Лунные яблоки. Сборник художественной прозы

Наконец сосед решил, что смотреть больше нечего и выключил телевизор. По ходу, налил себе ещё стаканчик и уселся напротив меня. Это было недобрым знаком. Опыт совместного проживания более трёх командировочных месяцев свидетельствовал, что сейчас он будет рассказывать одну из бесконечных историй своей жизни, жизни его родственников, друзей (которых у него пруд пруди), возможно, своих начальников и сотрудников. Может быть он вспомнит о каких-нибудь случайных знакомых, с которыми познакомился летом в поезде, когда возвращался с югов и расскажет их историю. Но самое страшное то, что это может быть очередная история очередной любви со всякими интимными подробностями. Ибо Савва, хотя и является опытным специалистом нашего Главка, но как личность остался слаборазвитым студентом второго курса профессионально-технического училища…

И сейчас ему до зарезу необходимо общение, он не хочет бездарно заканчивать трудный день, просто уснув, как хорёк. Он хочет говорить, быть услышанным, и таким образом реализовать себя в моих глазах. И поскольку сам с собой он разговаривать не желает, то я, как слушатель его вполне устраиваю. Он, между прочим, уже начал.

Я не могу разобрать не то что смысла его рассказа, но даже, и некоторых слов, которые он проглатывает из-за плохой дикции. Но он наращивает обороты, у него здоровый заряд бодрости, чувствуется, что самое интересное в его повествовании уже близко.

Он постоянно меня переспрашивает, и я лежу, периодически приоткрывая глаза, и едва ворочая языком, бормочу междометия, вроде «ну да», «ух ты», «м-м-м», «ого-го». Сказать ему, что я устал, и мне надо спать, я не решаюсь. Он ведь может обидеться… И в следующий раз вообще не будет ничего рассказывать!

Меня выручает стук в дверь. Пришёл наш третий друг, из соседнего номера по прозвищу Пробкин (в миру его фамилия Трушкин). У него есть водка (к слову, водка у него есть всегда), но нет, с кем её сейчас пить. Савва сворачивает рассказ с явным сожалением, но через секунду деловито собирает со стола остатки закуски, для следования в соседний номер.

Я, практически уже во сне, прошу прощения у товарищей за то, что не могу разделить с ними стол и разломить их хлеб сегодня. Товарищи меня прощают, и уходят к Пробкину.

Ещё один тяжелый день перешел в ночь.

Дневник Спайка

Где-то в районе обеда, мне на рабочий телефон позвонил весьма взволнованный Спайк. Взволнованный? Нет! Не на шутку перепуганный. Судя по голосу, можно сказать, белый как скатерть, хотя я, конечно же, не мог его обозревать по обыкновенному проводному телефону.

Спайк – Сергей Пайкин, мой друг и партнёр по бильярду, сбивчиво сообщил, что у него катастрофа, и нам необходимо немедленно встретиться. Пофигу твоя работа, говорил он, меня сегодня будут закапывать, так что бросай всё, сам погибай, а друга выручай.

Чтоб тебе, Пайкин, здоровья ещё на сто лет прибавилось, подумал я и пообещал ему что-нибудь придумать.

Через полчаса мы сидели в тенистом и почти безлюдном парке на лавочке, и Спайк, не снимая темных очков (агент 07, блин), взывал о помощи. Для начала он сообщил, что крупно влетел и залпом выпил половину пластикового стаканчика коньяку… Потом уловил мой удивленно-саркастический взгляд и заметил:

– Что, смешно? Тебе смешно? Тебя бы так.

– Да нет, Спайк, нет, что ты, – я отхлебнул колу из банки, – по-моему, очень даже вовремя, после пяти сухих лет…

Спайк закурил. Я молча ждал, пусть у него пробежит по жилам. Хотя было очень даже интересно, для чего мне понадобилось придумывать версию для шефа о том, что у меня, якобы, заливает квартиру семья алкоголиков с верхнего этажа.

– Понимаешь, Шамрай, – наконец, немного придя в себя, начал он, – я сегодня сунулся в тайник, и… ничего там не нашел…

– Какой тайник, и что за тайну ты там прятал? – с улыбкой перебил его я. Вполне логичный вопрос, но взглянув на товарища, я невольно осекся.

Пайкин мрачно посмотрел на меня, налил в стаканчик ещё коньяку, но пить не стал. Он, грустно рассматривая содержимое стакана на свет, продолжил.

– Пропал мой дневник. Ну, в общем-то, не совсем дневник, а так, тетрадка с записями. Личного характера, понимаешь о чём я?

Кажется да, понимаю, пропали личные записи, интересно, а что в них? Спайк поясняет.

– Скорее не «что», а «кто». Я, наверное, раньше тебе не рассказывал. Мы же ведь, кроме как в бильярдной в последнее время нигде не встречаемся, не то что раньше… – чуть-чуть с упреком в голосе, – ладно, не в этом, как говорится, соль. Тут видишь ли в чем дело… Я периодически встречаюсь с некоторыми женщинами. Ну и… делаю записи, так сказать, на память… делал, в общем, я записи в тетрадке. А сегодня сунулся, и нет его там. М-м-м… скорее всего Мила нашла, когда наводила порядок в доме.

Он опять замолк, глотнул коньяка, но видимо его не пробирало. Это же надо! Взрослый и довольно серьезный (как я считал до сегодняшнего дня) мужчина, как зелёный пацан ведет дневник своих любовных похождений! Смеху не оберешься…

Не смешно. Если Людмила нашла эти записи – всё.

– Слушай, Спайк, – я уже серьёзен, – а может быть, ты его куда-нибудь в другое место положил? И забыл по-пьяни. Ладно, не по-пьяни, просто так забыл.

– Нет, Шамрай. Он всегда там был. На полке за книгами, на самой верхней полке, за вторым рядом. Что делать, Шамрай?

Я уже думал над этим вопросом. Действительно, что делать? Идиот, а теперь ещё изменник, развратник и сволочь, с точки зрения Людмилы.

Любой мужчина может оказаться в ситуации, когда помимо жены, у него как бы вдруг, как бы совсем неожиданно для него самого, появляется ещё кто-то, кому, мягко говоря, приходится уделять внимание. Но записывать всё это в тетрадь на память? Он что, готовит к изданию сборник воспоминаний? Я, конечно, ничего такого не говорил Спайку, просто пытался сосредоточиться на поиске приемлемого решения проблемы.

– Так, молчи, Спайк, – я закурил новую сигарету, – что ты там записывал, в этом своем дневнике, и, главное, как записывал?

– Вполне натурально я там записывал. Как всё было, я там записывал, – со злобой и одновременно горестью, как будто это я его заставлял вести дневник, резко выдохнул он, – то есть, в выражениях, цветах и красках, сам понимаешь, что бы потом, когда читаешь, заводило. Ужасно, в общем, написано, мало не покажется.

– Ты – полный идиот, Спайк, – также зло сказал я, – но, не горячись. Спокойнее, уже поздно горячиться, раньше надо было думать. Ты уверен, что это Мила его нашла? Может быть, Костян?

Костян не мог его найти, это я зря спросил. Он появлялся в доме родителей крайне редко, когда были нужны деньги, и только. Всё остальное время он жил где попало и писал свою кандидатскую по социологии, тоже где попало, на коленке.

– Костян с друзьями в Приэльбрусье, Шамрай, на лыжах. Если кто и нашел, то только она. А я гляжу, что-то она уже второй день как-то неохотно со мной общается. Через губу разговаривает: «иди ешь», «ложись спать», «иди с собакой»…

– Ну это ещё не факт. Возможно, есть какие-нибудь другие причины. Я думаю, если бы она его нашла, ты бы уже здесь со мной не пил коньяк. Ладно, Спайк, давай пойдем с конца. Будем исходить из того, что дневник действительно у Милы. И она его с увлечением читает, пока ты на работе. И чем это тебе грозит?

