Девочка и пёс

Судья усмехнулся.

– Какая ты проницательная! Но может я просто осознавал, что бессилен как-то помешать ему и оставалось только ждать.

Элен на несколько секунд задумалась.

– Нет, – твердо сказала она. – Вы действительно не боялись за меня, а значит не верили, что шоти может причинить мне вред.

Судья снова усмехнулся.

– Ты слишком категорична. А категоричность это первый признак наивности. Еще раз тебе повторяю, что как бы ты не была для меня ценна, пусть даже как моя собственная жизнь, я прекрасно понимаю что в мире есть вещи, с которыми я никак не могу совладать и остается надеяться только на удачу. Да, мироед абсолютно смертелен, но и также абсолютно неразумен. От него можно убежать, укрыться, просто посторониться. А шоти, как бы не был чудовищен их разум, всё-таки разумны и действуют согласно каким-то своим непонятным целям. Перемещаются очень быстро, убежать мы не могли, укрыться здесь тоже негде. И если бы даже я схватил тебя это ничего бы не изменило. Если шоти хотелось подержать тебя за голову, он всё равно бы это сделал. Вообще говорят, что шоти это переродившиеся "Первые".

– Какие первые?

Судья с удивлением поглядел на девочку.

– Ты что и о "Первых" никогда не слышала? О них по-моему рассказывают по всей Шатгалле. Все бабушки и мамы сказками о них щекочут нервы своих непутевых чад. Так что мне кажется ты просто дразнишь меня.

– Не хотите не рассказывайте.

Судья пожал плечами.

– Да причем тут это. "Первые" это те кто жил в этом мире до всех нас. До людей, до лоя, до авров, до туру. Они были невероятно мудры и могущественны. Но тем не менее однажды ушли. Куда и почему никто не знает. – Судья улыбнулся. – В разных историях объясняют по-разному. В одной вот говорится что шоти это и есть те самые "Первые", которые достигли такого уровня знаний, что сумели заменить свои смертные стареющие тела на вечные бесплотные черные облака шоти. Так что может сейчас в тебя заглядывало неизмеримо древнее и могучее существо.

Однако Элен не поддержала веселость судьи.

– Мне так не показалось, – серьезно сказала она. – Может нам пора возвращаться? Нас ведь ждет самый страшный и самый прекрасный город на Шатгалле.

Судя покачал головой.

– Да, пора.

Как только они тронулись в путь, Мастон Лург приготовился к новому конфликту с Элен, полагая что та будет опять высовываться наружу, хотя бы только ему назло. Но он ошибся. Девочка смирно сидела возле плотно зашторенного окна, глядела куда-то вниз и задумчиво теребила край своего плаща. Мастон некоторое время наблюдал за ней, чувствуя что ему становится от чего-то не по себе. До Аканурана оставалось ехать не больше трех часов и значит совсем скоро ему придется столкнуться с герцогом. Он понял что боится. Он нисколько не сомневался что как только верховный претор Агрона поймет на что способна Элен, то непременно захочет заполучить её во что бы то ни стало. И вот тут ему, жалкому безродному судье из крохотного всеми забытого в столице городишки, нужно будет поступить умно и аккуратно. Практически пройти по лезвию ножа и не свалиться ни в какую сторону. Не продешевить, требуя, да-да именно требуя у самого могущественного после короля человека свое вознаграждение и при этом организовать сделку так чтобы обезопасить себя. Лург был уверен что герцог заплатит, для него это самый простой путь, от его несметных богатств ни капли не убудет, а в результате он обретет почти магическую силу. И поскольку Мастон считал герцога очень умным человеком, то не сомневался что тот выберет самый простой путь. Но всё же оставался элемент неожиданности. Ведь все-таки он собирался потребовать за волшебную девочку немалую цену, которая пусть и совсем ничтожна в сравнении с могуществом и финансовыми ресурсами бриллиантового герцога, но тем не менее может как-то раздосадовать его просто по-человечески. Герцогу конечно не понравится, что какой-то выскочка хочет за его счет в один момент вознестись "из грязи в князи". Это было очевидно. Кроме того судья ни в коем случае не собирался везти Элен сразу же в резиденцию герцога Этенгорского. Сначала он был намерен явиться туда один, надежно спрятав драгоценного ребенка в недрах "страшного города". Под неусыпным присмотром Галкута конечно же. И во время этой первой предварительной встречи обсудить все детали сделки. Такие торги конечно также вряд ли придутся претору по душе. Но Томас Халид считался человеком весьма рассудительным, спокойным и взвешенным и Лург почти не сомневался, что ему не стоит бояться того, что герцог, например, прикажет схватить его и пытать пока он не выдаст местонахождение Элен. Такое развитие событие представлялось ему абсолютно фантастичным. Герцог деловой человек. Но тем не менее он может затаить какую-то обиду на своего выскочку-подчиненного и возможно когда-нибудь потом, через год или два решит всё же как-то испортить ему жизнь, просто для того чтобы напомнить новоявленному аристократу кто есть кто. Вот это Лургу казалось вполне вероятным, но он убеждал себя что до этого не дойдет. Напротив, со временем, когда претор по-настоящему оценит весь потенциал Элен, он начнет испытывать к человеку, который доставил её к нему, нечто вроде благодарности. Мастон крепко в это верил, главным образом потому, что ему казалось что лично он чувствовал бы именно это на месте герцога.

И всё же сейчас, глядя на задумавшуюся о чем-то девочку, он понимал что ощущает страх. И дело было не только в герцоге. Сам этот ребенок тоже таил в себе немало неизвестного. Он не хотел до конца додумывать эту мысль и тем не менее постоянно возвращался к ней. Элен ничего не знала о мироедах и "первых". Как такое возможно? Можно было бы заподозрить её во лжи, но он ведь сам видел как она собиралась коснуться мироеда. Она уже превратилась бы в прах не оттащи он её в сторону. И он готов был поклясться чем угодно что это не было игрой. Она действительно не знала. Так откуда же она такая взялась, если на Шатгалле каждый малыш с пеленок учится сторониться блестящих гудящих шаров, а также затаив дыхание слушает бабушкины сказки о древних доисторических повелителях этого мира? Судья не знал ответа. Откуда она явилась? Из горнего мира мудрецов, с одной из лун или из счастливой Астары? Или из каких-то мифических земель за бескрайним Северным океаном или с еще более сказочных Облачных островов? Но ведь это всё сказки. Если бы где-то и жил такой великий и мудрый народ, способный видеть истину, создавать металлических собак и изменяющуюся на глазах одежду, то ему ничего не стоило бы воцариться во всей Шатгалле, превратить её в свою вотчину, смести все королевства и царства и установить свой, какой им заблагорассудится, порядок. Возможно конечно что у них просто нет такой цели, что они уже слишком высоко поднялись над человеческими страстями и пороками и не хотят иметь ничего общего с диким и алчным населением Шатгаллы. Но тогда каким образом одна из них вдруг появилась возле Туила, от которого до любого моря и океана десятки и десятки дней пути. Разве что и правда свалилась с луны, усмехнулся про себя судья. Нет, конечно же нет никакого многомудрого просветленного народа. Да и Элен всё же обычный ребенок, вздорный, плаксивый, наивный, пусть и с некоторыми необычными способностями. Но ведь довольно часто рождаются люди с различными аномалиями. Всё вполне объяснимо и не стоит приплетать сюда какую-то запредельную мистику и волшебство. Даже этот её пес не такое уж и чудо. Ну разве он не слышал с самого детства, что такие же механические твари оберегают священный замок в Лазурных горах, где якобы живет королева лоя. И значит вполне возможно что что-то подобное в мире действительно существует, в единичных так сказать экземплярах. В любом случае бояться тут нечего, тот кто боится никогда не обретает удачу, и в любом случае уже совсем-совсем скоро это будет головная боль верховного претора.

Судья тихо незаметно вздохнул. Надо сосредоточиться на главном, сказал он себе. Он считал что уже выработал и хорошо обдумал план предстоящих действий и теперь пора просто отбросить все сомнения и начать его исполнять.

Первым делом он собирался посетить Судебный дом. Надо заявить в розыск кирмианку, Минлу Такуладу Хин и её сообщников: изгоя лоя и металлического пса, обозначив последнего как один из механизмов маленького народа. Умалчивать о собаке он считал нецелесообразным, ибо это очень яркая примета преступников. И как только он волевым усилием освободил себя от страха, он прямо-таки загорелся желанием как можно скорее приступить к исполнению задуманного. Всё будет хорошо, убеждал он себя, всё будет хорошо.

106.

Сойвин открыл глаза. Взгляд тут же уперся в светло-коричневый грунт с мелкими серыми камешками. Весьма необычной ракурс зрения для всей его прошлый жизни, но теперь ставший для него основным. Уже рассвело. Он снова впадал в сонное забытье. На несколько минут, на час, он не знал. Мучительно болела шея. Ему нестерпимо хотелось поднять голову и посмотреть на небо, но тогда его ждет жуткая стреляющая боль в измученной шее и спине и он медлил.

Пытка продолжалась уже много-много часов, но сколько именно он уже не представлял. Его изможденное сознание всё чаще проваливалось в тягучее марево некоего полусна-полубреда, а иногда и в невероятно яркие и отчетливые воспоминания о прошлом, туда где он был еще здоров, молод, счастлив и полон надежд на будущее. А главное свободен, абсолютно и безусловно свободен. Теперь же земля сдавливала его тело со всех сторон и эта жуткая беспрерывная тяжесть была хуже всего. Он больше не мог нормально дышать, ему осталось только слабое поверхностное дыхание, а если он пытался вздохнуть чуть глубже, грудная клетка тут же упиралась в каменную плоть земли и его тут же пронзал животный ужас от мысли что он не способен сделать вдох и ему приходилось прикладывать много усилий чтобы успокоить себя и начать дышать хоть как-то. Время от времени затекшие оцепеневшие конечности начинали сводить безумно болезненные судороги и он не мог ничего с этим поделать. Боль корежила его мышцы, а из глаз текли слезы. Несколько раз он пытался пошевелиться в своей могиле, но спрессовавшийся грунт действительно был как камень и острое ощущение этой каменной хватки сводило с ума. Спать было практически невозможно, его закопали так что шея и голова оставались снаружи и он мог лишь дремать, наклонив голову вперед, но за это его мучила острая боль в шейных позвонках. Кроме того, иногда где-нибудь на скрытом под землей теле возникал нестерпимый зуд, ему чудилось что некие крохотные жучки терзают его и забираются под кожу. Смертельно хотелось почесаться и приходилось мучительно претерпевать этот зуд, пытаясь отвлечь себя мыслями о чем-то далеком и прекрасном. Но утомленный рассудок словно тоже обессилел и был уже почти не способен вызвать из памяти хоть какие-то светлые образы.

Кормить его не кормили, впрочем голод как таковой его не беспокоил. Порой возникало чувство жажды, но пить иногда ему давали и Сойвин конечно понимал что не из-за милосердия, а лишь чтобы продлить его мучения. Мочиться приходилось куда-то в себя, сначала с омерзением, а потом уже совершенно равнодушно, чувствуя как тепло разливается по бедрам и животу.

Однако всего этого Хишену было недостаточно. И потому он регулярно навещал своего пленника и издевался над ним. Мивар собственноручно обрил взбунтовавшегося бриода наголо, а затем маленьким острым ножичком вырезал на коже черепа оскорбительные слова. На лбу же он длинными размашистыми порезами вывел: "иуда". Ибо по его мнению Сойвин в первую очередь был гнусным предателем, вероломно и подло предавшем самое дорогое что у него было – своего повелителя и командира. Кроме того Хишен мочился на него, садил на него мух, оторвав им крылья или зажимал ему рот и нос своей могучей дланью, с удовольствием наблюдая как дергается и выпучивает глаза обезумевший задыхающийся человек. В один из своих приходов, будучи не в духе, мивар отрезал Сойвину кусок левого уха и засунул ему глубоко в горло. После чего с презрительной улыбкой смотрел как бриод давится и кряхтит, пытаясь вытолкнуть из себя кусок своей плоти.

Сойвин умолял Хишена о смерти, но тот, молча выслушав его тихое сбивчивое бормотание, разворачивался и уходил.

Сойвин собрался с духом и откинул голову назад. Ему показалось что он взвыл от боли, но на самом деле он не издал ни звука. Голубое с оттенками розового и зеленого рассветное небо, очерченное квадратом стен внутреннего двора Цитадели, казалось неописуемо прекрасным, безумно далеким и сказочно счастливым. Солнце еще не поднялось достаточно высоко и двор пока что был в тени, и Сойвину представлялось что он уже смотрит из тьмы могилы туда где плещется радостный свет жизни. Сильно болела голова, где-то в районе переносицы. Зато остальное тело он уже как будто и не чувствовал, словно оно превратилось в ту же землю что окружала его.

В душе снова заскребли мысли о том зачем же он всё это сделал, ради чего он страдает, ради какой цели он обрек себя на всё это. И он понимал что не знает ответа, как будто не может точно вспомнить как же всё это произошло, почему он бросился на Хишена и приставил ему к горлу клинок. Ради какого-то другого человека? Сейчас это ему представлялось невероятным, почти смехотворным. Нет, он не мог совершить подобной глупости. Ну тогда зачем? Образ очаровательной кареглазой девушки, стройной, изящной, чистой и светлой таял и размывался в его голове и он никак не мог твердо сосредоточиться на нем. Но ведь в любом случае дело было не в ней, конечно не в ней, это было нелепо, недопустимо. Разве можно представить что бы он, матерый, прожжённый душегуб и лиходей, окаянный, безжалостный висельник и тать вдруг низверг себя во весь этот ужас единственно только из-за какого-то милого личика? И он твердо верил что нет. Тогда зачем? В голове всплывали смутные образы кого-то еще, кирмианки, лоя, пожилой женщины, визжащей как животное, молодого человека с потемневшим лицом и других. Но это не было ответом, все они не имели для него никакого значения. Никакого. Сойвин возвращался в прошлое, туда где он храбрый уважаемый офицер Пограничного корпуса, а затем к прекрасному лицу светловолосой женщины и к искаженному лицу другого офицера, умирающему от жуткой раны, нанесенной мечом Сойвина. Но и там не было ответа. Его не было нигде. Разве что только в этом бездонном, бесконечном небе, переливающимся настолько глубокими и пронзительными цветами, что душа замирала в восхищении, разве что где-то в нем скрывался какой-то намек на ответ. Но Сойвин его не понимал и снова впадал в забытье.

Очнувшись еще раз, он увидел сидящего на низенькой скамейке Хишена. Мивар сжимал ладони и задумчиво глядел на своего бывшего бриода. И сердце Сойвина ёкнуло от радости, ему показалось что в бесцветных глазах повелителя Гроанбурга проглядывает решение убить наконец несчастного пленника.

– Ну что, гниль пакостная, ошметок человечий, падаль вонючая, иуда проклятая, осознал всю гнусность своего поступка? – беззлобно проговорил Хишен.

Сойвин молчал, с усилием вслушиваясь в слова своего мучителя и с трудом понимая их смысл.

Хишен усмехнулся:

– Ну и урод же ты, братец! Думаю теперь та лярва даже и не взглянула бы на тебя. В голове просто не укладывается, из-за какой-то сучки на святое руку поднял, всё предал, мразь, меня, ребят, братство наше, родину предал. И всё потому что членом вместо головы думал. А ведь небось к этой телке так и не прикоснулся! – Хишен сокрушенно покачал головой. – Во истину, ума нет – считай калека.

Слова мивара все-таки достучались до души Сойвина, в ней зазвенели какие-то эмоции и его сознание как будто бы прояснилось.

– Сдохнешь ведь тоже, – отчетливо произнес он.

Хишен удивленно поглядел на него, а затем весело и громко засмеялся.

– Ну ты тупой! – Воскликнул он. – Я будто сам не знаю, что сдохну. Да ведь дело не в том кто когда сдохнет, а в том кто как жил. Один день моей жизни стоит сотни лет твоей убогой ползучей жизни. Тебе сколько, тридцать? И все эти годы ты сопел, робел, ныл, скорбел, жевал сопли, ходил вокруг да около, исполнял чьи-то приказы, слушал чьи-то предписания, следовал каким-то нравоучениям, укладывал себя в распорядок, давил в себе животное, подстраивался, обламывался, не смел прикоснуться к бабе, которую хотел, не смел вспороть брюхо ублюдку, которого ненавидел. А я? Да я жил только по своему желанию, делал что хотел и когда хотел. Имел во все дыры самых красивых баб на этом свете, ломал носы и челюсти, разбивал черепа, отрубал ноги и руки всякому кто мне не нравился, ложил вот такой хер на всех королей, генералов и судей, швырял деньги налево и направо, ходил по всему мир, в любой город въезжал как завоеватель, никого не боялся, воин и властелин, я повелевал и сражался, я до самых потрохов узнал и изведал что такое власть, богатство, воля, свобода и сила. Ты по сравнению со мной чмыреныш, слепой щенок, навозная куча. Да если меня прямо сейчас испепелит молния, то я всё равно ничего не потеряю. Я прожил такую жизнь какую ты даже вообразить не смеешь. Я победитель. Я был им и останусь. И ты пугаешь меня тем что я сдохну?! Что будет значить смерть для меня, до пьяна, до отрыжки, досыта напоившего каждую из своих страстей. Я изведал всё в этой жизни, я весь этот мир носил у себя в кармане. А ты, который даже не смог отыметь красивую бабу, лежавшую с тобой на одной кровати, о чем будешь вспоминать ты перед смертью? О своем тщедушии и бессилии, о своих бесконечных пиздостраданиях и глубокомысленном ковырянии у себя и у других в жопе, о том как боялся всего на свете и глотал слюни вместо того чтобы харкнуть какой-нибудь твари в морду. Да тебя даже презирать невозможно, разве что пожалеть. Тебе подарили жизнь, а ты её просрал как последнее чмо. Мудило стоеросовое. Пень с ушами. – Хишен перевел дух и продолжил уже спокойнее. – Кстати о смерти. У меня для тебя кое-что есть.

Мивар поставил перед глазами бывшего бриода металлическую клетку, в которой бегала большая серая крыса. А затем положил на землю ручную пилу.

– Вот что тебя ждет, – радостно сообщил он. – Может слышал у каких-то там лесных дикарей, у либингов или кого-то еще, есть такой вид казни. Человека связывают, подвешивают вниз головой, а на голове завязывают мешок с голодной крысой. И она сжирает ему лицо, глотку, уши пока тот наконец не сдохнет от потери крови или задохнувшись. Но перед этим окончательно обезумев от боли. Такая гнида как ты, предавшая своих братьев, как раз этого заслуживает. Да, кстати, крыску зовут Тайвира. – Хишен улыбнулся. – Ну ладно-ладно, служивый, не бзди. Я еще ничего не решил. Может использую это, – он поднял с земли пилу. – И просто медленно, не спеша отпилю твою глупую башку. Ты главное только не кончись раньше времени. А то скоро твое тело начнет гнить и ты подохнешь от заражения крови. Или сердце не выдержит, если будешь много переживать. Тебе в твоем положении вредно волноваться. – Мивар криво усмехнулся. – Я понимаю тебе бы хотелось закончить всё побыстрее, но такого милосердия ты не заслужил. К тому же твою возлюбленную, – Хишен постучал по клетке, – бродяги только вчера поймали и она еще не успела как следует проголодаться. Так что ты давай, держись, воин. Не сумел достойно прожить, так хоть умри достойно. Тайвира ждет тебя. Впрочем, я ничего еще не решил. Может всё же пила лучше подойдет для тебя. Прямо не знаю что выбрать, наверно потом монетку брошу. – И мивар весело засмеялся.

107.

Какое-то время 7024-ре не мог уяснить что происходит. Он прекрасно понимал, что его "метаформа" крепко спит и её, то есть и его, основное сознание находится в фазе диапаузы, перейдя в режим гиберзамкнутости, и практически не воспринимает реальность. Тем не менее Ташунг чувствовал что физическое тело его "метаформы" перемещается. Он не мог воспринимать видимое электромагнитное излучение, но ощущал прикосновения, изменение положения в пространстве и даже слышал несколько слов, сказанных тем самым самцом, с которым он позволил совокупиться своей "метаформе". Самец приказал принести ему "куль" и приготовить "гроб". Также 7024-ре почувствовал изменение окружающей температуры, стало заметно прохладнее. Но он не мог понять почему его "метаформа" никак не выйдет из режима гиберзамкнутости, такие воздействия на её физическое тело должны были непременно разбудить девушку. Он повнимательнее вгляделся в её сознание, затем опустился на более глубинные уровни и в конце концов перешел к уровню химических соединений. И вскоре он наконец различил присутствующее в теле вещество, которого не должно было здесь быть. Некое гипнотическое соединение блокировало определённые нейромедиаторы, не позволяя мозгу перейти в режим бодрствования.

Сознание Ташунга словно пронзила молния: его "метаформу" отравили и её похищают.

В первые минуты он впал в панику. Что делать? Как предотвратить? С какой целью? А после растерянности его охватило бешенство. Он возжелал уничтожить этого наглого самца, он был так возбужден что даже не мог вспомнить его имя. Но в конце концов он вспомнил о синеглазой девочке, носительнице непонятной аномалии, и его словно окатили ледяной водой. Он провалил задание. Или вот-вот провалит. Что задумал этот самец? Он вспомнил его имя: Далив Варнего. Что ему нужно?

Ташунг пытался хладнокровно проанализировать ситуацию, но вместо этого постоянно скатывался к мыслям о том что скажут арины, Великие Координаторы, узнав о его просчете. Дагатор 35 будет разочарован и их недовольство может вылиться не только в обструкцию, но и допустим в заключение 7024-ре в сферу корреляции. Какой стыд! Как же это будет унизительно для него, ведь он не какой-нибудь юнец, нарастивший свою первую четырехмерную нейронную сеть, нет, ведь он уже сплел трехзвенную структуру Кролла и перешел барьер световой изоляции. И вдруг такой позор. Какое-то животное перехитрило его.

Он попытался успокоиться. В конце концов ничего непоправимого еще не случилось. Его просто задержали. Действие гипнотического соединения не вечно, "метаформа" проснется, он обретет полный контроль и полную силу. Чтобы не задумал этот Далив Варнего, он совершил ужасную ошибку, он просто не представляет с кем имеет дело.

Ташунг попытался сосредоточиться на окружающих его людях, предпринял попытку ментального сканирования. У него даже промелькнула мысль о "методе кокона", то что он так удачно проделал с одним из разбойников в Гроанбурге. Как было бы здорово, если бы он сумел погрузить этого вероломного Варнего в вечный мрак, заставить его жалкую психику сколлапсировать в наглухо замкнутый кокон. Но как он и предчувствовал это было совершенно невозможно. Во-первых, приходилось честно признать, что он просто еще не имеет в этом почти никакого опыта и его навыки в ментаскопии удручающе ничтожны, если не сказать сильнее. Они практически ничто по сравнению допустим с мастерством Дагатора 35, который был способен выключать и включать сознание таких животных как этот Варнего практически моментально и на больших расстояниях. А ему, Ташунгу, например для "метода кокона" требуется громадная концентрация, постоянный визуальный контакт с жертвой и её полное внимание. Ну, а во-вторых, как он только что понял без бодрствующего сознания своей "метаформы", все его способности к ментаскопии и вообще стремительно приближались к нулю. Это было обратной стороной процесса "слияния", позволявшего ему жить и функционировать в этом мире. Ташунг мысленно вздохнул и у него даже промелькнуло что-то вроде усмешки, когда он напомнил себе что это воображаемое "вздыхание" чисто человеческая реакция, которую он перенял у своей "метаформы". И уж неизвестно в какой раз он снова с волнением подумал о том что процесс "слияния" непрерывно продолжается и он всё больше и больше превращается в свою "метаформу", они становятся единым целым. "Как странно, ведь Суора Эрминейг это я", сказал он себе и словно повис над пустотой. Дагатор 35 предупреждал его что становиться кем-то другим это совершенно неописуемый и непостижимый опыт, это переживание подобного которому больше нет во Вселенной и замирая то ли от восторга, то ли от ужаса Ташунг понимал насколько был прав наставник.

Ментаскопия, ослабленная спящим сознанием девушки, ни к чему не привела. Ни о каком воздействии на это животное не могло быть и речи. 7024-ре чувствовал излучение его мозга, вибрацию его сознания, он словно различал что где-то в непроглядной тьме горит огонь, но и только. Ташунг даже не мог точно сказать какие эмоции переживает в данный момент Далив Варнего, кроме примитивной регистрации присутствия чужого сознания ментаскопия не дала ничего. Но 7024-ре уже более-менее успокоился, признавать своё ограничение и несовершенство это первый шаг на пути к безграничности и совершенству, напомнил он себе. И попытался разобраться что же этому Даливу нужно от сайтонской аристократки.

