Женское счастье

– Тсс! – приложил он палец к своим губам. – Только не браните меня… Я не смею торопить вас, Вера. Я подожду. Буду целый день ждать вашего согласия, – он положил свою ладонь на ее руку и прежде, чем Вера успела скинуть его руку, избавиться от этого наглого прикосновения, опять опередил ее: – Не спешите меня отталкивать и отвечать «Нет!». И не будьте такой букой. У вас очень симпатичная, прямо очаровательная улыбка. До завтра. Остаюсь с надеждой, – он встал и пошел к выходу.

Сквозь пелену самообольщения: он ведь «выбрал» ее, именно ее! Хотя в санатории есть такие милашки… Вера смотрела ему в спину и мысленно казнила: «Высокомерный самец! Похабник! Хлыщ! Никаких разговоров у нас с тобой не будет!» Но где-то там, в глубинах души, там, куда и себе самой добираться было запретно и опасно, в ней нарождались иные речи: «Ну погодите! Куда же вы уходите? Ну разве нельзя как-то иначе? С другим подходом? В какое положение вы меня ставите? Ах! Постойте же!» Но эти народившиеся слова толком даже не оформились – на поверхности, как волны над глубинами, толщами моря, бушевало возмущение: «Наглец!»

Вечером Вере было неприютно. Хотелось каким-то образом исправить сложившуюся ситуацию. Вера становилось то стыдно, словно бы о предложении Виктора прознал уже весь санаторий, ей даже показалось, что нынче вечером на нее все смотрели по-иному и особенно скабрезно Серафима Юрьевна; то Вера испытывала некоторое чувство удовлетворенности собой – такие «пройдохи», как Виктор, могут делать подобные предложения только «настоящим» женщинам; то Вера мотала головой и твердила себе: «Все это чушь собачья! Забыть! Плюнуть и растереть!»

На следующий день Вера избегала встреч с Виктором, словно началась игра в кошки-мышки, опасалась его дальнейших «приставаний», и после процедур не пошла в комнату отдыха, чтобы не оказаться в ловушке коварно-льстивых рассуждений этого сластолюбца, и даже уговорила боязливую «домоседку» Ольгу поехать на экскурсию в горы, хотя накануне на экскурсию не собиралась.

2

Автобус, натужно урча, поднимался в горы по серпантину. Мимо окон, то приближаясь почти вплотную, то отдаляясь и открывая простор, ползли иссеченные трещинами отвесные скалы, перемежаясь с обтянутыми зеленью склонами. В прогалах между склонами было видно, как горы простираются длинными кривыми грядами с ветвями отрогов, дыбятся остриями темных голых вершин и нисходят в долины, и где-то на самой окраине мира мутятся, расплываются, тонут в седой, тускло-оранжевой дымке.

Череда огромных белых облаков заслоняла доступ горных вершин к небу, тени этих облаков неуклюжими пятнами лежали на склонах. А по другую сторону от горных хребтов, в распахе видимого внизу пространства, величественной неохватностью синела чаша моря, которое полонило собой второе полукружье горизонта. Ближе к берегу море рябилось снежными гребешками волн, а дальше, где пенистые оторочки не различались, широко зыбилось золотом на синеве высокое солнце.

На море тоже лежали тени облаков – скрадывали принадлежащее воде золото. И чем выше поднимался автобус, тем необъятнее и необъяснимее – словно невсамделишными, нарисованными – представлялись цепи гор, облака в небе, котел моря с отражением солнца, и тем все меньше представлялся человек, которому бесконечность напоминала о мимолетности его жизни…

Иногда ближний вид в окнах автобуса резко проваливался, и под самые колеса подбиралось головокружительной глубины ущелье, и казалось, экскурсанты – на краю преисподней. Ольга от страха хватала Веру за руку и укоризненно бубнила:

– Зачем я согласилась на твои уговоры? У меня сердце от такой высоты замирает.

– Ничего, не замрет, – жестоко шутила Вера. – Тебе как раз не хватает полнокровных эмоций. В тебе застоялся адреналин…

Не испытывая страха перед пропастью, Вера отстраненно смотрела на каменистый обрыв и думала о стороннем – о вчерашнем знакомстве. «Хочет он, видите ли, подружиться. Удостоил… “Я тоже люблю свою жену”, – передразнивала она Виктора. – Вот и люби на здоровье! Липучка!.. Этого пройдоху надо поставить на место! Раз и навсегда! Чтобы не смел портить отдых! И чего я все о нем думаю? Как он мне надоел! Все настроение перевернул. Всего-то здесь четыре дня, а уже глаза измозолил. Задавака!»

Она поморщилась, мысленно – в тысячный раз – оттолкнула от себя этого типа и решила думать о чем-нибудь приятном, согревающем душу. Через горные кручи, через равнины, через тысячу километров она перенеслась домой и улыбнулась с умилительной грустью: она ведь уже соскучилась по своему Кубыкину.

Мужа она называла почти всегда по фамилии, даже иной раз дробила ее на слоги: «Ку-бы-кин», в этом находила что-то иронически-заботливое; к тому же имя «Валерий», как ей казалось, ему явно не подходило: какое-то заемное, случайное, невпопад. Еще ей казалось, что Кубыкин излишне сутулится, и она частенько шептала ему, особенно если выходили «на люди»: «Кубыкин, распрямись!» Не одобряла Вера и его небрежность в одежде. Чего бы ни надел – все хорошо. К примеру, даже дома мог целый день проходить в трусах, не реагируя на просьбы Веры: «Ты бы штаны хотя бы надел!» – «Не во дворец ведь идти, фраки тут не нужны!» – ворчливо отпихивался от просьб Кубыкин.

Перед санаторной поездкой, которую диктовала необходимость подлечиться, Вера с ласковой насмешливостью сокрушалась: «Как ты будешь строить без меня дачу, Кубыкин? Кто тебе приготовит твою любимую окрошку?» Из всех блюд Кубыкин отдавал безусловное предпочтение окрошке. Он любил ее с изобилием зелени: лучок, укропчик, огурчики, редиска, петрушка, красный перец – все шло в ход; он съедал обыкновенно по полной-полной объемистой тарелке, причем квас использовал только собственного, особенного приготовления; он приправлял эту вкуснятину майонезом, сметаной, иногда даже горчицей и аджикой, и непременно – тертым хреном, – хрен в данной рецептуре шел деликатесом.

Вера же, хотя сама чаще всего готовила ему это блюдо, окрошку недолюбливала: от кваса у нее всегда пучило живот, да и остроту кубыкинских добавок она переносила со скрипом. «Кубыкин, как ты это ешь? – удивлялась она, передергивая плечами. – Тут столько всего понапихано острого. Ложку в рот не вломишь». Кубыкин же ворчал с полным ртом: «Ничего ты не понимаешь… На то вы и бабы…»

У Кубыкина вообще имелась склонность поворчать. Чаще всего это проявлялось на даче, точнее – на строительстве этой дачи. По натуре он был упрямо-трудолюбив, настырен, хваток и весьма ворчлив, если что-то делалось не «по его». Он готов был работать денно и нощно, если ставил себе цель, и не очень-то считался с мнением и положением других, пренебрегая, по сути, и самим собою – забывал о всяком отдыхе и комфорте.

«Конечно, он не такой, как этот… – думала Вера, опять соскальзывая с дальних воспоминаний на близкие. – В нем нет такой показухи и щегольства. Кубыкин труженик и в общем-то премилый, немного забавный человек со своей невыносимой окрошкой». Вера сперва снисходительно, а потом таинственно и сладко улыбнулась, – так улыбается всякая женщина, когда в разлуке с мужем вспоминает какую-нибудь радостную сердцу, сугубо интимную частность или дорогой штришок в портрете супружеской судьбы.

А таковых частностей и дорогих штришков в их совместной жизни уже набралось на целый весьма благополучный портрет, недаром Вере иные из подруг в открытую завидовали. «Да, Кубыкин, безусловно, находка для обстоятельной семейной жизни…» – думала Вера и как будто хотела проверить и удостовериться в крепости такового суждения. Ведь вспоминая сейчас о достоинствах мужа, она слегка заблудилась в своих чувствах. Она попутно и параллельно вспомнила и про Игоря.

«Что ж, Кубыкин сам виноват: зачем выбирает себе в друзья и приятели таких непроверенных людей? Или, проще сказать, предателей… Э-э, нет, опять не то, – Вера вздохнула, глядя на красивый горный пейзаж. – Игорь очень интересен, привлекателен, ему в этом не откажешь… И пусть “тот случай” останется тайной. Для всех – тайной! Каждая женщина имеет право на тайну. И эту тайну никто не должен знать: ни муж – упаси Боже! – ни родственники, ни подруги, ни знакомые, в том числе эта невыносимая нытик Ольга, ни эти отрешенные от всего красивые горы!.. И только малое провокационное сомнение закрадывалось в душу: уж не был ли тот Игорь предтечей этого Виктора?»

* * *

…В тот вечер они отмечали день рождения Кубыкина. Отмечали в ресторане: дата подоспела не совсем юбилейная, но с претензиями – тридцать пять лет от роду! Отправной, заздравный тост – немного сумбурный, с затасканными стишатами, типа: «Желаю счастья… и чтоб житейские ненастья…» и подобную шутливую дребедень, – произнесла сама Вера, улыбаясь и чуть краснея и по нечаянности расплескивая шампанское из полного бокала.

Речь же от имени и по поручению друзей пришлось держать Игорю – другому и некому было, ибо в приглашенные как-то странно и прихотливо Кубыкин выбрал только его, да и то случайно. Рестораны Кубыкин не терпел, это Вера уговорила зайти его в увеселительное заведение – хотя бы вдвоем, Кубыкин был к тому же и скуповат на такие путешествия: «Дома-то лучше можно сготовить. Вон у меня мать такие антрекоты жарит. И выпивка дешевле», – ворчал Кубыкин, но поддался тогда на уговоры Веры.

А тут и подвернись Игорь. Кубыкин учился с Игорем в школе в одном классе. Теперь Игорь промышлял какими-то продюсерскими делами, приехал в их город из Москвы, а Кубыкин возьми и позови его в ресторан. Жена у Игоря осталась в Москве, причем это была уже его третья жена.

Вера знала, что дружба Игоря с Кубыкиным развивалась как-то не особенно равномерно. То Кубыкин о нем часто вспоминал, то по полгода не называл его имени.

– Желаю тебе, дружище Кубыкин, – говорил в застолье Игорь (он тоже называл друга по фамилии, а не по имени, тот не обижался) и поднимал рюмку, – чтоб и дальше у тебя все текло по-людски, жена любила, зарплата росла, семейство прибавлялось, а главное – дача, которую ты задумал, строилась не по дням, а по часам!

Кубыкин посмеивался, щурился, разговоры о будущей даче для него были – что маслом по сердцу.

– Мы из одной альма-матер вышли, но к разным результатам пришли, – продолжал Игорь. – Ты, Кубыкин, человек основательный. За тобой как за каменной стеной. Правда, Верочка? А у меня ветер в голове…

Вера кивала – и получалось, что она согласна, что у Игоря ветер в голове, и ей становилось веселее, и оттого она еще больше пьянела.

– Ты, Кубыкин, за жизнь крепко уцепился. За тебя! Ты человек надежный!

Присутствию Игоря Вера в общем-то всегда была рада, слушала весело его застольный треп, к тому же он в силу своей профессии знал множество баек про артистов и уйму всяких сплетен, а стало быть, мог выигрышно поставить себя в обществе. Кубыкин к анекдотам и сплетням и вовсе относился никак. У него в голове в последнее время хорошо помещались только «фундаментные плиты, гвозди, оконные рамы для дачи…» Вера всегда слушала Игоря как бы с неким сладким привкусом, ну вроде бы он и сам киноартист или какая-то знаменитость… В тот вечер ей почему-то особенно нравились байки школьного мужниного приятеля.

В какой-то момент в ресторанном зале наметилось всеобщее оживление: на низкой сцене появились музыканты. Раздались первые настроечные звуки инструментов, в центре зала погасли люстры, вспыхнуло разноцветье «танцевальных» фонарей, и все оделось в необычайные расцветки: фиолет, оранж, зеленоватую синь. Вскоре музыканты повели медленную классическую «Love story».

– Первый танец – для вас! – будто шафер на свадьбе, объявил Игорь. – И музыка самая подходящая для вашей счастливой пары…

Кубыкин сперва, кажется, не понял ритуального характера предложения. Он с немым вопросом посмотрел на приятеля, потом – на Веру, как бы уточняя: что, разве танцевать, да еще первый танец, обязательно? Вера бессловесно пожала плечами, будто ответила: как хочешь.

Публика по округе задвигала креслами: слегка засидевшись за закусками и истомившись в ожидании музыки, активно потянулась в центр зала, плавно сходясь парами, стала покачиваться в такт мелодии. Кубыкин, вероятно, поддавшись стадному инстинкту и надежде, что в толпе его неловкость не будет отмечена, кивнул в сторону сцены и буркнул Вере:

– Пойдем. Чего уж там. Раз надо, так надо…

Она улыбнулась – не столько ему, сколько Игорю, словно бы извиняясь за его неумение и нежелание танцевать, а также за «неуклюжесть в обращении с дамами».

Вера оправила прическу и пошла вслед за мужем, который забыл подать ей руку и опять же – пропустить вперед на танцевальную арену. Идя танцевать, Вера вдруг жгуче чувствовала на себе взгляд Игоря, ей даже показалось, что взгляд его плотояден, похотлив. Тем более она нынче была такая нарядная. На ней было темно-красное короткое платье с переливами, кажущееся мелкочешуйчатым, как кожа русалки, черные чулки со швом, бордовые замшевые туфли на высоком каблуке… Есть на что посмотреть… Да и она сама себе нравилась в этом наряде. «Пусть любуется», – с пьянцой, с игривой пьянцой подумала Вера, мягко покачивая бедрами, словно бы дразня Игоря.

Танцор из Кубыкина – совсем никудышный, не танцор, а топтун, как впрочем, из всякого обыкновенного мастерового мужика, всецело занятого службой и домашними обустройствами, флегматически настроенного к моде и галантным манерам. «Не горбись!» – без укора шептала ему Вера и улыбалась, и почему-то постоянно думала о том, что Игорь смотрит на нее.

Танец их был как неизбежность – Кубыкин двигался молча и сосредоточенно, лицо выглядело напряженным, будто он боялся отдавить кому-нибудь ногу или зацепить локтем соседнюю пару. Вера же иногда поглядывала в сторону Игоря и, поймав его взгляд, чуть кивала со снисходительной улыбкой на своего мужа, как бы говорила: «Ну что с него возьмешь? Кубыкин он и есть Кубыкин…»

«История любви» кончилась. Кубыкин поскорее сел к столу, забыв придвинуть кресло для Веры.

– Давайте-ка лучше выпьем!.. Эх, окрошки бы хорошей… Дрыгаться я не умею, не любитель, – и Кубыкин потянулся к бутылке коньяка.

Кубыкин мотнул головой и выпил первым. Следом Игорь тоже опрокинул рюмку с явной охотою. А затем и Вера, отчего, раздухарившись, выпила полную немелкую рюмку.

Коньячный градус не то, что градус в шампанском, от него смягчение и ума, и тела ускоренное. К тому же звучала музыка…

– Что ни говорите, – в тему высказался Игорь, – запустив по свету увеселительные заведения с выпивкой и танцами – в выпивке есть сладкий яд безрассудства, а в танце есть затянутая пружина страсти, Искуситель проявил уникальную изощренность. Что ни говорите, а Искуситель, как и Созидатель, гениален!

Вера, слушая милую болтовню Игоря, у которого были назад зачесаны волосы и который сейчас ей напоминал киноартиста Ван Дамма из какого-то американского супербоевика, между тем не без любопытства поглядывала на танцующих и чуточку завидовала им. Но мужа-именинника по поводу танцев больше не доставала.

– Можно вашу даму? – вдруг обратился к Кубыкину Игорь, он в эту минуту словно почувствовал, что Вере хочется танцевать.

А Кубыкин будто того и ждал, обрадовано усмехнулся:

– Да, конечно же, можно! Мне и без танцулек жарко, – и помахал на себя салфеткой. – Окрошку здесь, конечно, не делают…

В зале, под сводами зеркального потолка, плыла лирическая, щемящая душу песня; под такую песню, когда внутри благостно пьянит, почти у всех пробуждается светлая грусть, тихое томление, приходит мечта о неимоверной любви, которой никогда не суждено сбыться.