Женское счастье

– У нее, у Малыша-то, оказывается, жених есть. Военный. Офицер-моряк дальнего плавания. Он сейчас в рейс ушел, а ее сюда отправил. На конец лета у них свадьба намечена, Малыш-то уж и платье свадебное купила, – казалось, Серафиме Юрьевне не хватает только руки потирать от удовольствия, ибо энтузиазм ее в таких разговорах обретал медовую смакучесть голоса, а шаловливые глаза, подведенные по старинке черным карандашом, живо лучились от упоения. – Соседка по комнате и спрашивает у Малыша-то: «Как теперь с моряком будешь? Замуж выходить нестрашно?» А она ей: «Наоборот! Мне, говорит, после здешнего курорта не только замуж, но и на каленую сковородку нестрашно!..» Вот оно (хи-хи-хи) как!

Героиня нынешнего летнего сезона, «эта» Ларочка, по приезде не очень заметная, даже серенькая и застенчивая на публике, в обществе Виктора поистине расцвела, «разбутонилась»; он как будто не в соленой волне моря ее окунывал, а в чудотворной сказочной живой водице. Она слегка пополнела, выладилась, приятно загорела, избавившись от стеснительной бледности ног и плеч; голубые глаза ее, и без того большие, выделялись еще отчетливее от счастливого искрящегося блеска; губы на смугловатом от загаре лице с чуть стыдливым и обаятельным румянцем казались бессовестно припухшими, с соблазнительно матово-алым абрисом; а походка стала более ленивой, плавной, женственной и даже грациозной – от всеобщего внимания.

Каждодневно всеми замечалось на Ларочке нечто свеженькое: новая заколка в волосах, «другой» купальник, солнцезащитные очки вчера «были не эти», да и юбочка, видать, куплена только что «на рынке»… Гардероб и поведение Виктора исследовались и обсуждались еще зорче и обстоятельнее, прямо как у киношной знаменитости.

– Он вчера на корт вышел – ну просто Кафельников. Ракеткой и так и этак… Всех обыгрывает…

– Бейсболка и та, наверно, от версачей куплена…

– Главврач ему самую хорошую массажистку приписал.

– Красиво жить не запретишь…

– Красиво жить еще уметь надо.

– Он и на бильярде, говорят, игрок классный.

– Одеколоном шибко несет. Для мужика можно бы и поменьше.

– Ну, это кому как. Лишь бы «малышам» нравилось…

* * *

…Побережье моря. Солнечный полдень. Курортный пляж. Люди на лежаках, надувных матрасах, в шезлонгах.

– Малыш, подай мне полотенце, пожалуйста… Спасибо, Малыш. Какое мороженое тебе купить? Ты ведь любишь с шоколадом. Правда, Малыш? Хорошо… Мы поедем вечером на морскую прогулку на катере? Тогда захвати с собой (Виктор шепчет Ларочке что-то на ухо, и они вместе смеются). Пойдем купаться, Малыш! Мы уже испеклись на солнце.

Виктор протягивает ей руку, Ларочка, находясь в парусиновом кресле, подает ему свою, он сперва целует ее кисть, потом – загорелое плечо рядом с лямочкой купальника, потом – ее полуоткрытые губы; он склоняется к ней всем телом, а она подается к нему с кресла как-то медлительно, – и это уже натренированная лукавая медлительность: Ларочка хочет, чтобы ее несли в море на руках.

«Как скоро она привыкла к баловству!» – злоехидно думает Вера, наблюдая за ними. Но Виктор балует свою избранницу без натяжек, с пристрастием, по-гурмански… «Бабский угодник!» – про себя злится Вера. Виктор и без намека в движениях Ларочки поднял бы ее на руки. Перед купанием он это делает всякий раз. И он это делать умеет. «Надрессировался, стервец!» – мысленно комментирует Вера.

– Прижмись ко мне, Малыш! – этих слов почти никто из окружающих не слышит, но они легко угадываются по его губам.

Ларочка обвивает его шею, льнет к нему и, подхваченная на руки, плывет по пляжу над всеми к прохладе морского прибоя. Их демонстративная нежность возбуждает в ком-то жгучую зависть, в ком-то – тупое поверхностное вожделение, в ком-то – глухой брезгливый протест, в ком-то – мечту…

А Виктор и Ларочка уже в море, и раскованное воображение некоторых отдыхающих – в том числе и Веры – рисует вполне оправданную и отчасти подтвержденную наглядностью сцену, как они под водой и над ней обнимаются, ищут сквозь волны и брызги ненасытные губы друг друга, и как Ларочка, удобная и легкая в плотной морской массе, скользит и прижимается к Виктору гладким животиком, обхватив его тело ножками… «Тьфу ты!» – отворачивается от моря Вера, ругая себя за нелепую раздражающую слежку.

