Преданье тёмной старины-3. Пропавшая империя.

–Андрей сядет князем во Владимире, а Александр в Киеве.

О том, что владимирский престол является великокняжеским, регентша не ведала. Обязанности джун шу лина[36 - Джун шу лин – дословно с китайского языка переводится: «Руководитель императорской канцелярии». Так именовалась должность канцлера в Монгольском улусе.] исполнял кераит[37 - Кераит – кочевое племя, исповедующее христианство несторианского толка.] Чинкай. Ему много забот доставляли споры между сыновьями Гуюка: Наку и Ходжа-Огулом. Каждый из них возомнил себя великим ханом, издавал указы. Это злило остальных чингизидов.[38 - Чингизиды – потомки Чингиз хана и его жены Бортэ. Только они имели право занять трон великого хана. Бортэ родила четверых сыновей: Джучи, Чагатай, Угэдэй и Толуй. Их детей и внуков звали чингизидами.] Ведь только на курултае[39 - Курултай – съезд ханов и нойонов.] решится, кто станет великим ханом. Чинкай старался сглаживать конфликты, на это уходило много сил. Не было у него желания заниматься ещё и русскими делами. Услышав волю Огул-Гаймыш, он не стал переубеждать регентшу, а выдал Андрею ярлык на великое княжение. Александр Невский решил в Киев не ехать, он послал туда посадником боярина Дмитра Ейковича, а сам отправился в Новгород. Всё это Алеша Немчинов знал, и предложил друцкому князю заехать на Торговище, разузнать, где искать посадника.

– Мне к Дмитру Ейковичу нужно, – попив сбитня, Алёша подъехал в друцкому князю.

– Тогда расходятся наши пути-дороженьки, – улыбнулся Дмитр. – У меня дело к митрополиту Кириллу. Он в Выдубицком монастыре. Поеду туда.

Друцкий князь поехал к Днепру. Там на берегу дубовая роща, возле неё Выдубицкий монастырь. Алёша поскакал к строящемуся терему. Плотники покрывали крышу тёсом, а киевский посадник орал, стоя внизу. Он указывал мастерам, как подгонять доски.

– Дмитр Ейкович, у тебя, что плотники своему ремеслу не обучены? – Алёша Немчинов спешился.

– Митяй поставь в стойло коня гостя! – велел боярин вихрастому пареньку, стоящему поодаль. Тот забрал у Алёши поводья, а посадник взял с пенька горшок с квасом: – Без пастуха, овцы не стадо.

– Я смотрю, оживает понемногу город, – Алёша указал на избы на Подоле.

– Обмельчал Киев, двух тысяч не наберётся, – вздохнул посадник. – Все на Подоле живут, а на Старокиевской горе по ночам волки воют.

Дмитр Ейкович выпил квасу:

– Бог даст, урожай в этом году смерды соберут богатый, будет, чем монголам десятину платить. Баскак[40 - Баскак – чиновник Монгольского улуса, поставленный в завоёванных землях наблюдать за сбором дани.] у нас мусульманин, но по-русски хорошо говорит, и к православным ласково относится.

– Мне нужно повидать его, – улыбнулся Алёша Немчинов, радуясь встрече с другом юности. Батый назначил в Киев баскаком Мубарака аль Ясина, бывшего эмира египетских мамлюков, перешедшего на службу к монгольскому хану.

Много лет назад Алёша и его друг Ефим Ясинич стояли рабами на александрийском невольничьем рынке. Алёшу купил чёрный араб Мустаким и отправил в Аламут, а Ефима приобрёл эмир мамлюков Каска-беки. Ефимка стал мамлюком, и получил имя Мубарак аль Ясин. Спустя годы он выбился в эмиры. Ефим отпросился у султана со службы, и поехал с семьёй на Русь. В Сарае повстречал друга юности Якова Износкова, который служил у Батыя. Тот представил Ефима хану. Оценив его ум, хан отправил Ефима баскаком в Киев.

– За трапезой увидишь баскака, – кивнул киевский посадник. Он улыбнулся: – Позвал я его в гости, а митрополит от моего приглашения отказался. Сказал, что не хочет вкушать яства в обществе магометанина, когда монастырская братия довольствуется одной пареной репой.

Пока Алёша Немчинов с боярином Дмитром Ейковичем обсуждали киевские дела, в келье Выдубицкого монастыря митрополит Кирилл держал пергаментный свиток и беседовал с монахом.

– Сафоний, прочитал я твоё «Слово о полку Игореве», – митрополит положил пергамент на лавку. Стола в кельи не было, он не полагался ни кому в монастыре, даже митрополиту. Кирилл посмотрел на восточный угол кельи, где находились иконы и распятие: – Честной брат, почему ты рассказ ведёшь про поход новгород-северского князя Игоря Святославовича?! Он ничего выдающегося не совершил.

– Владыко, в «Слове» я призываю русских выступить против поганых монголов, – смиренно склонил голову чернец Сафоний.

