом состоянии, или если бы его голова не была забита другими проблемами, или если бы нежданный спаситель явился в каком-нибудь другом облике, а его риторика не звучала бы столь агрессивно… Или если бы верзила хотя бы говорил покороче: Степанов принадлежал к числу людей, в случае опасности впадающих в ступор, но быстро приходящих в себя (в отличие от Нады, чуть что сразу начинавшей метаться – возможно, именно из-за этого разнобоя трудные времена для их семьи всегда были ещё и бурными). В общем, в каком-нибудь ином случае соблазн оказался бы достаточно велик, и уговоры, возможно, достигли бы цели. Но здесь и сейчас Семён предпочёл своих старых врагов самозваному другу.

– Нельзя ненавидеть глистов. И вообще, мои глисты, равно как и мои тараканы в голове – это мои проблемы, собственные. И вообще, я спешу! Уходите, пожалуйста.

– Ну, смотри, пешеход. Моё дело – предложить.

Верзила развернулся, сошёл с аллеи (в ту сторону, откуда доносилось приглушенные звуки Димы Билана) и, продравшись прямо через густые кусты, спустя пару мгновений пропал из вида. А в следующую секунду ожили гопники.

– Ты, зёма, не ссы! Позвоню и сразу отдам, – словно снятый с паузы видеопроигрыватель, продолжил улыбчивый паренёк.

– Да на, забирай! – Степанов принялся выгребать из карманов мобильник, деньги, сигареты… – Отвяжитесь только все от меня! Забирайте быстрее и валите отсюда! Вы мне никто ничего не должны!

– Ты что, охренел?! – нестройным хором возмутились гопники. А один из стоявших за спиной от обиды даже выразился литературно: