Петербургское действо. Том 2

Маргарита поневоле встревожилась. Делать было нечего. Она не могла и не умела раздеваться одна и потому, только расстегнув и сбросив корсаж, накинула на себя свой любимый пунцовый платок и умостилась кое-как на диванчике в ожидании немки.

Через несколько минут появилась женщина, которая в свой черед исполняла должность горничной Лотхен, и объявила графине, что немка, вероятно по приказанию самой графини, уехала на тройке в Петербург еще в начале концерта.

Графиня раскрыла широко глаза и от изумления не могла выговорить ни слова. Этот поступок Лотхен был совершенно невероятен, и Маргарита готова была верить, что женщина просто сочиняет.

Однако, раздевшись с ее помощью, Маргарита поспешила лечь. Ей было настолько дурно, что вдруг в тот момент, когда она засыпала, ей пришла безумная мысль в голову: уж не отравили ли ее? Есть такие яды, медленно действующие! Уж не Лотхен ли, подкупленная врагами, отравила ее и спаслась бегством? Неужели она заснет и не проснется завтра!..

Но, обсудив хладнокровно все, Маргарита поняла, что ее состояние было не что иное, как последствие тех редких, но бурных душевных потрясений, на которые она бывала с детства склонна… Скоро ее тревожные мысли перешли в крепкий сон.

XXXIII

Между тем в зале все поднялись, собираясь переходить ужинать в столовую.

Только один человек сидел как пригвожденный к своему месту и не двигался. Глаза его тревожно обегали всех и затем подолгу, будто прикованные, не покидали записки, лежащей на пюпитре государя.

Григорий Николаевич Теплов, сидевший лицом к тем дверям, в которые выходила Маргарита, видел в конце анфилады комнат фигуру преображенца и узнал Шепелева еще прежде Маргариты. И этого было довольно!..

Теплов знал, когда ехал сюда, что в Преображенском полку, по словам Алексея Орлова, произошла днем бурная сцена между Пассеком и Квасовым. Квасов грозился, что в тот же день он или его племянник будут в Ораниенбауме и доведут до сведения государя то странное, что творится на ротном дворе, и все, что узнал случайно Квасов от пьяного солдата. Орлов, передавая это Теплову, считал все за пустую угрозу, хотя Квасов грозился, что имеет доказательства. Давно уже бывали подобные разговоры и ссоры во всех полках, и некоторые офицеры грозились довести до сведения государя то, что, в сущности, им только чуялось, но чего доказать они не могли. И угрозы всегда оставались угрозами!..

Теплов, едучи в Ораниенбаум, все-таки думал об этом случае на ротном дворе. И тут вдруг во время квартета, в ту минуту, когда он наиболее был спокоен и усердно водил смычком по своей виолончели, вдруг предстало перед его взором ужасное видение. Этот преображенец Шепелев, конечно, смутил Теплова не менее, чем и Маргариту. Если графиня боялась в нем своего палача, то и для Теплова точно так же это был палач. Если преображенец явился во дворец, вопреки этикету проник до первых комнат и стоит в ожидании выхода государя, то, очевидно, он не с пустыми руками. А если у него есть хоть что-либо, то и судьба Теплова тоже в его руках.

И в ту минуту, когда Маргарита вышла к Шепелеву и говорила с ним у дверей, затем исчезла за ними, Теплов, не спускавший с них глаз, начал отчаянно путать и ошибаться на всяком шагу. Государь уже раза три гневно взглянул на него и два раза нетерпеливо вскрикнул, не относясь ни к кому:

– Quelle mazette!..[48 - Какой неспособный человек!.. (фр.)]

Во время антракта Теплов несколько успокоился, но затем, когда Маргарита снова появилась в зале и положила записку на пюпитр государя, он мгновенно изменился в лице. Тонкий Теплов заметил тотчас в графине следы страшной тревоги. Спокойное и красивое за час назад лицо ее было, по его наблюдению, с совершенно изменившимися чертами. Вдобавок она не усидела в концерте и ушла нетвердыми шагами.

Скоро все поднялись с места, и многие уже прошли в столовую вслед за государем, а в зале оставались только несколько человек, в том числе принц, гетман и Корф. Теплов почувствовал, что сердце его затрепетало от радости. Записка, забытая государем, лежала на пюпитре. Теплов был убежден, что это донос Квасова на Баскакова и Пассека и поэтому его жизнь и жизнь его новых друзей зависит от этой бумажонки.

«Надо уничтожить этот клочок как бы то ни было!» – решил он.

Теплов слышал и знал, что графиня, сказавшись больной, ушла спать. Он понимал, что завтра Маргарита или, наконец, тот же Шепелев или Квасов снова повторят, доведут до сведения государя то, что теперь написано на этом клочке. Но главное не в том, надо выиграть время! Завтра – не сегодня! Ночью он уже побывает у Орловых, и что-либо предпримут они. Григорий Николаевич отважно подошел к пюпитру государя, будто для того, чтобы проглядеть его ноты. Скоро рука его уже двигалась около записки…

В ту минуту, когда он начал перевертывать страницы тетради, последние находившиеся в зале вышли в столовую. Но вдруг Теплов, к ужасу своему, увидел, что принц Жорж не последовал за другими, а зорко следит за ним!.. И вот он близится к тому же пюпитру и, став около него, косо поглядывает на записку.

«Взять нельзя! Он знает! Он понял!» – простучало молотом в голове Теплова.

Действительно, было ясно, что Жорж пришел стать стражем над этой запиской. Теплов ожидал каждое мгновение, что принц протянет руку, возьмет записку и просто снесет ее государю. Он не знал, как досталось Жоржу накануне от племянника, чтобы он решился теперь на новую головомойку. Жорж твердо решился только караулить записку! Теплов быстро сообразил, что делать. Он предложил руку принцу, чтобы вести его ужинать. Принц охотно согласился, и оба двинулись в столовую. Маленький беленький клочок бумажки остался на пюпитре.

Теплов тотчас заговорил о Германии, в которой долго жил, но, проходя первые комнаты, он вдруг покинул на минуту Жоржа, подошел к гетману и быстро выговорил:

– Кирилл Григорьевич! Идите в залу, уничтожьте записку. Не то завтра и мне, и вам, и многим снимут головы!

Гетман побледнел как полотно. Он, конечно, как и другие, заметил продолжительное отсутствие Маргариты, заметил ее тревогу, видел записку.

Теплов быстро вернулся к Жоржу и снова завел речь о германских университетах. И снова, любезно подав ему руку, провел в столовую.

Гетман, от природы очень трусливый, по национальности осторожный, стоял на месте и не знал, что делать. Он верил Теплову на слово, потому что перед тем сам ему предсказывал донос. Он не знал, что государь, уже получив несколько доносов, не верил им. Кирилл Григорьевич думал, что это первый донос. А он сам как на грех со дня объявления войны с Данией вступил через Теплова в сношение с кружком Орловых, который был уже теперь не кружок, а многолюдное сборище с разветвлением по всему городу.

Гости почти все уже были в столовой. Веселый хохот государя раздавался оттуда.

Гетман взглянул в залу. В ней только один полусонный камер-лакей поправлял свечи и стулья. Инструменты лежали на местах. Гетман, как и другие, знал, что государь после ужина непременно вернется к своему пюпитру и будет снова играть, следовательно, найдет записку, вспомнит и прочтет! И гетман, меняясь в лице, с дрожью во всем теле, быстро двинулся в залу; не помня себя, с каким-то туманом перед глазами, от которого будто кружилось все и будто потухали свечи, он приблизился к пюпитру. Через мгновение скомканная записка была в его кармане.

Быстрыми шагами догнал он несколько человек, еще беседовавших в соседней горнице, и вместе с ними вступил в столовую.

И записка эта в боковом кармане камзола гетмана жгла его как уголь в продолжение всего ужина. А что, если хватится государь! Пошлют за запиской и ее не найдут! Государь такой человек, что способен полушутя приказать немедленно запереть двери, раздеть или просто обыскать всех! Записка скомканная найдется в его кармане! И он будет в Сибири!

«Нет! Съем!» – решил гетман, но, однако, не успокоился. И, будто в ожидании этого редкого блюда, он не только не ел ничего, но сидел, тяжело переводя дыхание и не смея взглянуть на Теплова. Он чувствовал, что тот не спускает с него взгляда и вопросительно впивается в него глазами, но не отвечал… даже взглядом.

Через час или полтора веселая, слегка захмелевшая компания расходилась и разъезжалась. Государь, веселый, но сильно уставший, послал Гудовича за своей скрипкой в залу.