– Слишком глубоко ты спрятал призыв свой, вряд ли кто разглядит его, – покачал головой митрополит.

– Иначе нельзя Владыко, – развёл руками монах. Он кивнул в окно кельи: – Пишу скрытно, чтобы «Словом» не навлечь беду. Баскак Мубарак, читает и говорит по-русски. Он углядит призыв к бунту.

– Может ты и прав, – задумался Кирилл.

К его келье примыкали небольшие сенцы, где находился диакон Никанор, писец митрополита.

– Владыко, друцкий князь Дмитр, просит дозволения говорить с тобой, – заглянул диакон в келью митрополита.

– Оставь у меня «Слово», отдам его писцам переписывать, – кивнул Кирилл. Монах поклонился и вышел. Митрополит крикнул в сени: – Отец Никанор зови князя!

Дмитр привёз митрополиту письмо от Даниила Романовича. Галицкий князь знал, что Кирилл собирается перенести кафедру митрополита во Владимир на Клязьме. Кириллу казалось бесперспективным оставаться в разорённом Киеве. Даниил Романович в своём послании просил митрополита посодействовать браку его дочери Устиньи с великим князем Андреем Ярославовичем.

– Передай Даниилу Романовичу, вскоре поеду я во Владимир. Там приложу все силы, чтобы выполнить наказ его.

Глава 4

Бежит времечко, нанизывая дни, словно бусины на нитку. Зелёное лето, сменяет мокрая осень, а за ней приходит белая зима и наступает корочун.[41 - Корочун – древнерусское название рождественского поста.]Но вот и ему настал конец, пришёл сочельник. Народ, похлебав сочиво,[42 - Сочиво – зерновая похлебка, которую едят в канун Рождества Христова, отсюда название этого дня: «сочельник».] устремляется на Торг, чтобы запастись продуктами на святки. В городе Владимире торговля шла на площади между Торговыми воротами и церковью Воздвижения на Торге. Люди ходили вдоль торговых рядов, разглядывали товар, а продавцы зазывали покупателей:

– А вот баран, кому баран? Баран бараном, а рога даром.

– Молодец, купи коня! Конь конём, а побежка его даром.

Самая бойкая торговля в сочельник у мясных рядов.

– Сколько просишь? – краснорожий мужичок тыкал пальцем в копчёный свиной окорок.

– Четыре куны[43 - Куна – русская серебряная монета весом 0,467 грамм. В одной куне шесть векш.], считай даром, – улыбнулся румяный с мороза продавец.

– Дорого берёшь!

– Так ведь товар места не пролежит, – притопывал от холода мясник.

– Удержи шесть векшей за повод[44 - «Удержи шесть векшей за повод» – означает сбросить цену на шесть векш, то есть на одну куну.], – щупает окорок красномордый.

– Ты с запросом, я с подачей, вместе сладим, – смеётся торговец. Он разводит руками: – Две векши сниму, а больше никак.

– Не жиды мы, а русские люди, чего нам торговаться?! – восклицает краснорожий. Он снимает рукавицу и протягивает руку: – Три векши удержи и порукам.

– Эх, где наша не пропадала! Не у продажи дело встало, – хлопнул продавец по ладони покупателя.

В толпе бродили мошенники,[45 - Мошенник – вор срезающий ножом с пояса кошелёк (мошну).] выискивая ротозеев. Изредка раздавались истошные вопли:

– Караул! Люди добрые, мошну срезали!

Каждый щупает свой кошелёк на поясе. Все успокаиваются, и вновь гомонит Торг, пошла торговля. На дороге показались сани, которые тащил вороной конь. В санях сидит митрополит Кирилл. Кто-то в толпе заорал:

– Шапки долой! Владыко едет!

Народ низко кланяется, а митрополит осеняет крестным знаменем стоящих вокруг людей.

– Владыко скоро венчает нашего князя с галицкой княжной Устиньей, – баба с горшком под мышкой перекрестилась. Она вздохнула: – Говорят невеста кожей бела, словно лебёдушка.

– Прилетела галицка лебёдушка на владимирский шесток, знать не ведала она, что тот шесток с гороховый стручок, – пропел пьяненький лапотник[46 - Лапотник – мастер по плетению лаптей.] с кучей лаптей на шее.

– Орясина дубовая, в поруб захотел?! – седобородый монах огрел посохом шутника.

Оставим, дорогой читатель Торг, и последуем за санями митрополита. Быстрый конь у Владыки, пока мы добрались до княжеского терема, Кирилл уже беседовал с Андреем Ярославовичем.

– Сын мой, прочёл ли ты «Слово о полку Игореве», – митрополит глянул на пергаментный свиток, лежащий на княжеском столе.

– Да владыко, – кивнул великий князь. Он взял в руки пергамент: – Особенно запал в душу призыв князя Святослава: «Вступите же господа в золотое стремя за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря храброго Святославовича! Зовёт русский Боян объединиться князей, чтобы не тревожили они народ своими распрями, чтобы вместе могли дать отпор любому врагу».

Князь положил пергаментный свиток на стол: