Террорист

– Вот и ответь. В какой именно из моментов, в какой день и какой час я перестала тебе нравиться? Когда ты встретил эту индюшку? – она вновь кивает в сторону этюдника. – Или, может быть, раньше?

– Это так важно?

– Конечно! – с вызовом подтверждает она. – Пригодится на будущее.

– Ты же замужем, дурочка!

– Все равно. Я свободный человек – как хочу, так и живу!

Что и говорить, Людочка – девочка практичная, и я киваю ей на диван.

– Тогда садись. Правда будет суровой. Ты готова к ней?

Она напряженно стискивает кулачки и кивает.

– Наверное, я плоха в постели, да?

Ей хочется казаться циничной, но таковой она только кажется.

– Садись, – цежу я. – И слушай…

***

Речь мою вряд ли можно назвать цицероновской, но я действительно готов помочь ближнему. Начав издалека – с идей ветреника Эпикура, я легко качусь под уклон, словесным потоком, точно сливочным маслом, смазывая свой путь. Особенно напираю на супружескую верность, упоминаю нюансы, упрочающие брак. Как знать, если бы с подобными нравоучениями выступали перед собственными дочерьми мамаши, возможно, и обиженных судьбой «людмил» было бы на пару порядков меньше. Но ничего подобного этой девоньке в детстве не говорили. Кроме банального, что все мужчины сволочи, что ушки следует держать востро, а, танцуя, прижиматься к мужчине сугубо ладошками. И, конечно, никогда она не дружила с мальчиками, не знала и не понимала их, а на мужа, когда пробил час, вышла точно на охоту, не помышляя ни о взаимности, ни о таком пустячке, как любовь. Бедная несчастная Людмила! Злая, ядовитая и яркая, точно обложка «Плейбоя». О том же, что любовь – это мелодия одиночества, она и вовсе не подозревает.

– А почему у тебя часы на потолке? – неожиданно прерывает она меня. Мои сентенции ей не слишком интересны, а вот часы вызывают явное подозрение.

– Часы? – я поднимаю голову, разглядывая свои куранты. – А ты не догадываешься?

Людмила краснеет.

– Какой же ты пошляк! – Кулачки ее стискиваются еще крепче.

– Глупая! Я же тебе десять раз объяснял про Агафона. Сбросить что-нибудь со стены – ему что пылинку сдуть, а на потолок он забираться не любит. Кроме того, я занимаюсь йогой. Всякие там стойки, мостики и прочие позиции, когда голова преимущественно внизу. А время я знать просто обязан, чтобы не перестоять лишнего. Вот потому на потолке. Так удобнее.

– И палас тоже для йоги?

– Естественно! А ты что подумала?

– Я подумала… – она хмурит лобик, потому что действительно в этот момент задумывается, пытаясь сообразить, о чем же она подумала.

– Я, наверное, подумала, что больно уж ты легко расстаешься с прошлым.

– В том-то вся и прелесть, что я с ним не расстаюсь. Расстаться, значит, отторгнуть, перечеркнуть, а кто тут говорит об отторжении? – я машу руками, словно разгоняю дым. – Прошлое, моя милая, – это память. Это то, что греет и заставляет улыбаться. А вы, дуры такие, превращаете его в какой-то срам. Либо было, либо не было! Либо принц, либо скотина. Честное слово, какой-то детский максимализм! И не только, максимализм! Эгоизм даже.

– Эгоизм? – она взвивается рассерженной коброй. – Это я-то эгоистка?

– Не я же, правда? Я естественен и ничего от тебя не требую. Ни тогда, ни сейчас. Я на вашу свободу не посягаю, а вы на мою предъявляете сто сорок три претензии.

– Да кому ты нужен, евнух недоразвитый!

– Удивительная последовательность, – я укоризненно качаю головой. – А мне вот помнятся иные слова.

– Это потому что я была дурой!

– И я о том же. Только не была, а есть…

Она бьет наотмашь, почти профессионально. Явно не впервые, поскольку выучка себя выдает. Возможно, сказывается влияние мужа боксера. От звонкой оплеухи в голове у меня завывает метель, гудят колокола и звенят бубны. Раскисший «резиновый» зуб неловко проглатывается. Не довольствуясь сделанным, Людочка швыряет на пол мое любимое блюдечко. Еще одна горсть осколков. Значит, снова доставать веник.

– Крепко! – я опускаюсь на диван и потираю виски. – А главное – за что?

– Тебе этого не понять! – бросает она надменно. – Где тут выход?

– В прихожей.

– А где прихожая?

Вопросы гениальные до безумия. Найти прихожую в однокомнатной квартире иной раз действительно непросто. Тем более, если в этой самой квартире ты побывал всего-то раз двадцать или тридцать. Тем не менее, я покорно поднимаюсь с дивана и иду провожать Людмилу до двери.

– Внизу замок с рычажком, вот так надо потянуть…

– Это я, слава богу, помню, – гостья выжидательно смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она доигрывает последнюю сцену трагедии.

– Но ты… Ты ведь мне позвонишь?

– Зачем?

– Ну… Просто так?

– Конечно. Если просто так, почему не позвонить?

– Зимой у меня снова курс уколов.

– Я не профессионал и по рукоятку у меня плохо получается.

– Зато у тебя не больно, – она идет на попятную. А муж через неделю в Москву улетает. Там у них отборочные соревнования. В финал он, конечно, не пройдет, но дня на три-четыре задержится.