Преданье тёмной старины-3. Пропавшая империя.

– Словно для нас сказано, – вздохнул Андрей Ярославович.

– Для того и писано «Слово», – кивнул митрополит Кирилл. Он подошёл к великому князю и тихо заговорил: – Поговори с тестем своим, Даниилом Романовичем, про союз против монголов.

В горницу вошёл боярин Мирон, встал у двери.

– Чего тебе? – обернулся к нему князь.

– Монгольский отряд в городе, поехали к Якову-баскаку.

Пока боярин Мирон докладывал владимирскому князю о монголах, их отряд въехал в Мономахов детинец.[47 - Мономахов детинец – сейчас этот исторический объект называется «Владимирский кремль».]В этой крепости жил монгольский баскак под охраной сотни нухуров. Баскака звали Яков. Джангун[48 - Джангун – подразделение монгольских воинов в сто человек, так же зовётся командир сотни.] Арат доложил ему о прибытия монгольского отряда.

Приехавшие нухуры спешились. Они поклонились спустившемуся с крыльца Якову.

– Всё ли у тебя хорошо Ягун-черби[49 - Черби – дословно с монгольского языка переводится: «Государственный человек». В Монгольском улусе так звали чиновника среднего уровня.]? – командир прибывшего монгольского отряда приложил правую руку к груди.

– Всё хорошо, а как у тебя Елук? Благополучной ли была ваша дорога?– поклонился ему Яков.

– Наш путь был спокоен Ягун-черби, – улыбнулся Елук.

После пленения монголами, Яков стал нухуром в тумэнэ Субэдэй-богадура. Он воевал в джагуне Елука. Имя Яков монголы переиначили на свой лад – Ягун. За время похода Елук и Яков подружились, а когда монгольское войско вернулось в Каракорум, их пути разошлись.

В ту пору джун шу лином (канцлером) Монгольского Улуса был китаец Елюй Чуцай. Узнав, что Яков русский, он взял его к себе на службу. Яков заслужил звание «черби». Из-за дворцовых интриг, он бежал из Каракорума в орду хана Бату. Тот назначил его баскаком во Владимир. Теперь старый друг приехал к нему.

В тереме Якова одна комната отведена для приёма монгольских гостей. Мебели там нет, пол устлан коврами, на которых лежат атласные подушки. Туда Яков привёл своего друга. Гостя следует накормить, и друзья приступили к трапезе.

– После смерти Субэдэй-богадура, его младший сын Кокэчу, принял тумэн отца, – Елук обгладывал рёбрышки ягнёнка. Джангун осушил кубок с вином: – Он вспомнил, что мы с тобой старые друзья, и отправил меня к тебе.

– Повидать старого товарища всегда приятно, – улыбнулся Яков.

– Перед дорогой я разговаривал с Мункэ, он передал мне пайцзу,[50 - Пайцза – металлическая или деревянная пластина с надписью. Она выдаётся ханом как символ делегирования власти. В особо важных случаях пайцза была золотой.]– Елук вытер о пояс руки, снял с шеи цепочку с золотой табличкой, подал её Якову. Тот прочитал надпись на китайском языке: «Пусть ведёт дела по усмотрению, как если бы, мы лично ехали».

– Я готов повиноваться тебе Елук, – Яков вернул пайцзу гостю.

– Ягун-черби, ты давно покинул нашу столицу, и многое неведомо тебе. С начала я расскажу, как обстоят дела в Каракоруме.

После смерти хана Гуюка, регентша Монгольского улуса Огул-Гаймыш и джун шу лин (канцлер) Чинкай хотели посадить на трон сыновей Гуюка. Пока регентша с Чинкаем решали, кто из них достоин трона великого хана, Ноку и Ходжа-Огул стали рассылать указы по улусам. Это возмутило других чингизидов. Однако Огул-Гаймыш была уверена, что один из её сыновей обязательно займёт трон великого хана. Регентша не брала в расчёт того обстоятельства, что у неё была умная соперница – Сорхахтани-бике, жена Толуя. Она тоже рассчитывала посадить на трон своего старшего сына Мункэ. Но в отличие от Огул-Гаймыш действовала осторожно. Сорхахтани-бике договорилась о поддержке с главой клана джучидов ханом Бату. Перетянула на свою сторону Бельгутея, младшего брата Чингиз-хана. Не лишней оказалась помощь Урянхатая, друга Мункэ.

Урянхатай – старший сын великого полководца Субэдэй-богадура. Благодаря славе отца, его любили нойоны и нухуры. Пока Сорхахтани-бике заботливо подбирала союзников своему старшему сыну, глупые Наку и Ходжа-Огул вносили разброд в управление Монгольским улусом. Этим решил воспользоваться Мункэ, создав ещё больше трудностей, и как следствие, рост числа недовольных правлением Огул-Гаймыш.

– Ягун-черби ты должен сделать так, чтобы дань с русских княжеств пока не поступала в Каракорум. Именно это велел передать тебе Мункэ, – закончил своё повествование Елук. Он улыбнулся: – От долгих речей у меня пересохло в горле.

– Я пошлю верного человека в Киев к Мубараку аль Ясину, а в Новгород поеду сам, – Яков налил вино в кубок гостя. – Тебе следует поговорить с Куремсой. Его улус граничит с Волынским и Галицким княжествами. Он собирает с них дань.

– Хорошо, я поеду к Куремсе, – кивнул Елук, осушив кубок с вином.

На следующий день начались святки. Народ гулял и веселился двенадцать дней. Через два дня после святок, в соборе Успенья Богородицы состоялось венчание князя Андрея Ярославовича с Устиньей Даниловной. Весь город собрался перед храмом, всем хотелось посмотреть на княжескую невесту. На свадьбу к Андрею Ярославовичу пожаловали почти все русские князья. Не приехал лишь старший брат жениха – князь Александр Невский. Вместо себя он прислал новгородского боярина Михалко Степанича. Тот сообщил: сильно занедужил Александр Ярославович.

Неделю гулял гости на княжеской свадьбе. На пиру, Яков сказал митрополиту Кириллу:

– Владыко, слышал я, в Новгород собираешься. Мне тоже нужно туда. Поедем вместе.

– С добрым попутчиком дорога вдвое короче, – кивнул митрополит.

Глава 5

Митрополит Кирилл ехал в Новгород для проведения хиротонии[51 - Хиротония – с древнегреческого языка переводится «рука предающая силу». Обряд, при совершении которого кандидат посвящается в духовный сан.] в сан архиепископа иерея[52 - Иерей – православный священник.]Далманта. Архиепископ – важная фигура в жизни Великого Новгорода. На вече он выступает судьёй, если новгородским партиям не удаётся прийти к общему решению. Подчас за ним остаётся последнее слово на вече. После битвы на Чудском озере в Новгороде сложилось две партии. Чёрные[53 - Чёрные люди – ремесленники и мелкие торговцы Новгорода.] и житьи[54 - Житьи люди – владельцы собственных усадеб и земельных участков в Великом Новгороде.] люди были за Александра Невского. Богатые новгородские купцы вели дело с немцами, в большинстве своём они стояли на прогерманских позициях. К купеческой партии примыкали бояре, которые не хотели платить дань монголам, а князь заставлял их раскошелиться. Чёрные люди составляли большинство на новгородском вече, но вовремя выставленные бочки с пивом да хмельной медовухой позволяли купцам и боярам набирать себе сторонников среди них. Не все из чёрных людей теряли разум от чарки бесплатной медовухи. Для них слово новгородского архиепископа было решающим. До 1249 года этот пост занимал Спиридон, сторонникАлександра Невского. Он умер, и новгородский посадник Онанья Феофилатович стал продвигать на пост архиепископа игумена Юрьевского монастыря Арсения. Тот был родом из боярского рода Онцифировых, доводился шурином посаднику Онанию Феофилатовичу. С родственником дело сладить всегда легче!

Князь Александр Невский прочил игумена Далманта, на место новгородского архиепископа. Но решать должно вече, и там разгорелся спор. Новгородцы, выбирая архиепископа, сначала спорили до хрипоты, потом принялись драть друг друга за волосы. Наконец решили:

– Пусть Божья воля укажет, кого избрать архиепископом, – иными словами нужно кинуть жребий.

Написали две бумажки с именами Далмата и Арсения. Посадник Онанья Феофилатович запечатал их городской печатью и положил на престол собора Святой Софии. Слепой юродивый Фома Кутенеев должен взять бумажку с престола. Чьё имя вытянет божий человек, тот и станет архиепископом. Онанья Феофилатович был уверен в успехе своего предприятия, юродивый питался со стола посадника. Шепнул Онанья Феофилатович перед жеребьёвкой Фоме:

– Справа бумажку бери!

Фома взял левую бумажку и протянул посаднику. Дрожащими руками сорвал Онанья Феофилатович печати и прочитал:

– Далмант.

Новгородцы, собравшиеся в соборе Святой Софии, хором выдохнули:

– Знаменье Богово!

Люди осеняли себя крестным знаменем, а Онанья Феофилатович тем временем соображал:

«Кто же меня облапошил?!»

Любовь к смокве[55 - Смоква – мармелад по вкусу похожий на пастилу.]вмешалась в дела духовные. Обожал Фома Кутенеев это лакомство, частенько его угощала им Василина Микитична, жена Алёши Немчинова. Сунула она Фоме горсть смокв, и шепнула:

– Как укажет тебе Онанья Феофилатович, какую бумажку тянуть, бери с противной стороны.

С той поры минуло девять месяцев, в мае приехал в Новгород митрополит Кирилл, провёл хиротонию и задержался в городе. Первая неделя июня в тот год выдалась холодной и дождливой. В княжеской горнице печь затопили. С зимы хворал князь Александр Ярославович, страдал от ломоты во всём теле. Молились в храмах новгородских за его здоровье, в конце мая ушла болезнь.

В княжеской горнице собрались боярин Михалко Степанич, митрополит Кирилл, новгородский       архиепископ Далмант и Алёша Немчинов, сподвижник князя. Он привёл на совет своего друга владимирского баскака Якова. Князь расположился в кресле возле печи, его после болезни знобило. Обсуждали письмо Александру Невскому, присланное папой римским Иннокентием IV.

– Однако врать, горазд понтифик, – улыбнулся князь. Он кивнул: – Алёша, прочти то место в послании, где он говорит про моего отца.

Из всех присутствующих латынь знал лишь Алёша Немчинов. Он встал с лавки, развернул папскую грамоту.

– Отец будущего века, царь мира, вдохновитель благочестивых помыслов, Искупитель наш – Господь Иисус Христос – оросил благословением Своим дух блаженной памяти отца твоего, Ярослава, и, ниспослав ему, от переизбытка щедрости Своей, неоценимый дар познания Своего, в уединении предуготовил ему путь, коим он вернулся в ясли Господа, яко овца, долго блуждавшая в пустыне. Воистину, как узнали мы из доклада дражайшего сына нашего, Джованни да Плано Карпини, инока ордена Малых братьев, нашего поверенного в делах монгольского племени, отец твой, стремясь облечься в нового человека, на глазах у рыцаря Жемера, советника его, смиренно и предано вверил себя послушанию Римской церкви, матери его, коей представлял сей брат. Сие было бы незамедлительно оглашено, если бы столь внезапная, сколь и счастливая, смерть не похитила его. Столь счастливый конец завершил течение его жизни в веке нынешнем, – прочел Алёша Немчинов по-русски, послание, написанное на латыни.

– Брат Константин был с отцом в Каракоруме, и ничего не сказал о принятии им веры католической, – покачал головой Александр Невский.

– Но зачем понтифик так нагло врёт?! – нахмурил кустистые брови Далмант.

– А вот зачем, – улыбнулся князь. Он посмотрел на Немчинова: – Алёша, прочти-ка письмо в самом конце.

– Посему мы просим тебя оказать особую милость и неотложно оповестить братьев из Тевтонского ордена, пребывающих в Ливонии, как только узнаешь, что монгольское полчище направляет стопы свои в христианский мир; так оповещённые упомянутыми братьями, сможем мы, заранее поразмыслить о способах действенного отпора монголам сим. Знаем, что ты не пожелал подставить шею жестокому игу монгольскому; посему мы восхваляем твою осмотрительность достойными славословиями в Господе, – Алёша свернул грамоту.