Девочка и пёс

Поиском дома он занимался почти несколько месяцев, подходя к этому процессу весьма придирчиво и взыскательно. Во-первых, его будущее жилище должно было понравиться ему внешне. Он не собирался поселяться в какой-нибудь кривой убогой хибаре или обшарпанном разваливающемся домишке. Во-вторых, место должно быть тихим и уединенным, с обязательным близким источником воды, какой-нибудь отдельно стоящий хутор или маленькая забытая ферма. Подальше от любых проезжих дорог и по возможности не слишком приметное ни с какой стороны. Правда это создавало проблему и для него, он сам мог проехать мимо дома мечты, просто не увидев его за деревьями или холмами. Ну и в третьих, чтобы количество проживающих в доме не превышало примерно пяти человек. Цыс относился вполне спокойно к массовым, если того требовали обстоятельства, смертоубийствам. Но понимал, что это довольно затруднительно, хлопотно и сложно гарантировать успех предприятия, то есть смерть каждого живущего в доме. Если хоть один избежит этой участи, то пиши пропало, из дома надо будет срочно уносить ноги, ибо выживший конечно же поднимет на уши всю округу, приведет соседей, стражников, судейских, каких-нибудь не в меру активных доброхотов с вилами и батогами и на Цыса устроят настоящую охоту. Этого ни в коем случае нельзя допускать. Цыс не намерен был покидать Акануран и его окрестности, так как все его варианты "магнум опус" так или иначе были связаны со столицей. И лучше уж по-прежнему оставаться бездомным, чем так изгадить всё дело, что придется убираться не только из города, но и из страны.

Цыс не спешил. Цыс вообще не любил торопливость, суету и искренне презирал куда-то бегущих или быстро сбивчиво разговаривающих людей. На спокойной низкорослой серой кирмианской лошадке он, в свободное от основных занятий время, катался по окрестностям столицы, присматриваясь к бесчисленным селениям, хуторам, фермам, хозяйствам, мельницам и т. п. Придерживался он в основном северной и западной части столичного округа. На юг он не стремился, ибо ему совершенно не хотелось жить "за рекой" и каждый божий день переправляться на пароме через полтора километра синих вод Маи. А на востоке люди селились мало, так как считалось, что по разным причинам места там "не хорошие". Во-первых, где-то там находились так называемые "Норы", практически бесконечная сеть катакомб, в которых обитали жестокие черные лоя, по слухам творившие жуткие вещи. Сами эти катакомбы якобы располагались на месте то ли древнего захоронения, то ли древнего города из каких-то темных глубин еще дочеловеческой истории. Многие не сомневались что это был город "Первых". И что или кто, кроме лоя, скрывался или покоился в этих подземельях никто точно не знал. Но страшных историй было предостаточно, по сути "норы" были первой темой городского фольклора Аканурана. И согласно народной молве в Норах можно было найти: колдунов-адаров, совершающих кровавые ритуалы; племена фагонов, дикарей-людоедов, пожиравших своих жертв живьем; жутких мозаров – непонятно как возникших гибридов омо и авров; беглых преступников всех мастей; целые колонии сумасшедших, которых, дабы не обременять себя содержанием домов умалишенных, королевские власти загоняли в подземелье и замуровывали за ними вход; чудовищных гакори – служителей безумного культа, практикующих поедание мертвечины и медитацию на трупах; "детей Орикса" – странных белесых существ, напоминающих маленьких 6-7 летних детей, но только с седыми волосами и черными когтями и клыками, нападавших и убивавших любого с кем могли справиться и особенно обожающих головной и костный мозг; тулелей – омерзительных бесформенных слизняков обволакивающих любую живую тварь и растворяющую её жгучей тягучей кислотой. Ну и конечно черные лоя. Как они все там уживались было совершенно непонятно. И Цыс всегда посмеивался про себя, слушая очередную байку про Норы. Для него было очевидно, что все эти нелепые слухи скорей всего распространяют беглые висельники и разный разбойничий сброд, давно уже по достоинству оценившие теплые и надежные подземелья Нор и желавшие отвадить от посещения оных всяких праздношатающихся. Во-вторых, на востоке располагались Бальские топи. Место действительно опасное и не только из-за зыбкой, бесшумно заглатывающей любого несчастного, поверхности, но и злобных жуков-резчиков, которые за полчаса могли буквально распотрошить такое крупное животное как лошадь. В-третьих, на востоке также находился и Дервийский лес, один из Безумных лесов, разбросанных по всей Шатгалле с какой-то странной упорядоченностью. Испарения Дервийского леса в течении пары часов сводили с ума любого, превращая в совершенно непредсказуемое дикое существо, которое могло выкинуть всё что угодно. Одни лишь авры по неизвестное причине сохраняли разум среди губительного дыхания леса. Ну и в-четвертых, именно на востоке от Аканурана проходило большинство контрабандных маршрутов из Кирма в Агрон. Контрабандисты не любили случайных зевак на своих дорогах и потому не только добавляли свою долю ужасных сплетен, но и собственноручно спроваживали в мир иной любых непрошенных свидетелей.

В конце концов, как это часто бывает, всё решил случай. Как-то днем, сонно покачиваясь в седле, Цыс ехал вдоль стены леса где-то в километрах 30 на север от Аканурана. И вдруг увидел как далеко впереди, по ощущениям так прямо из самой чащи, на дорогу вывернула большая телега, запряженная двумя пушистыми массивными лошадьми. Цыс тут же свернул в лес, спрыгнул с коня, увел в чащу и взяв его за морду, затаился. Спрятавшись за деревьями, он принялся следить за дорогой. Вскоре повозка проехала мимо и Цыс внимательно оглядел возничего и его спутника. Двое белых русоволосых мужчин. Возничий лет 40-45, крепкий, широкоплечий, с бородой. Его спутник постарше, наверно уже за 50, тоже с бородой, но голова уже серебрится сединой, телосложение более дородное и массивное. Кроме того, зоркий Цыс разглядел татуировку игральных костей на виске возничего – гипариец, а также схожесть черт обоих мужчин – братья. В телеге стояли плетеные корзины с крышками, отрезы какого-то полотна и связки мехов. Ехали конечно на рынок.

Как только повозка исчезла из поля зрения, Цыс вышел на дорогу и нашел место, откуда она выехала. Там, под пологом листвы и в окружении кустарниковых деревцев находилась совсем неприметная снаружи просека. Цыс почувствовал удачу. Он осторожно углубился в лес, ведя коня в поводу. И примерно через полкилометра вышел на открытое пространство и увидел впереди, немного на возвышении, симпатичный зеленый дом с красной черепичной крышей в окружении высокого палисада. Сердце Цыса забилось сильнее. Дом действительно ему понравился. Крепкий, добротный, из цельных бревен и обшитый досками, одноэтажный, но с высокой покатой крышей, под которой конечно располагалось удобное мансардное помещение. За домом, метрах в ста, вверх взметнулась скальная гряда, слева и справа к палисаду почти вплотную подступал лес. На пространстве двора располагалось несколько аккуратных хозяйственных построек, судя по всему хлев, сарай и то, что с трубой, видимо, баня. Прячась за деревьями, Цыс всё с большим восторгом оглядывался по сторонам. Здесь было необычайно живописно, уютно и тихо. У него даже мелькнула мысль, что он совсем не против чтобы и его последний дом располагался в таком же дивном, уединенном, закрытом от ветров и посторонних взглядов, месте. На крыльцо дома вышла женщина в синем платье и Цыс затаился, скрывшись за деревом. Женщина спустилась во двор, весело улыбаясь, поговорила с кем-то невидимым, возможно собакой, обошла дом и исчезла из виду.

Цыс еще несколько часов продолжал свои наблюдения, кружа по окрестностям и приближаясь к дому то с одной стороны, то с другой. В конце концов он решил что узнал достаточно. За домом находился каменный основательный колодец с поворотным подъемником и большой огород, доходящий почти до скалы. Из обитателей, кроме женщины в синем, несколько раз появлялась еще стройная бойкая девушка лет 15-16. Цыс также предположил наличие маленьких детей или возможно младенцев, ему почему-то казалось что в таком замечательном месте должна жить многодетная семья. О том что их всех придется убить он пока старался не думать. Но в тоже время он твердо решил заполучить этот дом и не отступать от этого, даже если домочадцев окажется больше пяти. Никаких признаков малых детей после многочасовой слежки он так и не обнаружил. Зато во дворе действительно имелся здоровенный, лохматый, пепельного цвета толстый пес с висячими ушами. Пес мало двигался и вообще производил впечатление довольного ленивого существа. Он явно пару раз то ли услышал как Цыс ходит по лесу, то ли учуял его, но лаять не стал, а лишь глухо заворчал, глядя в сторону незнакомца. Никого из хозяек пса поблизости не было и это ворчание прошло незамеченным. На фронтоне дома над дверью Цыс углядел лежащую на боку синюю восьмерку – знак бесконечности, один из главных символом гипарийцев

Цыс уехал в город. По дороге он размышлял кем же ему представиться по прибытии в дом. Подумав и так и эдак, он решил что вполне может выдать себя за странствующего проповедника великой богини Гипа. Это казалось ему весьма умным ходом. Гипарийцы всегда с большим радушием и теплотой относились к своим собратьям по вере. И весьма сдержанно к представителям всех других религий, ибо были глубоко убеждены что те живут во лжи, иллюзиях, ханжестве и лицемерии. Гипа, не обещавшая никому на свете никаких благ, вознаграждений и бенефиций за какую угодно праведную жизнь и сколь угодно ревностное служение лично ей, была, по мнению гипарийцев, единственной кто относился к людям честно и прямодушно, благородно и искренне. Своих последователей она учила тому, что у них за левым плечом стоит смерть и всем правит случай. Нет никакого рая и ада, нет правильной и неправильной жизни, все ритуалы, обряды, таинства, священнодействия бесполезны и служат лишь помрачнению ума, есть только дорога к недостижимому горизонту, вечный путь нескончаемых изменений, есть только выбор и последствия, игра случая, уровни вероятностей и хаос взаимодействий. Естественно при таком подходе, служители других конфессий с редкостным для них единодушием объявляли учение гипарийцев чудовищной и опасной ересью, подталкивающей человека к вседозволенности, распущенности и безответственности. Ибо в отсутствии нравственных ориентиров, устойчивых идеалов поведения, непреложных законов воздаяния человек превращался, по их мнению, в хищное животное, управляемое лишь своими низменными и эгоистичными побуждениями. Некоторые из самых непримиримых противников гипаризма даже призывали к физическому искоренению и истреблению этой жуткой ереси. Но эти призывы по большой части уходили в некуда, ибо что в Агроне, что в Сайтоне, переживших тяжелейшую эпоху опустошительных кровавых религиозных войн, люди на всех уровнях социальной иерархии, от монарха до последнего нищего, казалось раз и навсегда обрели стойкое отвращение к любым формам религиозной нетерпимости. И хотя конечно местные конфликты и склоки на этой почве порой случались, в целом в обоих королевствах подавляющее большинство населения относилось очень спокойно к тому что кто-то рядом, может быть ближайшие соседи, верят в другого бога, исповедуют иные ценности и нормы поведения. Цыс относился ко всему этому еще более равнодушно. Себя он считал абсолютным безбожником и всегда посмеивался над всеми этими лживыми ханжами-священнослужителями и особенно над их бездумной раболепной паствой, не способной ни к какому критическому мышлению. Большинство религиозных постулатов практически любого учения, по его мнению, просто противоречили здравому смыслу. А особенно его забавлял факт того что на свете существует такое огромное количество разных богов, богинь, учений, религий, священных текстов и все они кем-то считаются истинными и единственно верными. По разумению Цыса одного этого факта было достаточно чтобы понять насколько всё это лживо, надуманно и нелепо. Но вот к гипаизму он относился с некоторой симпатией. Ему импонировала глубинная вера гипарийцев в то что миром управляет безжалостный и непредсказуемый хаос случайностей, которому наплевать вообще на всё. Также ему нравилась мысль что смерть каждого человека всю жизнь стоит у него за левым плечом и никто не знает когда она положит свою холодную ладонь ему на плечо и скажет что время истекло. А после смерти ничего нет, человек пропадает, его личность и память навсегда исчезают развеиваемые ледяными ветрами Вселенной, он обращается в облако звездной пыли, которое вплетается в легендарный громадный плащ-шлейф Гипы, из которого она творит новые миры и вообще всё что угодно.

Укрывшись в крохотной съемной комнатке на последнем этаже не слишком респектабельного доходного дома, Цыс принялся за собственное преображение в странствующего проповедника. У гипарийцев не было как таковых культовых сооружений, храмов или церквей, где могли бы обитать какие-нибудь монахи и проповедники. Все ордена этой религий были странствующими, ибо вечное странствие было квинтэссенцией гипаизма, сама их богиня, прекрасная беспощадная великая Гипа, была вечной неутомимой странницей, приводящей своим нескончаемым путешествием в движение всю Вселенную. Но вместо храмов у них были так называемые Звездные дома, где проживало какое-то строго определенное количество общинников. В этих домах всегда давали приют и пищу любому страннику-гипарийцу. Он мог там жить какое-то время, а если он хотел остаться, то община кидала жребий кому из них уходить. Избранный случаем общинник навсегда покидал Звездный дом, пришедший же оставался, заняв его место. Вообще гипарийцы очень многие вещи решали жребием, веря что тем самым они приучают себя к тому что в мире нет ничего постоянного и надежного.

Первым делом Цыс нацепил пышный парик из русых волос, так как в гипаизме не слишком-то поощрялась бритость или лысина, и такую же внушительную бороду. Длинные спутанные волосы, как некоторый символ хаоса, считались весьма привлекательными. Всем этим конечно можно было пренебречь, поскольку во всём учении гипарийцев не было почти ничего обязательного к исполнению, но всё же Цыс решил, что ему, как будущему проповеднику, следует соблюсти все приличествующие каноны. Как и полагается он выкрасил один локон парика красным цветом, другой синим – символы горизонта и неба. Попросил знакомого мастера сделать себе временную татуировку знака бесконечности на задней стороне шеи. Конечно её не было видно под русой шевелюрой, но она была абсолютно обязательна для любого кто принял Гипу как свою богиню, и Цыс решил не рисковать. Повесил на грудь веревочку с разукрашенной круглой деревяшкой – символ колеса. Облачился в толстый широкий шерстяной халат-балахон, запахнулся, подвязался красно-синим кушаком. Натянул черные перчатки без пальцев, гипарийцы свято верили что точно такие же есть на руках богини, они скрывают волшебные линии судьбы на её ладонях. В них написаны ответы на все вопросы и прикосновением голой ладони богиня может вывести любого человека или вещь из под власти всемогущего случая и даровать любую какую ей угодно судьбу.

Цыс всегда таскал за собой по квартирам зеркало где-то метр на полметра. Такой ценной вещи могло не оказаться на новом месте, а зеркало ему было жизненно необходимо, поскольку он не редко занимался перевоплощениями и придирчиво оглядывал насколько хороша маскировка. И то что он увидел сейчас, неожиданно очень понравилось ему. Он был внушителен и импозантен, прямо-таки суровый решительный пророк, неистовый и прямодушный служитель великой богини, неутомимый странник, неустрашимый скиталец. "Может всё бросить и правда отправится в нескончаемое странствование, проповедуя людям, скрываемую от них истину", с усмешкой подумал он. Буду входить во дворы и кричать страшным голосом: "Одумайтесь, неразумные! Бросайте всё и в дорогу. Тысячеглазя Гипа поведет вас!" Затем спросил себя не стоит ли ещё и меч нацепить. В гипаизме очень уважали длинные прямые клинки, считая их символами устремленности, решимости и пути. Но не стал. Он не любил мечи и не умел ими пользоваться, они казались ему громоздкими и неудобными. Он предпочитал яд. Ну или в крайнем случае нож. Еще ему пришлось раздобыть сучковатый посох, очередной не обязательный, но всенеприменнейший атрибут бродячего проповедника Гипы.

И уже ранним вечером Цыс спокойно вошел во двор желанного дома. Он не стал изощрятся в поисках предлога или объяснения как он здесь очутился, а просто заявил что он mitter Хорвиг, идущий из Валенского Звездного дома в южные земли, что он дьявольски устал и просит незамысловатого приюта на ночь, хоть во хлеву и скромного ужина, хоть чёрствой лепешки и капустного листа. Благочестивый миттер, это было что-то вроде почетного звания проповедника в гипаизме, был встречен с распростертыми объятиями и тут же приглашен в дом и посажен во главу тяжелого темного стола. Хозяева искренне обрадовались столь уважаемому в их вере гостю. Ни о каком хлеве и жалком капустном листе не могло быть и речи. Отец Хорвиг получит всё самое лучшее. Через несколько минут Цыс уже знал каждого из немногочисленное семейства по имени. В доме жили четыре человека. Двое родных братьев: старший Марид Эмер и младший Лейнс Эмер. Супруга Лейнса – Сомина. И их дочь Тойра. Мариду было под пятьдесят, Лейнса Цыс оценил как своего ровесника может чуть старше. Сомина тридцать с небольшим, то есть лет на десять младше мужа и юной Тойре, как с гордостью сообщили родители уже исполнилось 15 лет. Миттер Хорвиг благословил всех четверых, нарисовав легким касание на груди каждого знак бесконечности. Все были счастливы.

По началу конечно хозяева некоторое время присматривались к нежданному гостю, поскольку было хорошо известно, что бродячие проповедники частенько отличаются тяжелым, суровым нравом и с беспощадной прямотой обличают всех кто по их мнению как-то отступает от великого учения Гипы. Но добродушный словоохотливый миттер Хорвиг быстро расположил всех к себе. Цыс повидал и испытал немало на своём веку. Он много скитался, встречался как ему сейчас казалось с тысячами тысяч людей, был свидетелем удивительных и жутких событий, еще больше слышал от других, много читал когда его почти на пять лет заперли в "милосердном госпитале", то есть в доме для умалишенных, где вместе с безумными содержались и в конец опустившиеся бродяги, умирающие наркоманы, люди с чрезмерными физическими отклонениями, венерические больные, чудовищные преступники, опасные философы и поэты и прочие вольнодумцы с нежелательными для государства идеями и поведением. И хотя сам Цыс полагал, что большая часть его жизни состояла из лишений, страданий и горестей, он вполне мог припомнить много веселых эпизодов, случавшихся с ним или забавных историй происходивших с другими. В крайнем случае можно было пересказать что-то вычитанное в книгах, ибо он нисколько не сомневался, что сидящие с ним за столом люди отродясь не держали в руках ни одной из них. И Цыс старался. Особенно по душе его слушателям пришлись истории про жадных, самодовольных, глупых попов, пасторов, капелланов, коэнов, мулл и прочих клириков. Лейнс улыбался сдержанно, а вот Марид и Сомина смеялись во весь голос. Миттер Хорвиг хохотал вместе с ними, звучно ударял себя по ляжкам, шумно отхлебывал медовый эль из огромной кружки и смачно вытирал рот и бороду. При этом Цыс так вошел в роль, что в очередной раз чуть не сорвал свою фальшивую бороду. Тогда он решил немного сбавить обороты, тем более юную Тойру уже выпроводили из-за стола. Хорвиг, следуя приписываемой миттерам манере изъясняться с использованием словес и оборотов, которые никак нельзя было счесть приличными, уже несколько раз отпускал грубоватые и заковыристые выражения, заставлявшие присутствующих дам смущенно прыскать от смеха, а мужчин сдержанно улыбаться.

Цыс принялся ненавязчиво интересоваться как здесь живется семейству Эмеров и заодно расспрашивать о доме и восхищаться им. Выяснилось что дом они купили два года назад у какого-то вдовца, потерявшего смысл жизни и отправившегося его искать в Астару. Живут они уединенно и тихо, соседей у них почти нет, до ближайших около 4 километров. "Отлично, просто отлично!" восклицал про себя Цыс. Дом замечательный, из живцовой древесины, которая никогда не гниет, к тому же пропитанной маслом солнечных орехов, так что никаких жучков-резчиков, волокновых клещей, древесных крыс, черной плесени и прочей гадости. Дом прекрасно держит тепло и не впитывает влагу. Имеется просторный высокий подвал, между прочим отделанный камнем. Цыс продолжал высказывать восхищение и при том совершенно искреннее. Хозяевам явно было очень приятно это слышать и тем более от миттера, которому вообще-то полагалось крайне не одобрительно относиться к любым проявлениям мещанской гордости собственным жилищем, ибо по канонам гипаизма идеальная стезя жизни предполагает полное бездомье и вечное скитание из одного временного пристанища к другому, никогда не забывая что всё эфемерно, всё переменчиво и постоянен только путь. Особенно был доволен Марид, так как именно он нашел этот дом и уговорил семью младшего брата вложиться в его приобретение. Вдовец, прежний хозяин дома, несмотря на то что потерял смысл жизни, не потерял хватку прожженного торгаша и затребовал за своё жилище немалые деньги. После длительных утомительных переговоров он уступил лишь самую малость. Но Эмеры нисколько не жалеют. Они счастливы здесь. И кроме того, как бы в шутку, но и все же с явственным удовольствием сообщил Марид, у дома даже есть собственное имя. Бывший хозяин называл его не иначе как поместье "Лиловое облако". Обычно туманы белые или голубые, а здесь, радостно рассказывала уже Сомина, он, спускаясь со скал, приобретает странный фиолетовый и лиловый оттенок. Или это от испаряющейся росы лилорнов, которые повсюду тут растут. У подножья скал, в границах леса, туман словно попадает в ловушку и буквально погружает дом в густую непроглядную завесу, которая может сохраняться до позднего утра. Выглядит всё это очень необычно и с непривычки странно перемещаться в таком бесплотном облаке, скрывающем весь окружающий мир.

Цыс слушал очень внимательно, понимающе кивал и улыбался в нужных местах. Всё выглядело идеально, как в сказке. Удаленное тихое место, живущее уединенно семейство, каменный сухой подвал, ещё и туман, который в случае опасности мог помочь скрыться. Цысу так не терпелось завладеть домом, что он даже пожалел о том что перенес "устранение" хозяев с ужина на время сна. У него с собой в сумке была квадратная бутыль из толстого темно-коричневого стекла, в которой медленно плескался тягучий "собачий ликёр" из корней пятилистного панакса. "Собачьим" его прозвали из-за специфического аромата, вполне приятного для человек, но оказывающего несколько странное воздействие на собак. Аромат сильно волновал их, они начинали кружить на месте, то приближаться к источнику запаха, то удаляться от него, тихо скулить и повизгивать и в конце концов укладывались возле источника, замирали и зажмуривались словно бы переполненные некими счастливыми переживаниями. Ликёр считался дорогим напитком и даже в некотором роде элитным, его терпкий прохладный чуть вяжущий сладкий привкус подавляющее большинство людей считало удовольствием. И если выпадал случай, мало кто отказывался выпить стаканчик драгоценной жидкости, особенно если в качестве угощения. И потому, подмешав в него смертельный яд, прозванный "Черным Беном", Цыс получил в свои руки страшное и надежное оружие. "Черный Бен" практически не имел запаха и лишь слегка горчил. Однако в пряном букете ликера он был абсолютно незаметен. "Черный Бен" добывался из грибообразного морского моллюска, который выстреливал в своих врагов струей черной вязкой жидкости, обволакивающей противника и парализующей его. Из этой защитной жидкости умельцы и извлекали отравляющее вещество и затем продавали его всем желающим. Однако моллюск водился лишь в определенных местах и на некоторой глубине, при этом поймать его было не просто, не говоря уже о том что опасно для жизни. С учетом этого за "Черного Бена" просили немалые деньги. Но Цыс не поскупился. По его мнению идеальный яд должен был обладать следующими качествами: не иметь запаха, цвета, вкуса, действовать быстро и безотказно, и не оставлять никаких следов. И "Черный Бен" почти соответствовал идеалу. У него не было запаха и практически вкуса, некоторая горчинка без труда маскировалась. Его черный цвет легко размывался в растворе, а действовал он воистину безотказно. Одной чайной ложки на пол-литра "собачьего ликера" хватало для того чтобы гарантировано умертвить человека в течение 5-10 минут, если он сделает хотя бы несколько глотков отравленной жидкости. Однако нельзя было сказать что "Черный Бен" не оставляет следов. Да, от него тело не покрывалось красными пятнами как от бурой волчанки, волосы не белели и не отваливались как от "серебряной тины", кожа не становилась фиолетовой как от пурпы, не покрывалась сетью разбухших капилляров как от "жабьего сока", глаза не подергивались непрозрачной пеленой как от "бешеного слепня", сквозь плоть не прорастали странные жесткие травинки, называемые "козьим ворсом", как от "ворчливых грибов". Но характер конвульсий, красные выпученные глаза, обмякший проваливающийся живот, серо-зеленая пена на губах многое могли сказать знающему человеку. Кроме того, то что происходило с жертвой после принятия яда было не слишком-то Цысу по душе. Жертва хрипела, сипела, выкатывала глаза, задирала голову, выгибалась, иногда расцарапывала себе горло. Она явно задыхалась, но при этом еще судя по всему испытывала жесточайшую боль от шеи до живота. Смотрелось всё это достаточно неприглядно и все эти физиологические эксцессы вызывали у брезгливого Цыса, как он сам это называл, стойкий "эстетический диссонанс".

У него в арсенале имелись и более "мирные" яды, после принятия которых человек умирал спокойно и тихо, словно бы засыпая. Но все они были не надежны или действовали в течении часов, а то и дней. За свою долгую многотрудную карьеру отравителя Цыс многое узнал и о ядах и о человеческом организме. Главный вывод, который он сделал для себя, это то что ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Любой, даже самый смертельный токсин может вдруг повести себя самым непредсказуемым образом. И причиной этой досадной непредсказуемости чаще всего был сам человек, потенциальная жертва, индивидуальные особенности которой неожиданно делали её невосприимчивой к яду. Почему – неизвестно, просто в теле человека было нечто такое, что мешало яду оказать свое привычное действие. Иногда это очень раздражало Цыса, так как всегда надо было быть готовым, что всё пойдет не по плану. А ведь кроме особенностей организма оставались ещё и обычные случайности, которые просто могли помешать жертве принять приготовленную для неё порцию яда. Цыс мог рассказать немало подобных истории. Добавишь зелье в любимый рыбный пирог очередного смертника, а тот вдруг возьмет и откажется его есть, не хочется ему видите ли сегодня, легкая дурнота видите ли его одолела. В такие минуты Цысу хотелось схватить кусок пирога и со всей силы яростно затолкать его в рот этого ненавистного ему своей необязательностью субъекта. Другой же вроде и проглотит яд, да вдруг от грибочков с огурчиками его прихватит жесткий понос и все Цысовы труды насмарку. Третий же нажрётся так что пузо трещит и тщательно выверенная доза яда просто бесполезно растворяется в этой горе пищи. Четвертому нальешь драгоценное зелье, за которое золотом плачено, а он вдруг заприметит какую-то мушку в стакане и с омерзением выплеснет всё на землю. Вот поэтому Цыс предпочитал доставлять яд прямо в кровь, уколом или порезом. Но это конечно требовало совершенно иного подхода к делу, ибо в этом случае он обнаруживал свои намерения и должен был быть готов к ответной реакции. И для этого, как свое рода ультима ратио (Ultima ratio), он на всякий случай всегда держал за пазухой либингский нож.

Но "Черный Бен" никогда не давал промашек, несмотря на какие угодно индивидуальные особенности. По крайней мере Цыс о подобном не слышал. Разве что в отношении авров. Но у тех всё никак у людей, с раздражением думал он. Большинство известных ему смертельных ядов по непонятным причинам не оказывали на "ящериц" никакого воздействия. При этом авр неожиданно мог отравиться казалось бы совершенно безобидной субстанцией, например обычным человеческим молоком. Цыс был свидетелем того как чуть ли не три дня авра выворачивало наизнанку, когда "добрые люди" подсунули ему эту жидкость. Зрелище блюющего авра навсегда запечатлелось в его памяти как одно из самых отвратительных.

Но что касается народа омо, тот тут "Черный Бен" действовал также надежно как и удар копья в сердце. В течении максимум 10 минут человек умирал. Единственное что могло нейтрализовать убийственный токсин моллюска это губчатая плоть так называемого "каменного яблока" – еще одного морского обитателя, который кажется был невосприимчив к ядам вообще всех своих ядовитых соседей по подводному миру. Субстанция, извлекаемая из под твердого панциря "каменного яблока" на вкус была довольно противной, но никакого вреда человеку не причиняла, а многие даже уверяли что она целебна и чуть ли не дарует долголетие. Но это Цыса не интересовало, жить вечно он не собирался. Главное что "каменное яблоко" действительно являлось надежным антидотом. Он убедился в этом на собственном опыте. Однажды ему пришлось распить бутылку отравленного "Черным Беном" вина в компании совершенно бешеных головорезов, которые грозились буквально разрезать Цыса на части, если он не исполнит то что обещал. Исполнить он не мог и проглотив пару кусков, словно тряпичной, мякоти "каменного яблока" он пил вино вместе с головорезами, пока все они в жутких корчах не упали перед ним замертво. Сам же он не почувствовал вообще ничего, даже какого-то легкого недомогания.

Здесь, в поместье "Лиловое облако", он думал провернуть тоже самое. В принципе он мог даже обойтись без "каменного яблока". Когда-то один бродячий фокусник, с которым они сдружились, показал ему как можно вполне убедительно пить из пустого стакана, предварительно незаметно вылив его содержимое. Веселый бродячий артист, конечно, ни в коем случае не предполагал использовать это прием при отравлении людей и показывал его своему товарищу в шутку, как возможный способ не напиваться в обильно пьющих компаниях. Но Цыс оценил прием по достоинству, сразу разглядев его потенциал. Веселого бродячего фокусника, кстати, Цыс сдал потом судьям как только узнал, что за него обещана награда как за опасного вольнодумца и участника знаменитого Тиренского восстания, когда толпы возмущенных горожан вступили в сражение с судебной гвардией, попытались изгнать из Тирена всех кто связан с Судебной Палатой и основать независимый город-государство. Цыс иногда вспоминал как на него глядели дети фокусника. Старший, мальчик, со слезами и ненавистью, а его младшая сестра с удивлением и растерянностью. И так странно, ведь ему было совершенно наплевать на этих детей, но его память зачем-то сохранила их имена: Мальрик и Нейра.

И теперь, глядя на Сомину, Лейнса и Марида, он спрашивал себя запомнит ли он их имена. Скорей всего нет. Эти люди не имели для него никакого значения. Впрочем, как и любые другие. Цыс считал что он уже давно постиг основополагающую черту бытия: всё, абсолютно всё бессмысленно и случайно. Но чтобы как-то укрыться от этой ужасающей, обессиливающей, вытягивающей жилы и кровь пустоты, люди постоянно изобретают для себя какие-то нелепые сущности, наполняют их высосанным из пальца значением, а затем, словно позабыв что они сами всё это придумали, начинают видеть в них нечто важное, придающее смысл их жизни. Цыс относился к этому как к презренной слабости. Он полагал что самое достойное что может совершить человек это набраться мужества и признать абсолютную случайность своего существования, отважно выйдя навстречу этой безликой, бесформенной, черной пустоте, встав прямо перед ней и неустрашимо взглянув в самую её бездну. Стоять в её ледяном дыхании, нагим и одиноким, не отворачиваться, не прятаться, пытаясь малодушно заслониться от неё глазами любимых людей, надеждами собственных детей, усталостью беспрерывного труда, лживыми глубинами науки, сладкими иллюзиями наркотика, откровениями фальшивых пророков и пр. Цыс презирал тех кто верил, верил в традиции, правила, обычаи, порядок, долг, любовь, дружбу, семью, бога, в общем во всё что угодно, кроме того что смысла нет ни в чем и всё приводится в движение лишь бесконечным хаосом слепых случайностей. Впрочем, признавал Цыс, какая-то видимость порядка в мире конечно существует. Каждый день встает солнце, воды текут вниз, женщины после зачатия рожают детей, часы отмеряют время, сложенные в стены камни не распадаются, это очевидно. Но всё это временно, по меркам вечного хаоса лишь мгновение; на краткий миг все случайности совпали так что породили кажущийся упорядоченным мир и люди живут в этом миге и наивно полагают что этот порядок неотъемлемая и вечная черта бытия. При всем при этом Цыс верил в бога, но его бог не имел отношения ни к одной из существующих религий. Это было некое аморфное всемогущее сознание, холодное и равнодушное, которому естественно нет никакого дела до жалких человеческих представлений о Добре и Зле, и вообще, как подозревал Цыс, бог даже не замечает существования людей, для него всё человечество лишь невидимая пылинка на его исполинских туфлях из звезд и лун. Цыс верил в своего бога главным образом потому, что сколько бы он не размышлял о мироздании, он всякий раз приходил к мысли что так или иначе у всего было начало, какой-то побуждающий толчок, некая неясная причина возникновения этого бесконечного перебора бесконечных случайностей, складывающихся то в одну причудливую форму то в другую. И он не видел более рационального объяснения для этой причины чем бог. Кто-то должен был дать начало всему и этот кто-то по грандиозному величию своей силы и власти конечно бог. Цель которую преследует бог конечно же не может быть постигнута ни одним человеком и ломать над этим голову значит идти против разума, считал Цыс. И он не ломал. Из всех этих своих размышлений он в общем делал один простой, но и самый главный для себя, вывод: все человеческие законы, традиции, верования, нормы поведения, социальные правила, нравственные устои, этикет и прочее по своей сути лишь надуманные условности, созданные людьми в течении веков для того чтобы как-то упорядочить собственную общность и дать возможность одним управлять другими. И значит действительно умный человек конечно же должен отринуть все эти условности и жить абсолютно свободным, заключал Цыс. И естественно он был умным человеком. Он постоянно чувствовал свое превосходство над другими. Иногда он одергивал себя, напоминая себе что излишнее самомнение до добра не доведет. Пусть он и понимает всю жалкую условность надуманных правил человеческого общества, но тысячи тысяч других им неукоснительно следуют и тем самым дают им силу, с которой необходимо считаться. Но эту силу не так уж сложно обойти, уклониться от неё. Для этого нужен даже не ум, а скорее воля и решимость. А они у него есть. И благодаря всему этому он легко и спокойно убьет ночью всех жильцов "Лилового облака", а через пару дней уже и не вспомнит как их звали. И в этом нет никакого злодейства или ненормальности, искренне полагал он. Просто ему нужен этот дом, а жизни этих четверых ничего не значат. Ничего. Как и любого другого. Как и его собственная, мужественно признавал Цыс. Всё дело только в том, что он умнее и свободнее их. Только в этом.

Сомина весело рассказывала о том как они с Тойрой однажды заблудилась в лиловом тумане и наверно целый час бродили в нем держась за руки, не в силах выйти к дому. Когда налетел ветер и рассеял немного туман, выяснилось что они бродили вокруг дома, буквально в трех шагах и только каким-то чудом ни разу не наткнулись на него. Кроме того, со смехом говорила молодая женщина, оказалось что Буля молча ходил за ними, видимо думая что это какая-то игра.

Булей звали того здоровенного лохматого пса с висячими ушами, который жил в будке во дворе. От него тоже придется избавиться, лениво думал Цыс, внимательно глядя как двигаются губы Сомины. "А иногда", говорила она, "туман бывает очень плотным и низким, ты ходишь в нем как в воде и одна только голова сверху плавает. Так забавно. И даже немного страшно." "Ну если это такая прелестная головка как твоя, то чего же тут страшного?", с улыбкой сказал Лейнс и молодая женщина, бросив на него сияющий взгляд, даже немного покраснела. "Эх, братия и сестры мои", провозгласил Цыс подобающим миттеру басом, "до чего же отрадно лицезреть какой искренней любовию и радостью наполнено сие жилище". А потом он еще и еще хвалил "сие жилище" и его хозяев, а двое мужчин и женщина, чуть смущенные, с удовольствием слушали благочестивого проповедника.

Затем они еще сидели с кружками пряного горячего глинтвейна вокруг пылающего в камине огня и Цыс щедро потчевал слушателей удивительными историями, которые он якобы почерпнул из своих проповеднических странствований. Тойра тоже присоединилась к ним. Он рассказывал Эмерам о плачущих лесах, о двигающихся черных камнях пустыни Ханби, о громадных мироедах, о "великом красном мороке", превращающем население целых городов в кровожадных безумцев, о "серой плеши", ползущей по земле и уничтожающей всё на своем пути, о "волчьем тумане", в котором люди видят странные изменяющиеся пятна, слышат голоса мертвых и переносятся на многие километры, о жуткой Долине призраков в Ильмарских горах, о Железном ущелье, где все металлические предметы намертво приковываются к скалам невидимой силой и взрослые люди слушали его как дети, почти затаив дыхание, пораженные и даже немного подавленные ужасами и чудесами окружающего мира и восхищаясь своим необыкновенным гостем, который, следуя за великой богиней, повидал столько страшного и удивительного.

Наконец весь глинтвейн был выпит, огонь в камине превратился в малиновые угли и пришло время отходить ко сну. Миттер Хорвиг снова заикнулся о хлеве и пучке соломы под ребра, мол, большего ему и не нужно, но его не стали и слушать и устроили со всеми возможными удобствами в небольшой комнате за кухней, рядом с выходом на задний двор к огородам. По дороге к своему спальному месту, Цыс цепко и внимательно оглядывал всё что возможно, подмечая кто где спит, а также расположение комнат, коридора и ведущей наверх лестницы. Несмотря на немалое количество выпитого медового эля и глинтвейна, Цыс, в отличии от своих хозяев, был трезв как стеклышко. Объяснялось это не какими-то необычными свойствами его организма, а тем что он по дороге в "Лиловый туман" долго жевал масляный корень, чей сок превращал любые алкогольные напитки в безвредную воду. Комната Лейнса и Сомины находилась рядом с гостиной, Марид спал наверху в мансарде, там же была и комнатка выделенная Тойре. Цыс попросил себе лампу, якобы он собирался молиться, благодарить Гипу за то что она привела его в столь замечательный дом. И действительно, водрузив зажжённую лампу на комод, он долго и усердно что-то бормотал, прижав ладони ко лбу. Наконец он потушил лампу и, не снимая своего тяжелого балахона, улегся в приготовленную для него кровать.

Теперь оставалось только ждать. Под балахоном, на жилете, в специальных кармашках у него были приготовленные костяные палочки-шипы, вымоченные в яде водяной змеи "гили". При попадании в кровь, он, если доза была достаточной, вызывал остановку сердца. Отличная смерть, думал Цыс, без конвульсий, пены и прочих неприглядностей. Он смотрел в темноту потолка, слушал затихший дом и неторопливо размышлял о том какие изменения он проведет здесь в первую очередь. Сделает навес над поленницей, скоро сезон дождей и это будет очень кстати. "Проклятые ленивые гои", подумал он об Эмерах, "могли бы и сами это сделать. Как купили дом так наверно и гвоздя в нём ни одного не забили". Затем выкинуть этот ужасный громадный прямоугольный стол из гостиной, а заодно и жуткую пошлую картину, что над камином. И эти отвратительные занавески с розочками на кухне. Цыс презирал Эмеров, считая их туповатыми, жалкими лицемерными ханжами. Исповедуют гипаизм, знаки бесконечности понарисовали на каждой стене, вечные странники понимаешь ли, а сами как глупые курицы трепетно кудахчут над своим жалким мещанским бытом с ужасными занавесками в цветочек и убогой живописью. А Марид еще и хвастался своими жирными свиньями, из которых выходит отличное сало. Бррр… Цыс скривился. Кстати, всех кто в хлеву сразу под нож, а мясо в Акануран на рынок. Заниматься животноводством он точно не намерен. Еще надо тщательно осмотреть подвал, можно ли там обустроить пару надежных камер. Одним из вариантов приобретения вожделенного куша Цыс рассматривал похищение ребенка какого-нибудь баснословно богатого магната или вельможи. Полученный выкуп обеспечит его на всю жизнь. И "Лиловое облако" будет отличной базой для проведения подобной операции. Цысу нравилось использовать военную терминологии, в ней чувствовалась дисциплина, порядок, ясность цели и уверенность действий. Когда-то он почти год служил в сайтонской армии в очередной войне с Агроном и сохранил об этом времени вполне приятные воспоминания, главным образом потому что ему на паях с двумя головорезами удалось умыкнуть полковую казну и успешно исчезнуть с ней в лабиринтах Ильмарских гор. Закончилось всё правда не слишком радужно. Рассвирепевший командир сайтонского полка устроил настоящую охоту на них. Приятелей-головорезов пришлось убить, а большую часть спрятанной в пещере казны отдать кровожадным либингам дабы они избавили Цыса от преследования. К удивлению Цыса дикие либинги честно исполнили свою часть сделки, завели полк в ловушку, вырезали почти всех солдат и принесли ему голову командира. И Цыс, напуганный и впечатленный, не рискнул попытаться как-то надуть их и также честно отдал им почти все свои богатства. Воспоминание об отрезанной голове бравого сайтонского полковника, привело Цыса к вопросу о трупах Эмеров. Как с ними поступить? Самое правильное, конечно, сжечь, полагал он. Но с этим было столько хлопот. Устраивать в одиночку погребальный костер для четырех тел задача нелегкая. Тем более кости всё равно не сгорят и их придется либо размалывать, либо куда-то прятать. Можно конечно сжечь и с костями, он видел это в Мэдфорде, где ремесло по сжиганию мертвецов было поставлено на профессиональную основу. Но для этого нужна древесина, дающая высокий жар и неимоверная гора дров. Либо солидный запас какой-нибудь горючей смеси типа "жидкого огня", "горчичного пала" или "драконьей желчи", ну или пара ведер "горючей смолы". Но даже при таких ухищрениях, как он видел в Мэдфорде всё равно остаются зубы и небольшие фрагменты костей, которые потом размалывали в специальной мельнице. Гораздо проще, конечно, закопать тела где-нибудь в глубине леса и забыть об этом. Правда в этом случае существует, пусть и совсем небольшая, но вероятность, что кто-то, рано или поздно, наткнется на них или звери выроют их из земли. И тогда возникнут вопросы и подозрения. Но всё это было настолько маловероятно в этакой-то глухомани, что Цыс склонялся к мысли что этим риском вполне можно пренебречь.

Он пролежал почти пару часов и как ему показалось даже несколько раз задремал. Наконец он решил что время пришло. Трое взрослых Эмеров выпили немало эля и глинтвейна за ужином и посиделками у камина и сейчас уже конечно спали крепким, может даже беспробудным сном. Что касается Тойры, то пусть она и не принимала участия в употреблении горячительных напитков, но её молодой здоровый организм конечно требует хорошего сна и отдыха и, как полагал Цыс, юная девушка сейчас спит не менее крепко, чем её родители.

Он встал с кровати, зажег лампу и набросил на неё тряпку, оставив лишь маленький проем для света. Медленно снял с себя шерстяную тогу и, аккуратно сложив её, оставил на кровати. Конечно же он не собирался заниматься тем что ему предстоит в тяжелой неудобной мешковатой одежде, которая может как-то помешать в самый ответственный момент. Затем он оторвал от своей бритой головы пышный парик и отцепил внушительную бороду. Маскировка под миттера была больше ни к чему. Приблизившись к прикрытой лампе, он внимательно проинспектировал содержимое многочисленных внутренних карманов, кармашков и специальных петель-держателей жилета и убедившись что всё на месте, улыбнулся в темноту. Он был готов ко всему. На всякий случай на голову он надел облегающую шапочку-маску из черной тонкой ткани с прорезями для глаз, а балахон, бороду и парик спрятал под кровать. Если не дай бог что-то пойдет не так, он хотел иметь хоть какой-то шанс для отступления. Ведь кто-то из Эмеров мог проснуться в самый неподходящий момент и тогда лучше пусть он увидит что на него или его родных нападает неизвестный в черной маске, которого ему и в голову не придет связать с добродушным болтуном миттером, мирно спящим в комнатке возле кухни.

Взяв завешанную лампу, он вышел в коридор и направился в сторону гостиной. Начать Цыс решил с Лейнса и Сомины.

Он шел убивать людей, но при этом не испытывал никаких сильных эмоций. Лишь некоторое, почти азартное напряжение из-за того что дело всё-таки опасное и никогда не знаешь чем всё может обернуться. Но он полагал что всё рассчитал верно, пьяненькие Эмеры крепко спят, яд гили действует быстро и верно, рука у него твердая, так что всё должно получиться. В целом он был спокоен. И в его душе не было и тени какой-нибудь взволнованной мысли по поводу того что он намерен уничтожить четыре человеческих жизни. Это его нисколько не трогало. И при этом он ни в коем случае не считал себя злодеем или каким-нибудь кровожадным психом, которых он достаточно повидал в Мэдфорде. Нет, он делает это не ради удовлетворения каких-то больных фантазий или получения извращенного удовольствия, а сугубо в практических целях, потому что ему это выгодно. И значит это совершенно нормально. Он ни в коей мере не пытался как-то оправдать себя, ему это было не нужно по той простой причине, что он не ощущал никакой вины. Жизнь и смерть этих людей не значили ничего ни для него самого, ни для всего человечества. Они тихо исчезнут и ничего в этом мире не изменится, абсолютно ничего.

Цыс освещал себе дорогу лампой дабы не налететь в темноте на что-нибудь в коридоре и не перебудить весь дом. Но возле входа в спальню он поставил лампу на пол и полностью закрыл её. Некоторое время он стоял и глядел во тьму чтобы глаза привыкли к отсутствию освещения. Затем очень аккуратно открыл дверь и вошел внутрь. Как он и предполагал через окно падал свет двух лун и его было вполне достаточно чтобы рассмотреть спящих людей. Сомина спала прижавшись спиной к мужу и тот во сне бережно обнимал её. Мужчина и женщина выглядели абсолютно счастливыми и Цыс с усмешкой подумал, что теперь они останутся счастливыми навсегда. Ну разве это не прекрасно? Начать он решил с Лейнса. Цыса этому когда-то учил еще его злобный родитель – пастор Лорис: если противников несколько сначала бить самого сильного. По части битья пастор Лорис был большой знаток, он колотил своей, специально отделанной полосками металла, тростью не только супругу и единственного сына, но даже и некоторых из своих прихожан, впавших по его мнению в объятия греха. Однажды он переусердствовал и забил служащую ему как рабыня жену почти до смерти. После чего восемнадцатилетний Цыс забрал у него трость и принялся лупить его по голове, пока череп пастора не превратилась в кровавую кашу, а сама трость, несмотря на металлические вставки, в ошметки. Подоспевшие прихожане были глубоко возмущены убийством благочестивого священника и хотели сжечь неблагодарного отпрыска тут же на месте. Однако совершенно случайно в таверне по соседству откушивал один из младших врачей "милосердного госпиталя" Мэдфорд – господин Дарва. Выскочив на шум на улицу и узнав что случилось, добросердечный лекарь призвал прихожан опомниться, проявить человеколюбие к несомненно умственно больному юноше и сдать его в госпиталь. Горожане, немало наслышанные об ужасах Мэдфорда, тут же согласились, сочтя что такой поворот событий гораздо более жуткое возмездие проклятому убийце чем просто сожжение. И как позже Цыс узнал они не слишком-то ошибались.

В лунном сумраке комнаты он приблизился к кровати со стороны Лейнса и, склонившись, некоторое время разглядывал его. Вена на шее проступала весьма явственно и проблем возникнуть было не должно. Но на всякий случай Цыс вытащил из ножен под правой подмышкой нож и положил его рядом на постель. Если что-то пойдет не так, придется действовать им. После чего извлек из узкого длинного кармашка жилета костяную спицу, вымоченную в змеином яде. Прицелился и без всяких колебаний воткнул её в шею спящего человека. Он тут же отпустил спицу и сжал голову лежащего мужчины, одной ладонью закрыв ему рот, а вторую прижав к затылку. Цыс немного переживал по поводу того, что Лейнс может дернуться или что-то еще и тем самым разбудить свою жену. Он знал что под действием яда у жертв часто случаются неконтролируемые внезапные сокращения мышц. Токсин вызвал быстрое сгущение крови, кровеносные сосуды как бы закупорились ею и буквально в течении пары минут наступал паралич сердца. Лейнс тихо захрипел, его рот раскрылся, яблоки глаз задвигались, веки задергались. Цыс крепко держал его голову и следил за руками, обнимающими женщину. Руки задрожали, тело мужчины напряглось, лицо побелело, он словно как бы вытянулся и затих. Сомина продолжала сладко спать. Теперь уже в объятиях мертвеца. Цыс отпустил голову Лейнса, проверил пульс, дыхание и почувствовал облегчение и некоторое удовлетворение собой. Всё получилось. Он решил что удача на его стороне. Дальше будет легче. Теперь жертвы будут с ним один на один.

Цыс, прихватив нож, обошел кровать, вынул свежую костяную спицу и склонился над молодой женщиной. Вонзив шип в нежную белоснежную плоть, он даже не стал хватать Сомину за голову. Он стоял над ней и смотрел как она умирает. Женщина проснулась или по крайней мере широко распахнула глаза. Её рука дернулась к шее. Блуждающий взгляд ни на чем не останавливался. Сомина тяжело засопела, побелела как снег, перекатилась на бок. Её слабеющая рука прикоснулась к отравленной спице. Цыс наблюдал за её предсмертными судорогами с некоторым любопытством. Он уже давно отметил для себя тот факт, что женщины, несмотря на то что физически слабее мужчин, умирают заметно дольше и если так можно выразиться, гораздо более неохотно чем представители сильного пола. "Видимо такова их природная сущность", размышлял Цыс, неотрывно глядя на изгибающуюся в смертельном пароксизме Сомину, "они дарительницы жизни и её хранительницы. В них больше жизненной силы и потому нужно больше времени чтобы она окончательно покинула их".

Сомина застыла. Цыс педантично проверил пульс и дыхание, закрыл женщине глаза, вынул из мертвецов отравленные спицы, расположил тела в более-менее естественных для спящих людей позах, накрыл одеялом до головы и вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь.

Половина дела сделана, удовлетворенно думал он, шагая к лестнице, ведущей на чердачный этаж. Теперь он уже практически не сомневался что у него всё получится.

Так как наверху он еще не бывал, то поднявшись по лестнице, первым делом внимательно огляделся по сторонам. Он стоял на перекрестке двух коридоров, разделяющих всю площадь мансарды на четыре помещения. Коридор, идущий параллельно фронтону был смещен ближе к задней, северной стене дома, выходившей к колодцу, огородам и скалам за ними. Он быстро оглядел комнатки северной стороны. Они были маленькими, в одной из них располагалось нечто вроде мастерской с верстаком и развешанными по стенам инструментами, а в другой откровенная свалка всякого хлама. Таким образом жильцы занимали более просторные помещения южной стороны. Цыс оглядел сначала одну дверь, потом другую. Выяснить где проживала юная девушка, а где её дядя труда не составляло. Дверь в комнату Тойры украшали легкомысленные синие и розовые цветки "ледяных ладошек" – растений, которые на ощупь всегда были странно холодными, а цветки, если их сорвать, через пару часов затвердевали и словно бы становились стеклянными. В таком состоянии они сохранялись годами.

Цыс решил оставить Тойру напоследок как самого не опасного и несерьезного противника. Он поставил лампу возле двери комнаты Марида и взявшись за ручку, попытался войти внутрь. Но дверь не шелохнулась. Цыс нажал сильнее, но результат был тем же. Его сердце забилось чаще. Неожиданное препятствие неприятно поразило его. Он еще пару раз налегал на дверь, стараясь не шуметь, а затем схватил лампу и принялся осматривать замок. Но никакого замка не было. Видимо дверь запиралась засовом или какой-нибудь перекладиной, вставляемой в петли. "Какая странная предосторожность", пронеслось в голове Цыса. Неужели Марид так делает всегда? Или только сегодня? Он ощутил некий холодок в спине. Что если старший из братьев что-то заподозрил и теперь готов ко всему? Цыс почувствовал почти обиду, ведь это всё было так не по плану. Он абсолютно не собирался вступать в прямое столкновение с жильцами "Лилового облака", тем более с самым сильным и решительным из них.

Цыс сделал пару глубоких вдохов и постарался успокоиться. Ничего непоправимого еще не произошло, подбодрил он себя, уже совершенно выкинув из головы, что десять минут назад хладнокровно убил двух людей. Возможно Марид всегда запирается. Почти наверняка. Цыс верил что был идеальным миттером и не мог вызвать ни у кого из Эмеров ни малейшего подозрения. Однако даже если и так, то все равно эта досадная привычка Марида порядком усложнила Цысу его задачу. Скорей всего попасть в комнату бесшумно у него не получится, а значит либо придется намеренно разбудить Марида, либо ждать до утра когда он проснется сам. И напасть на него как только он выйдет из комнаты. Цыс подумал об окне. Но предчувствовал что и там вряд ли что получится. Такой как Марид конечно предусмотрел и этот вариант. Окно будет заперто и проникнуть через него можно будет только разбив стекло и тем самым разбудив хозяина комнаты. Очень мало надежды на то что Марид пьян настолько что не проснется от такого шума. Но осмотреть окно конечно нужно. Цыс чувствовал крайнее раздражение. У него было такое ощущение будто старший Эмер его предал и Цыс уже почти ненавидел его.

Прежде чем идти смотреть на окно, Цыс решил сначала по-быстрому закончить с девушкой. Однако в её комнате его ждал новый удар. Нет, дверь открылась легко и идеально тихо. Но в комнате никого не было. На какой-то миг Цыс оцепенел. Куда она могла деться?! Первой его мыслью было что она пошла в туалет, который, как он уже знал, находился справа от главного входа в дом у самого забора, уже практически рядом с лесом. Но как она проскользнула мимо него? На всякий случай он спешно и даже несколько лихорадочно осмотрел комнату, заглянул под кровать, под стол, в шкаф и даже в ящики комода, куда девушка явно никак не могла поместиться. Тряпка укрывающая лампу сбилась и света стало больше, но Цыс не обратил на это внимание. Расстроенный и огорошенный он присел на кровать. Постель была холодная, девица судя по всему отсутствовала уже давно. В голову ему лезли разные неприятные мысли о том, что возможно Тойра проснулась посреди ночи, захотела пить или в туалет, пошла на кухню или во двор и вдруг заметила неизвестного мужика в черной маске. А может быть даже увидела как он втыкает в её родителей странные шипы. И убежала из дома, чтобы привести людей. Нет-нет, старался успокоить себя Цыс, это крайне маловероятно. Девица подняла бы шум, отважно бросилась бы на помощь к родителям, стала бы звать дядю. Но что если она нашла мать и отца уже мертвыми, решила что с дядей тоже самое и в страхе бежала прочь, подсказал Цысу неприятный голосок в голове. "Но как же я её не заметил?!", с досадой спрашивал себя Цыс. Это всё из-за проклятой шапки, много ли наглядишь в эти дырки. Он снова пытался рассуждать логично, что он не мог её не заметить, так как ходил по дому очень осторожно и прислушивался к каждому шороху и значит девушка ушла уже давно, еще задолго до того как он отправился в спальню её родителей. Но логика помогала слабо. Гораздо сильнее в голове билась мысль, что самое лучшее удрать отсюда пока не поздно. Всё бросить и исчезнуть в Акануране. Пусть потом дядя с племянницей ищут несуществующего миттера Хорвига, бородатого и волосатого. Ничего у них не выйдет, даже если они обратятся к судебным следователям.

Цыс почувствовал раздражение и даже обиду неизвестно на кого из-за того что всё пошло не по плану. Задумка была простой и ясной. Все Эмеры мирно и беспечно спят в своих кроватях, он спокойно ходит из комнаты в комнату и без спешки втыкает им в шеи отравленные шипы. Ну что может быть проще? А эти двое олухов взяли и всё испортили. Ну куда спрашивается делась эта противная девчонка? А Марид тоже не лучше, что это за мода такая запираться от родных и близких в собственном доме. "Ни на кого нельзя положиться", тоскливо подумал Цыс.

Он встал с кровати, подошел к двери и долго прислушивался к тишине дома. Теперь он стал втройне осторожен. Оставив лампу в комнате Тойры, он прошмыгнул в коридор, долго стоял под дверью Марида, слушал. Ему показалось что до него доносится не слишком явственный храп. Это немного ободрило его, по крайней мере старший из Эмеров на месте и с ним всё ясно.

Цыс спустился вниз, прошел по коридору, оказался в прихожей и приблизился к входной двери. Здесь было достаточно темно, лунный свет почти не проникал через окна слева и справа от двери, так как снаружи вход закрывало большое широкое крыльцо. И тем не менее Цысу не составило труда сначала разглядеть, а потом и убедиться на ощупь, что мощный металлический засов задвинут и повернут вниз чтобы рукоять вошла в блокирующие пазы. То есть совершенно определенно Тойра здесь не выходила. Он устремился на кухню, там был выход на задний двор, к колодцу и огороду. Но и там дверь оказалась запертой.

Цыс опустился на подвернувшийся табурет и стянул с головы уже почти ненавистную шапочку-маску. Значит девочка где-то в доме. Прячется? То есть знает что в доме убийца? Но почему не зовёт дядю, который мирно дрыхнет в своей комнате? Цыс снова подумал о том чтобы всё бросить, покинуть "Лиловое облако" и раствориться в ночи. Сейчас это самое умное что он может сделать, настойчиво подсказывал ему внутренний голос. И Цысу даже показалось что это самый голос немного дрожит. Он досадливо поморщился, его не слишком беспокоила собственная трусоватость, он всегда знал что с настоящей храбростью ему не по пути, но все же мысль о том что у него чуть ли не поджилки трясутся была ему неприятна. Да и чего он боится? Так или иначе девица в доме, её дядя тоже и извне им на помощь никто не спешит. Марид крепко спит и ничем ему не угрожает. То есть надо просто собраться с мыслями и отыскать девушку. Покончить с ней и спокойно дождаться утра, когда последний из Эмеров проснется и выйдет из комнаты. Но в голове снова зазвенела мысль о том что нужно срочно уходить, что он теряет драгоценное время, что надо признать что план провалился и принять свою неудачу спокойно и с достоинством. Но Цыса это совершенно не устраивало. Он уже привык считать это дом своим. Да и зря он что ли отправил на тот свет Лейнса и Сомину? Он нисколько не сожалел о двух загубленных человеческих жизнях как таковых, но ему становилось крайне досадно при мысли, что весь его труд пропадет в пустую, что он напрасно убивал этих людей, тратил на них яд, время, усердие. И он решил продолжить поиски. Сбежать он еще успеет.

Цыс поднялся с табурета и вдруг застыл, даже чуть пригнувшись. С чердачного этажа донеслись какие-то звуки. Сердце отравителя тут же бешено заколотилось. Он понял что слышит шаги. И они никак не походили на легкие быстрые шаги юной девушки, несомненно это был Марид, больше некому. Цыс уже почти рванулся к двери на улицу, прежде чем осознал что собирается удирать из "своего" дома. Он с неудовольствием замер. Затем медленно повернулся спиной к выходу и достал нож. Всё складывалось весьма неблагоприятным образом. Его совсем не вдохновляло прямое столкновение с сильным массивным мужиком, да еще и в ночной темноте. Цыс ни в коем случае не полагал себя мастером ножевого боя, да и вообще не слишком-то положительно относился к холодному оружию. Да, он признавал его определенную эффективность и в наиобязательнейшем порядке всегда имел при себе на какой-нибудь самый крайний случай, но использовать не любил, считая далеко не таким надежным и многообразным по типу достигаемого результата как яд. Да к тому же еще и крайне "грязным", слишком кровавым. Он знал по крайней мере двух умельцев, способных наносить ножами смертельные удары настолько мастерски что при этом практически не проливалось ни капли крови. Но овладеть подобным искусством Цыс и не мечтал. "Каждому свое", разумно полагал он. Да и зачем, если есть яды.

Шаги переместились на лестницу. Цыс заставил себя направиться к выходу в коридор. Ему казалось что самым разумным напасть сзади, как только Марид спустится с лестницы. Но он застыл, так и не выйдя из кухни. В коридоре была практически непроглядная темень, не то что в комнатах, а старший Эмер вряд ли идет с лампой, ибо знает весь свой дом наизусть. Мысль о том что придется наносить неумелые удары да еще и в полной темноте, не видя куда целишься, в конец обескуражила Цыса и он отступил прочь от выхода.

Цыс ощутил злость, ну почему этот старый пень не мог спокойно доспать до утра и выйти когда уже рассветет? Его посетила малодушная идея спрятаться, затихнуть и дождаться когда Марид сделает все свои дела и вернется ко сну. Но что если не вернется, может у него бессонница? Что если он каким-то образом обнаружит что Лейнс и Сомина мертвы? Или наткнется на свою племянницу, которая еще неизвестно почему где-то прячется? Цысу было очевидно что отступать нельзя и с Маридом необходимо покончить сейчас. И он ощутил холодную очень трезвомыслящую ярость, это случалось с ним всегда, когда он позволял загнать себя в угол, в ситуацию из которой для него было только два выхода и оба весьма неприятные и нежеланные.

Он огляделся по сторонам. "Надо привлечь его сюда", понял он. Цыс ударил лезвием ножа по какой-то кастрюле, стоявшей на ближайшем к нему столе. Глухой лязгающий звук прозвучал неожиданно громко, Цыс едва не вздрогнул. Он бросился к дверному проему, ведущему в коридор, и сел на корточки, прижавшись спиной к стене. Марид конечно же услышал металлический звук и тот несомненно показался ему странным посреди ночи. Он направился к кухне. Сердце Цыса билось почти спокойно, но рука державшая верный либингский нож отвратительно вспотела. Он глядел, вывернув голову влево и вверх, и с нетерпением ждал когда в проеме возникнет человек.

Марид приближался. Причем оказалось он весьма жизнерадостно напевал себе под нос: "Никто не знает как говорить прощай, Кажется это так просто пока не попробуешь сам, А после уже время проходит мимо тебя. Никто не знает как говорить прощай". Войдя в кухню и остановившись, он весело, но негромко спросил:

– И кто тут у нас буянит?

Цыс бил снизу-вверх в широкий живот стоявшего над ним мужчины. Бил торопливо, нервно, стараясь всадить клинок как можно глубже и на обратном ходе оружия еще и сделать секущее движение, дабы нанести как можно более серьезную рану.

Марид не издал практически ни звука. Он опустил взгляд вниз, но так кажется и не разглядел своего убийцу. После шестого или седьмого удара он начал отступать обратно в коридор и еще через минуту замертво рухнул на пол.

Цыс встал. Ноги гудели, рука дрожала, ладонь обволакивала липкая пелена. Он почти на ощупь отыскал мощную шею Марида и проверил пульс. Всё было кончено.

Теперь Цыс стал совершенно спокоен. Он затащил труп в кухню, в угол, дабы он не мешал ходить по коридору. После чего налил ковшом из бадьи в кастрюлю, по которой он стучал чистой колодезной воды и вымыл руки и нож. Ничего кроме облегчения он не чувствовал. И даже мысль о том что где-то рядом Тойра, которая могла что-то слышать, почти не волновала его. Он вернулся в её комнату и снова осмотрелся. В комнате было два окна, одно во фронтоне дома, другое в торце. Оба прикрыты ставнями. Цыс проверил. Первое, как и полагается, заперто на маленький внутренний засов. Второе, в боковой стене дома, нет. Цыс раскрыл ставни, с удовольствием ощутив разгоряченным телом прохладу ночи. В лунном свете под окном он увидел приставленную к стене лестницу. Он задумчиво покривил губы. Неужели сбежала? Всё-таки что-то увидела, испугалась и сбежала. Но почему не через дверь. И ведь лестница была приставлена заранее, значит и побег планировался заранее. Цысу впервые пришло в голову, что отлучка девушки в такую пору никак не связана с его присутствием в доме. "И что же может выманить юную девицу из дома в столь неурочное время?", спросил себя Цыс и с кривой усмешкой ответил: "Только любовь". Это было вполне логичное и лежащее на поверхности объяснение, убежала на встречу с возлюбленным. Однако Цысу оно не понравилось. Значит где-то поблизости всё-таки есть другой хутор, где живет некий младой отрок, воспылавший своей юношеской горячей страстью к прелестной Тойре. Это всё усложняло. Пылкий отрок конечно не сможет не обратить внимание на исчезновение своей возлюбленной и его вряд ли устроит объяснение некоего неизвестно откуда взявшегося господина Хорвига, утверждающего что семейство Эмеров в полном составе отбыло на север, следуя зову Гипы и приняв обет вечного странствования. Мальчишка конечно не поверит чтобы любовь всей его жизни уехала, не сказав ему ни слова. Ведь он естественно ни капли не сомневается что для неё он тоже любовь на всю жизнь. Цыс всегда старался не иметь дело с молодыми. Он считал их взбалмошными, глупыми, ненадежными, нелепо категоричными, ужасно примитивными во всех своих идеях и идеалах, способными на плохо предсказуемые фортели. Хотя с другой стороны они очень легко поддаются практически на любые уловки, особенно если задеть их самолюбие. Цыс вздохнул и вышел из комнаты. "Может еще и не на свидание ушла, мало ли", попытался подбодрить он себя, "может она ненормальная и любит голая бегать по лесу при лунном свете, всякое бывает". Но он в это не верил, пусть он и повидал на своем веку достаточно ненормальных в умственном отношении людей, Тойра, насколько он успел узнать её, производила впечатление вполне обычной трезвомыслящей девушки.