Дети полутени

Теперь они долго молчали. Светлана сидела неподвижно. Смотрела в окно, где догорало, возможно, последнее теплое октябрьское солнце.

– Потом все стало более активно. Мы начали ходить по городу, раздавать эти брошюры. Организовали волонтерские отряды. Помогали бездомным, бомжам. Приводили их на собрания, давали одежду, еду, деньги. У нас появились молельные дома. Их так не называли, но что-то вроде этого. Там проводились собрания и там жили найденные нами бездомные. Почему-то эти люди становились самыми активными нашими членами. Наверное, им было еще более одиноко. Приходили пьяницы, беспризорники, бывшие сироты, детдомовцы, наркоманы, ВИЧ-инфицированные. Это они рассказывали про себя. И оставались с нами. Тогда у нас было много членов. Начались разговоры про конец света, потом уже только про это и говорили. Что праведники спасутся, а мир погибнет. Что отец искупитель обретет плоть и явит себя миру. И будет вечный рай. Что-то такое, уже не помню всех тонкостей.

– Можете рассказать про захват Софийского собора и все, что было потом? Про детей?

Комок пепла сорвался с кончика ее сигареты, упал на подлокотник кресла. Она этого не заметила. Только снова глубоко затянулась.

– Расскажу, конечно. Сейчас только соберусь с мыслями.

С мыслями она собралась спустя одну выкуренную сигарету. Дубов терпеливо ждал.

– Да. Собор…

Она закурила новую, одну из последних в пачке.

– Была осень. Октябрь, почти как сейчас, даже погода похожая. Сыро, пасмурно, только холодно очень. Это я точно помню. К тому времени мы уже действовали более активно, вовсю готовились к… эм-м… концу света. Нами заинтересовались, приезжали какие-то журналисты, снимали нас на камеры. Часто возле наших домов ходила милиция, опрашивали соседей. Видели людей в штатском. За нами следили, это точно. Муж узнал, что я в секте. Мы очень поссорились тогда, сильно. Наверное, в первый раз в жизни. Он приехал к нам и орал на меня. Петя все слышал, плакал. Муж грозился забрать его, я не дала. Он угрожал, что отсудит ребенка и, скорее всего, отсудил бы, но… не успел.

Светлана ладонью быстро смахнула слезинку со щеки. Она сидела в облаке из сигаретного дыма. Дубову было тяжело дышать в прокуренной комнате, но он терпел, слушал.

– Собор, да. Тогда в октябре, пятнадцатого числа, наставники собрали нас в молельном доме и сказали, что конец света будет сегодня. И сегодня же Отец Искупитель обретет плоть и явится нам. Встречать его нужно будет в священном месте. Сказали, что это будет Софийский собор в Полоцке. И мы пошли. Торжественно, с песнями. Зашли внутрь, стояли там и пели, больше ничего. Ждали конца света, ха-ха. Там были туристы, прохожие, много людей. На нас смотрели, фотографировали. Потом приехала милиция, ОМОН, нас хватали и садили в машины. Мы сопротивлялись, нас били. Вот и все. Конца света не случилось.

Пустая пачка смотрела на Дубова нутром из фольги. Светлана ткнула в пепельницу последний окурок.

– А потом я узнала, что сделали с Петей и другими ребятами. Подробностей я не знаю, мне потом рассказали. Но больше я его не видела, даже мертвого. Хоронили в закрытом гробу, сами понимаете. Даже не думаю, что судмедэксперты разбирались, кто там и где. Потом я ездила в Черноозерск, где все это… случилось. Спустилась в тот подвал. Там все черное. Стены, потолок, пол. Даже запах как будто остался. Знаете, как горелое мясо. Меня замутило. Я думаю, с собором это был отвлекающий маневр, чтобы мы, рядовые члены, были подальше. Чтобы не сумели спасти детей. Нам сказали оставить их там, а самих отправили в Полоцк, встречать конец света. Похороны я плохо помню. Муж был убит… боже, я и подумать не могла, что мужчина может так плакать. Больше мы с ним не разговаривали никогда. После похорон он просто стоял и молча смотрел на меня. С осуждением, с укором. Мне хотелось умереть от этого взгляда. С женщиной той у него ничего не получилось. С той, к которой он ушел тогда. Сейчас один живет. Остался там, дома. В Полоцке. Я там жить больше не могла. Вся округа на ушах стояла. Сразу после похорон я на пару месяцев в больницу попала. В психушку, если честно, как и многие из секты. Кто-то с собой кончал. Я на стенку лезла, опять кошмары начались. Да такие, что даже сейчас вспоминать страшно. Как будто наяву. Потом ничего, полегчало. Но жить там дальше было сложно. Соседи знали, кто я. Весь город знал. И Новополоцк, и Черноозерск. Там все рядом, как на ладони. Родители мои меня тоже не простили. Они умерли уже, на похоронах я не была. Мы так и не поговорили. Я сюда уехала, в Минск, у меня тут тетка двоюродная жила, инвалид. У нее удар случился, я за ней лежачей смотрела, квартира эта мне осталась. Сейчас работаю сторожем в школе, уборщицей на полставки. Ничего, на жизнь хватает. Сколько мне тут одной надо. Скоро на пенсию. Кошмары мне больше не снятся. Ничего не снится. Только темнота. Сплю я вообще мало, часа четыре хватает. Потом полночи сижу, читаю или телевизор смотрю. Курю много. Вот и все…