"Судя по всему он похищает меня", размышлял Ташунг, "он желает завладеть мной. Может это то что они называют любовью?". Он постарался припомнить недавний процесс совокупления. К сожалению во время оного он больше следил за физиологическими процессами и эмоциями своей "метаформы", удивляясь их накалу и глубине, и практически не обращал внимание на то что происходило в сознании самца. Возможно ли что самцу так понравилось соитие именно с этой самкой, что он хочет повторять его снова и снова и только с ней? Ташунг задумался. Но он быстро понял, что у него недостаточно статистических данных, чтобы уверенно ответить на этот вопрос. Он конечно прекрасно помнил как буквально сияли мозговые центры удовольствия его "метаформы" и зашкаливал уровень соответствующих гормонов и нейромедиаторов. Суора Эрминейг несомненно наслаждалась и переживала … Ташунг поискал подходящее слово… наверно счастье. А самец? Конечно же он тоже испытывал удовольствие, но насколько 7024-ре успел изучить тот биологический вид, частью которого он теперь являлся, самец испытает точное такое же удовольствие при соитии с любой другой самкой, так зачем же завладевать именно этой? Но это если говорить о чистой физиологии, любовь несколько более сложное понятие. Ташунг почувствовал что вступает на зыбкую почву. Про любовь Дагатор 35 говорил лишь вскользь, она мало интересовала Великих Координаторов. Глубинная эмоциональная привязанность, рождаемая при совместном времяпрепровождении не представляла из себя ничего особенного. Но неужели этот самец так быстро ощутил к Суоре эмоциональную привязанность? Ташунгу казалось это весьма сомнительным и в конце концов он решил, что Варнего побуждаем какими-то меркантильными интересами. 7024-ре подумал о своем кошеле с золотом и той монете, которой он так неосмотрительно расплатился с трактирщиком. Может это ограбление? Далив Варнего хочет завладеть её золотом, но зачем тогда куда-то забирать её из комнаты и судя по ночному холоду и вообще из постоялого двора? Может он хочет убить её? Чтобы никто не заявил о пропаже золота.

Мысль о смерти не напугала Ташунга. Он не сомневался что в случае гибели его "метаформы" арины сумеют вернуть его сознание в Хранилище на базу. Хотя он и понимал что какая-то его часть, та что уже окончательно слилась с "метаформой" исчезнет навсегда. Но тем не менее это будет крах всей его миссии. Его начнут считать не оправдавшим надежды и ему придется провести в Хранилище неизвестно сколько времени, прежде чем ему предоставят другой шанс стать "арином". 7024-ре почувствовал что его снова охватывает ярость и бешенство. Его уничтожит какое-то примитивное, убогое, алчное животное. Это было немыслимо.

Он снова услышал голос, требующий посветить, и понял что тело девушки кладут на что-то твердое. "Сейчас!", с отчаяньем подумал он. Проклятый самец задушит её или вонзит кинжал в грудь. Ташунг понимал что переход будет мягко говоря не слишком приятным, а еще менее приятным будет встреча с Великими Координаторами. Скорей всего они ничего не скажут ему и даже будут стараться не смотреть на него, но сколько же унижения он испытает. Он вдруг понял что по щекам спящей девушки текут слезы и эти слезы вызваны его, Ташунга, переживаниями. Это было невероятно. С уничижительной горечью и раскаяньем он подумал о том что был слишком самонадеян, самоуверен, напыщен и попросту говоря глуп в этой "метаформе". Ведь он считал что ему ничего не угрожает, что он легко справится с любой опасностью, которая может возникнуть для Суоры, что никто из этих примитивных животных по большому счету и не может представлять для него опасность. А что в итоге? Этому самцу хватило одной щепотки гипнотического вещества чтобы перечеркнуть всю жизнь Ташунга, повергнуть его в прах, уничтожить, унизить. А ведь Дагатор 35 и другие арины не раз говорили о том что их великий народ сгубила в первую очередь именно самонадеянность. Ташунгу стало непереносимо стыдно. И кажется он уже испытывал ненависть ни к этому убогому самцу, а к самому себе. Но ни удара кинжала, ни кольца удавки он так и не почувствовал. Её аккуратно уложили на судя по всему деревянную поверхность, вытянули ноги и руки и больше не прикасались. Ташунг услышал над собой какой-то скрип, затем тихое полязгивание металла и всё. Стало тихо. Тихо и холодно.