Дети полутени

Потом они виделись всего несколько раз. У обоих работа, разъезды, командировки. Сходили в кино, весной погуляли в парке у Свислочи, покормили уток. Много общались в соцсетях и мессенджерах. Таня даже не сказала Егору, что собралась уехать. Нашла работу в Москве, сдала свою непропорционально огромную квартиру. Егор не знал, что она сделала с кроваткой и фотографией. Таня даже не попрощалась, только написала:

«Прости, Гошик, что я так. Ничего не сказала».

«Да всё норм» – ответил ей Егор.

«Приезжай тоже».

«Ага».

«Звони».

«Обязательно».

Егор часто собирался ей позвонить, но каждый раз почему-то откладывал.

Рабочий день, наконец, закончился. Егор попрощался с коллегами, с начальником, по лестнице спустился вниз и вышел в темнеющий вечер. Октябрь выдался сырым, но теплым, Егору нравилась такая погода. Теперь на вокзал, купить билет на завтра. Можно проехать одну остановку на метро, но он решил прогуляться, любил ходить пешком.

В конце рабочего дня накатывало странное ощущение. Вроде и хорошо, что теперь можно уйти, а с другой стороны не хотелось возвращаться в пустую квартиру, холостяцкий острог. После маминой смерти находиться там стало невыносимо. Егор подолгу оттягивал возвращение домой – допоздна бесцельно гулял по улицам, сидел в торговых центрах, читая книги на смартфоне, ходил в кинотеатры на поздние сеансы. Лишь бы отсрочить момент возвращения, оставить самому себе меньше времени на плохие мысли в пустоте квартиры. Только быстро поужинать, помыться и лечь спать. Выходные в Минске были пыткой. Слишком много свободного времени, слишком много воспоминаний и раздумий, которые переходили в сеансы самокопания, самообвинения и саможаления. Поэтому он теперь так любил долгие разъезды и длительные командировки.

Вокзал встретил шумом и группой нелегальных перевозчиков у входа, которые предлагали свои услуги и возможные направления поездок:

– Новогрудок, Кореличи. Быстро, недорого.

– Гродно, Лида.

– Брест, Кобрин.

– Питер, Москва. Предварительная запись.

Каждый из них почему-то предлагал только два города.

Егор прошел к кассам, сунулся в свободное окошко. Оттуда на него взглянула полная женщина с большим напомаженным ртом.

– Здравствуйте, – сказал Егор, – можно на завтра до Черноозерска?

Женщина промолчала. Недоуменно нахмурила лоб, щелкнула пару клавиш на компьютере.

– Нет такого города, – уверенно ответила она.

Егор вспомнил, что прямых рейсов туда нет.

– Тогда до Полоцка, – поправился он, – утром на сколько есть?

– Есть на десять и половина двенадцатого.

– Давайте на десять.

– Один билет?

– Да, один. А не подскажите, как удобнее из Полоцка до Черноозерска добраться?

– Молодой человек, справочная в отдельном окне.

На том разговор окончился, Егор отошел от кассы. Пока совал купленный билет в бумажник, краем глаза заметил что-то снаружи, за большим пластиковым окном. Он повернулся и на миг забыл обо всем. Там стояла девушка, что разговаривала с ним на работе в коридоре. Это точно была она, Егор не сомневался. То же симпатичное лицо и короткая стрижка «под мальчика». «Ты меня не помнишь?» – спрашивала она. В тот раз Егор был уверен, что видит ее впервые. А сейчас… он не знал. Она стояла и просто смотрела прямо на него, чуть склонив голову, словно рассматривая что-то любопытное. Синие джинсы, светлая легкая куртка, маленькая сумка через плечо. Стояла возле окна, рядом с запасной дверью наружу. Надо только выйти.

Не отдавая себе отчета, Егор сунул бумажник в карман, поправил сумку с ноутбуком на плече и пошел. Дернул за ручку двери. Закрыто, черт. Он коротко ругнулся себе под нос. Девушка продолжала просто стоять и смотреть. Теперь она была совсем рядом. Егор мог разглядеть цвет ее глаз: серые. В них таился интерес. Пару секунд он постоял, обдумывая, что делать. Теперь, чтобы выйти на улицу, надо сделать крюк, пройти через зал ожидания. А это означало упустить из виду таинственную незнакомку, чего совсем не хотелось. Он махнул ей, жди, мол, не двигайся. Она, похоже, и не думала, продолжала неподвижно стоять и смотреть. Как манекен в витрине. От этой мысли Егора отчего-то передернуло. Он пошел через зал ожидания. Быстро, но не бегом, чтобы не привлекать внимания. Теперь казалось, что за ним следят.

На улице совсем стемнело, похолодало, октябрь дышал стылым воздухом, готовил к зиме. Подсвеченные здания вырисовывались в тумане размытыми огнями. Егор свернул за угол, теперь он почти бежал. Свернул опять, с замиранием сердца посмотрел туда, где должна стоять… но она исчезла. Незнакомка испарилась, будто и не было. Егор разочарованно выдохнул, подошел к тому месту, где по идее стояла она. Ничего, мокрое, в прямом смысле, место. Заглянул через окно внутрь – билетные кассы и очереди к ним. Вокруг сновали люди, молча или болтая каждый о чем-то своем. Мчались мимо машины. Все это сливалось в привычную наскучившую песню городского шума. Егор постоял немного, потом развернулся и пошел прочь от вокзала.