Дубов кивнул.

– Спасибо.

Она горько усмехнулась.

– Пожалуйста.

– А еще, Светлана. Можете вспомнить что-нибудь… странное.

– Странное? А разве до этого было не странно?

– Я имею в виду что-нибудь, что врезалось в память. Такое, – он развел руками, – прямо из ряда вон.

– Ну, – она подняла глаза, – свадьба разве что.

– Свадьба?

– Да. Как-то на собрании к нам вывели мальчика и девочку. Красивенькие такие, помню. Как куколки. Мальчик во фраке, девочка в белом платье с фатой. Кто-то из наставников говорил, что это, мол, жених и невеста. Плоть от плоти Отца Искупителя. Так и сказал, я помню. Что через них он явится в мир. Они ходили туда-сюда, а мы пели и хлопали.

– Что это были за дети?

– Не знаю. Больше я их не видела. Ни до, ни после.

– Еще, позвольте. Вы помните детскую передачу «Страна радости»?

«Страна радости»? – переспросила она, нахмурив лоб. – Это… это… подождите, «Страна радости». Это та, где был тот клоун, который играл на дудочке? Еще имя у него было такое смешное. Как же… э…

– Фунтик, – подсказал Дубов.

– Да, точно, Фунтик. Что-то такое припоминаю. А что?

– Ваш сын, Петя… часто ее смотрел?

– Смотрел, конечно. Часто или нет, сказать уже не могу. Наверное, часто. Старался не пропускать. Все ее смотрели, хорошая передача была. Мультики там, помню, показывали. Еще клоун этот…

– А что вы пели?

– Что? – Светлана не поняла вопроса.

– Вы говорили, что на собраниях вы часто пели. Пели и тогда, в Софийском соборе, когда за вами приехал ОМОН. Вот я и спрашиваю – что. Какие конкретно песни? Хоть строчку не вспомните? Хоть пару слов?

Она затянулась сигаретой, поерзала в кресле, прищурила глаза, вспоминая.

– Ну… знаете, Сергей, – смущенно улыбнулась, – вот честно, не вспомню. Из головы совсем вылетело. За столько-то лет, неудивительно. Помню только, что пели о чем-то таком хорошем, светлом. Вот поешь и свет переполняет тебя. Хорошо так становится, легко, радостно. Как будто… не знаю даже. Как будто солнечный свет пьешь.

Она замолчала, держа сигарету во рту, определенно что-то вспоминая.

– Это мне тогда так казалось, – добавила она тихо.

– А теперь?

– Теперь? Теперь я начала думать об этих песнях и мне кажется, что сегодня я не засну. Давайте закончим на этом.

– Хорошо. Я и так очень благодарен вам за разговор.

– А вот еще, – поспешно сказала она, словно боясь забыть. – Вы спрашивали про странное. Наших детей иногда куда-то уводили, Петю тоже. Возвращался он всегда какой-то заторможенный, вялый. Как будто под гипнозом, или его там накачивали чем-то. Говорили, что Петя особенно приглянулся отцу. Ну, Отцу Искупителю. Я радовалась этому. Петя правда был хорошенький. А потом его и других ребят, кто особенно приглянулся… Больше ничего не было. Не помню. Честно.

Она поспешно закончила фразу. Дубов понял, что она ждет, чтобы он быстрее ушел. Он поднялся.

– Спасибо вам, Светлана. За все. Я, пожалуй, пойду.

– Я провожу.

В прихожей, пока он одевался, она снова заговорила.

– Это вам спасибо. Мне давно надо было выговориться. Особенно такому человеку, как вы. Тоже… – она помялась, – жертве. А вы еще деньги мне предлагали за встречу. Ничего не надо, правда. Просто рассказать. Как звали вашу жену?

Дубов застегнул куртку.

– Таня.

– У нее было как? Похоже на мой случай?