Спайк откинулся на спинку стула и прикрыл глаза ладонью. Видимо ему представилась ужасная картина.

– Слушай, Шамрай, – после паузы тихо сказал он, – есть вариант. Давай скажем ей, что это твой дневник… Ну, я имею ввиду, вроде как твой. И ты… вроде как попросил меня спрятать его, ну, вроде бы, чтобы твоя жена не нашла.

Вот здорово! Спайк великолепен, и он даже не представляет насколько!

– Нет, Спайк, не пойдет, – как можно мягче говорю я. – А если она позвонит моей жене, скажем, из вредности, и расскажет о своей находке? Так это ещё не всё, Спайк. Как мне с ней общаться, даже по телефону, после таких отмазов, ты об этом подумал? И, кроме того, даю сто пудов, что там, в этих твоих записях, где-нибудь мелькает твоё имя, или фамилия, или что-нибудь такое, что прямо указывает на то, что это твои записи…

– Ничего такого там не мелькает, – уверенно заявил Спайк, – я всё писал от первого лица, а девчонкам присваивал клички, ну там, Котёнок, или Мадам Шанель номер пять, номер шесть и так далее.

– Всё равно, я не согласен. Ты хочешь прикрыть свою задницу, за которую тебя скоро будут брать, а мне что потом делать?

Спайк согласно и как-то обреченно кивнул. Он не сможет всё это представить в виде невинной шутки, мол «извини, Милочка, тут Шамрай дал на сохранение тетрадку, а я и не знал, что там написано, бросил на верхнюю полку…» и… глаза Милы округляются (ещё бы, после всего, что там написано), она кричит, чтобы моего духа больше не было, и всё такое.

Мы помолчали. Потом Спайк выдвинул новую инициативу.

– Шамрай, а давай скажем, что это записи одного твоего приятеля. Типа, он пробует себя в эротической литературе, и дал нам почитать, так сказать, на пробу, ну, оценить его творчество, что ли. Типа, ты уже прочитал и дал мне. Скажем, что он (ну, этот твой мифический друг) собирается отправить эти рассказы в новое эротическое интернет-издание… типа, конкурс проводится…

Я задумался.

– В принципе, может прокатить. – Я отхлебнул кофе. – Но, может и не прокатить. Она может сказать, вот пусть Шамраев сам и читает эти гадости, а у меня в доме чтобы этого говна больше не было. И опять же я выступаю в качестве отрицательного героя, который водит дружбу со всякими там… извращенцами. Она же ведь так и скажет! Нет, Спайк, в принципе, эта идея неплохая. Но давай ты скажешь, что это – твой, а не мой друг, дал тебе почитать эти записи. А ты, дескать, чтобы не портить ей настроение, спрятал его за книгами.

Теперь задумался Спайк. Мне показалось, что он всё же пытался воспроизвести в памяти, не фигурирует ли в самом деле, помимо женских ласково-уменьшительных прозвищ его имя, и нет ли каких-нибудь других зацепок, указывающих на то, что это никакие не литературно-эротические эксперименты неизвестного друга, а его, Спайка, личное жизнеописание.

– Какой примерно объем этих твоих записей? – поинтересовался я.

– Две трети столистового ежедневника, или немного больше. Где-то в пределах полутора-двух лет, в общей сложности.

Спайк опять сник. Потому что существовала ещё одна загвоздка, и достаточно, серьезная. Почерк. Она определит по почерку, если усомнится в существовании друга-литератора, что вполне реально.

Я сказал об этом Пайкину, но он лишь махнул рукой. Он уже лет десять, как всё набирает на клавиатуре компьютера, и даже письма. За исключением, конечно, этого дневника. Я выражаю мнение, что, наверное, и дневник ему тоже следовало вести в компьютере, только поглубже запрятать этот файл. Хрен, кто найдет, кроме него самого.

Между тем, мы сидим в парке уже полтора часа, а толком ещё ничего не придумали. У Спайка заиграл мобильник, он взглянул на дисплей и поперхнулся.