– Она, его Малыш-то, – выговаривалась за очередным ужином Серафима Юрьевна, – призналась соседке: «Я, говорит, в таком раю еще не бывала. Мне, говорит, ни один жених такого не устроит. Надо, говорит, пользоваться моментом…» Теперь она все с ним, не отходит. Даже стала процедуры пропускать. Все позабыла: всех врачей, все болезни. Вот что любовь делает… – с безобидным хихиком подытоживала Серафима Юрьевна.

– Да разве это любовь?

– Любовь разная бывает. У кого-то она вечно длится, у кого-то год, а кому-то и недели за глаза хватает… – философски отвечала Серафима Юрьевна на вопрос Веры и принималась вилочкой подцеплять кусочки рыбки из тарелки.

– Все равно с ее стороны это как-то глупо, – несколько расплывчатым замечанием откликнулась Вера.

Серафима Юрьевна согласительно закивала головой, хотя, судя по ее благодушному умилительному настрою, вряд ли выражала единодушие, скорее всего, оставалась приверженицей многогранной любви.

– А вы изменяли своему мужу? – вдруг отчаянно спросила Вера Серафиму Юрьевну.

На что Серафима Юрьевна, не колеблясь и не смущаясь, ответила:

– Да разве я не была молодой женщиной?

Вера несколько растерялась и даже застыдилась своей неискушенности.

Она тут же вспомнила рассуждения какого-то «телевизионного» профессора-сексолога на каком-то телешоу. Он утверждал, что женщина «без любви на стороне» всегда чувствует себя несколько обделенной и чуть ли неполноценной. И далее пробовал доказывать, что есть женщины-жены, которые, пройдя хотя бы однажды через любовника, всю последующую жизнь законному мужу останутся преданны и будут довольствоваться тем, что когда-то имели амурное приключеньице, – это как сокровенная остренькая приправа к постноватой замужней судьбе…

– Значит вы, Серафима Юрьевна, нисколько не осуждаете таких женщин, как эта лупоглазая? – опять резко, словно выстрелив, спросила Вера.

– А за что? – сейчас у Серафимы Юрьевны был по-детски открытый, недоуменный взгляд, и зеленые серьги в ушах блестели так наивно! – Пускай отдыхают, развлекаются. Где ж им еще-то?

– Да, может быть, – неопределенно сказала Вера.

Позже разговор их дополнился аккомпанементом Серафимы Юрьевны к рассуждениям телепрофессора, о котором ей вскользь поведала Вера. Теперь уже Серафима Юрьевна не боялась открыться в своих суждениях и всячески поддакивала знатоку-сексологу по поводу верности женщин-жен: одной, дескать, и манной каши на воде вполне хватает, а другой фаршированный перчик подавай.

– Такое-то отдыханье, как у Ларочки, – сущий перчик, – радостно говорила Серафима Юрьевна. – Хи-хи-хи…

4

Прошла еще одна курортная неделя. Все по распорядку: завтрак, процедуры, пляж, обед, «тихий» час, опять процедуры и тому подобное…

Вера в последнее время стала хандрить: курортное пребывание все больше делалось утомительным и скучно-однообразным. «Пожалуй, завтра же возьму билет на самолет. Заранее, – прикидывала она. – И позвоню Кубыкину. Пусть встречает на три дня раньше срока. Улечу, как только кончатся основные процедуры. Наотдыхалась!»

Билет «Аэрофлота», предваряющий отъезд прежде, чем положено, Вера однако не купила, а с домом заказала междугородный телефонный разговор. Она и обещалась в этих числах позвонить Кубыкину. К тому же разговор с ним мог облагородить ее потускневшее настроение и сделать тоску необременительной, светлой.

Почтово-телеграфный узел находился в здании спального корпуса на первом этаже напротив бильярдного зала. Телефонного соединения с домом пришлось ждать недолго, но в трубке с другого конца провода послышался голос не ожидаемого Кубыкина, а его матери – свекрови. Пришлось довольствоваться общением с ней.