Два часа он бродил по освещенным улицам, торговым центрам и книжным магазинам. Домой вернулся поздно, как, впрочем, всегда. Включил на ноутбуке музыку, в последнее время он не переносил тишины. Надо было, чтобы рядом постоянно что-нибудь шумело или играло. На улице и в дороге спасали наушники, дома – громкая музыка. Быстро поужинал разогретыми в микроволновке вчерашними макаронами. Собрал сумку завтра в дорогу, сходил в душ. Перед сном Егор долго стоял перед книжным шкафом в своей комнате, не решался взять с верхней полки старый потрепанный альбом. Его воспоминания. Чёрные, спрятанные в закрома памяти воспоминания.

Мама умерла полтора года назад, когда Егор был в очередной командировке. Однажды утром она встала и пошла на кухню, там упала и больше не поднялась. Обширный инсульт, прочел он потом в медицинском заключении. Все это рассказала ему тетя Маша, соседка и мамина подруга, у которой был ключ от квартиры. Именно она нашла маму и вызвала скорую. Она же и позвонила Егору, который сразу понял, почему в трубке плачет тетя Маша. Он чувствовал себя виноватым. За многое. За свою работу, за свою жизнь, за то, что уехал и не был рядом.

Егор запомнил маму, как маленькую и энергичную женщину, которая всегда была рядом и которая всегда была одна. Он не был ей родным сыном, мама взяла Егора из детского дома, когда ему было десять лет. Из приюта для «особенных» детей. Нет, Егор не был больным или умственно отсталым, просто он не помнил, что было с ним до этого возраста. Просто однажды он, растерянный и испуганный, пришел в себя в милиции, где добродушный верзила-следователь участливо спрашивал его, помнит ли он что-нибудь о себе. Егор не помнил. Ни своих настоящих родителей, ни как там оказался. Ничего. Он только молча сидел и мял в руках самодельную вязаную куклу, изображавшую рыжеволосую девочку в цветастом сарафане, с вышитой красными нитками широкой улыбкой и большими пуговичными глазами. Единственный сувенир из той забытой жизни.

Потом было много чего: хождение по врачам, медосмотры, новые расспросы, заметка в газете о потерявшемся мальчике, детский дом. Все это Егор помнил четко, в подробностях, словно случившееся вчера. Все, что было до – сплошная пустота. Иногда на задворках сознания легким сквозняком мелькали расплывчатые лица и голоса. Они приходили по ночам, в тишине. Говорили что-то неразборчиво, будто манили. В детском доме Егор с головой накрывался одеялом и, тяжело дыша, не спал до самого утра. Боялся уснуть и снова услышать голоса. Словно они могли забрать его куда-то.

Потом была мама. Впервые он увидел ее в коридоре детского дома, где она о чем-то разговаривала с воспитательницей. Егор тогда стоял чуть в стороне и с интересом разглядывал незнакомую женщину, которая показалась ему очень красивой, глаз не отвести. Хотелось смотреть и смотреть. Потом они долго сидели коридоре на стульях возле стены и разговаривали. Потом мама, которая тогда еще не была его мамой, часто навещала Егора. Она забирала его, они вдвоем целый гуляли по маленькому городу, где находился детский дом. Потом они возвращались обратно, и мама уходила. Иногда на несколько дней, иногда дольше, на неделю. Это было хуже всего. Когда заканчивались прогулки, и мама отводила его обратно в детский дом, всегда хотелось плакать. Затем наступали скучные занятия, томительные дни ожидания и новые бессонные ночи, наполненные голосами и собственным тяжелым дыханием под одеялом.

Однажды мама спросила Егора:

– Ты бы хотел жить со мной? Всегда?

Егор удивился такому вопросу. Даже немного расстроился. Конечно, он хотел. Неужели мама сама этого не понимала? Зачем спрашивать?

– Да, – коротко ответил он.

Мама улыбнулась и прижала его к себе. Они сидели на скамейке в парке, под крышей из желтой кроны разлапистого клена. Еще теплый сентябрьский ветер порывами срывал листья, и те с шуршанием сыпались вниз. На пожухлую траву, на дорожки, на Егора, на маму.

– Я знала, – мамин голос сорвался, – сразу поняла, как только увидела тебя в той газете. Пропавший мальчик, который ничего не помнит. А я посмотрела и сразу решила, что никакой ты не потерявшийся. Ты мой. Просто так вышло, что мы раньше не встретились. Но теперь мы вместе и все будет хорошо. Так ведь, Егорка? Ты ведь мой?

– Да, – тихо ответил Егор, чуть дыша, зажатый мамиными объятиями, сам готовый расплакаться, – я твой…

Он поднял взгляд и посмотрел маме в лицо. Она сидела, закрыв глаза, и тихо всхлипывала. Из-под опущенных век катились слезы. Скапливались на подбородке тягучими каплями. Егор протянул палец, потрогал. Щека была мокрой и мягкой, приятной на ощупь. А слеза горячей, как чай в кружке на обед.

– Не плачь, мам…

Она открыла глаза и улыбнулась, поцеловала его палец. Мимо прошел высокий дедушка в длинном пальто. Следом за ним бежала маленькая беспородная собачка. Смешно перебирала короткими лапками.

– Что ж вы плачете, мои хорошие? – спросил дедушка, остановившись и глянув на них. – День посмотрите какой, а вы плачете.

Собачка тоже остановилась возле хозяина, посмотрела прямо на Егора, забавно склонив на бок ушастую голову.

– Все, – уверенно сказала мама, вытирая слезы рукой, – не плачем больше.

Сказала себе, Егору, старику, его собаке и тому хорошему дню.

– Пойдем, Егорка. У нас еще много дел.