– А то и другую мне разобьет кто-нибудь! – вымолвил он.

Гудович лениво пошел в залу, взял скрипку, вспомнил о записке взволнованной графини и, не видя ее на пюпитре, удивился. Он помнил хорошо, что государь не брал ее, уходя ужинать.

«Ну и черт с ней! – подумал он. – Маргариткины штуки! И чего она выходила, да еще, кажись, ревела? Вернулась с распухлыми глазищами».

Еще через час весь Ораниенбаумский дворец спал беспробудно!

XXXIV

Наутро Маргарита, проснувшись, вспомнила все случившееся накануне, и с первых же минут пробуждения для нее начался день такой же тревожный.

Лотхен положительно нигде не было, она скрылась. Маргарита знала ее давно, любила, верила ее честности, но тем не менее прежде всего бросилась к тому комоду, где лежали ее бриллианты и деньги. Все было цело. Затем она вспомнила о бумаге и, сделав наскоро пакет, хотела переслать его государю, но решила, что это невозможно, что надо дождаться свидания и передать лично. Несколько раз спрашивала она, поднялся ли государь и может ли она его видеть, но получала в ответ, что государь спит.

Наконец около двух часов дня графине подали письмо. Она быстро распечатала его, пробежала глазами и опустила руки.

– Что! – вымолвила она вслух сама себе. – Как! Лотхен! Что я? С ума схожу?!

И она снова пробежала письмо. Нет, это ей не чудится! Она не бредит! Это длинное немецкое письмо, красиво написанное кем-то, подписано каракулями, изображающими «Лотхен». То, что говорится в нем, было бы нелепой шуткой, бессмыслицей и поэтому должно быть правдой. Содержание письма, которое подписала Лотхен каракулями, действительно должно было изумить Маргариту.

Лотхен начинала с того, что просила у графини, которую искренне любила и любит по-прежнему, прощение. Смысл длинного письма был следующий:

«Всяк сам за себя. Вы старались для себя и достигли того величия, в котором от всей души желаю вам остаться. Я стремилась к другому и тоже достигла и тоже, надеюсь, долго удержу то, что сумела завоевать. Ваше положение настолько высоко, что вы не можете мне завидовать и не должны на меня сердиться. Покуда вы безумствовали, полюбив мальчишку, который вас мог погубить и, по счастью, не погубил, я тоже устраивала свою судьбу. Теперь я в доме графа Иоанна Иоанновича полная хозяйка над всем, а еще более над ним самим. Но этого мне мало. Я слишком самолюбива, чтобы удовольствоваться ролью простой наложницы, и надеюсь, что вскоре буду носить ту же фамилию, которую носите вы. Да, liebe Gr?fin, я надеюсь, и даже скоро, быть графиней Шарлоттой Скабронской, а покуда остаюсь любящая вас Лотхен».

Маргарита так потерялась от этого письма, что не знала, что делать. Наконец она сердито расхохоталась и произнесла вслух:

– Ну, Лотхен! Этого я, признаюсь, от тебя не ожидала.

Действительно, Лотхен не лгала в письме, и в эту минуту, когда Маргарита читала его, веселая немка, «верченая», как звал ее когда-то Иоанн Иоаннович, была у него в отведенных ей горницах и властвовала в доме.

Иоанн Иоаннович после невероятного приключения на похоронах внука, выведя красивого преображенца из шкафа внучки, решил окончательно бросить мысль о «цыганке». Он собирался уже снова не бывать в ее доме, прекратить всякие сношения, но с этого же дня его стала преследовать «верченая», то есть красивая немка Лотхен. Она казалась севрской куклой около серьезной красоты Маргариты, но сама по себе была очень хорошенькая, а главное, была непрерывно и неисчерпаемо весела и смешлива. Иоанн Иоаннович перестал ездить к внучке, но Лотхен начала ездить к нему, выдумывая всякие поручения от барыни.

И вскоре старик догадался, в чем заключается игра Лотхен. Иоанн Иоаннович недолго думал и решился. Мало ли у него перебывало «вольных женок»! Одной больше, что за важность! И кончилось все побегом Лотхен и переездом в его дом.

Часа в четыре Маргарита добилась свидания с государем, и первые слова ее были:

– Я надеюсь, что вы уже распорядились?