Свекровь рассказала, что Кубыкин «купил, по случаю, дешевого пиломатериала», а еще «каких-то импортных панелей на потолок, напольных покрытий каких-то» и теперь целыми днями «колотит на даче», обшивает веранду и чердак, «начал уже бетонировать подвал, покрыл толем пристройку», и дальше, дальше – трубка тарахтела о строительно-дачных успехах.

Мужнины подвиги по возведению дачи Веру абсолютно не трогали: сейчас, отсюда, с благоденствующего побережья моря, где просыпались совсем другие потребности, это казалось отдаленным, полузабытым, скучным – суетой и ерундистикой.

По правде-то, ей мечталось услышать Кубыкина, самого Кубыкина, – услышать, что он соскучился по ней, безумно соскучился по ней! Что он любит ее, очень сильно любит! Что он будет рад, безмерно рад, если она вернется домой хоть на день, хоть на час, хоть на минуту раньше, чем предписывала разлучница-путевка. Но иллюзии – пшик, а взамен еще более полное ощущение пустоты, одиночества и какой-то неизъяснимой обманутости.

Вера скомкала телефонную квитанцию, швырнула в урну и разочарованной усталой походкой пошла к лифту. В это время из бильярдной вышел Виктор и тоже, наискосок, направился к лифту. Встреча подгадывалась неожиданная, а для Веры вовсе не ко времени: Виктор в светло-бежевом костюме из легкой материи, в черной шелковой рубашке и роскошном серебристом галстуке – по-выходному параден, подобран и, похоже, беззаботно весел, а она – и одета случайно, на скорую руку: темная прямая юбка, невзрачная простенькая кофтенка, на ногах – шлепанцы, прическа – черт-те что, и расположение духа упадническое.

«Куда он так намылился? В концертный зал? Нет, скорее всего, – в ресторан. Поехал, наверное, за своей лупоглазой, тоже на восьмой этаж». – Вера невольно замедлила шаги, чтобы не оказаться вдвоем в лифте с этим человеком и не переживать неловкую минуту его близкого присутствия. Но затем она преодолела себя – приказала: «Не замечать его! Еще подумает, что боюсь. Много чести будет…»

На площадке перед лифтом они оказались одновременно и одновременно потянулись к кнопке вызова, даже по нечаянности коснулись друг друга. Виктор рассмеялся и дружелюбно поздоровался с Верой. «Здрасьте», – негромко и равнодушно ответила она. Вздохнула и уставилась на красную сигнальную лампочку.

– После того случая вы, конечно, меня презираете, – тихо заговорил он, все сильнее обволакивая Веру уже знакомым запахом одеколона и какой-то особой свежести, которую придает нарядность. – Право, я не хотел вас обидеть. Не сердитесь на меня. – Голос его звучал мягко, вежливо, даже с претензией на раскаяние.

Вера не нашлась, что ответить, слегка пожала плечами. Кабина лифта спустилась, они вошли в нее, остались в уединении в затемненном пространстве.

– Тогда я был с вами вполне искренен. Только в этом моя главная вина… В тот же день я понял, что вы откажете. Вероятно, я недооценил вас. А может быть, еще не дорос до вас. В любом случае, Вера, прошу: не держите на меня зла. Останемся хотя бы добрыми знакомыми. – Он дружески и любовно взял руку Веры двумя ладонями, сверху и снизу, легонько пожал ее. – Я по-прежнему радуюсь вашей улыбке и хочу ее видеть чаще.

Вера посмотрела ему в глаза, не отстраняясь и не вырывая свою руку; что-то внутри у нее стало ломаться, рушиться, исчезать и вместе с тем появляться, и еще бы немножко, еще бы чуть-чуть, хотя бы еще половину лестничного пролета, и она бы ему улыбнулась, даже что-нибудь ответила, но лифт, этот проклятый лифт, точно межпланетная ракета, уже примчался на восьмой этаж и затормозил. Двери прошуршали – разъехались, отняли полузатемнение и уединенность. Виктор кивнул Вере на прощание, и они расстались.

Он, нарядный, благоухающий, неповторимый, уходил по коридору, а в ту же минуту ему навстречу, с другого конца коридора, в огненно-красном, открывающем плечи платье, с переливающейся атласной оборкой, в черных туфлях на высоких каблуках, с налаченным начесом светло-русых волос, с длинными висюльками на клипсах и рядами агатовых бус на шее, – шла его Ларочка.