Портрет Воланда. Фантастический роман-притча

– Новенький, лейтенант Круглов.

– Вот ему, кстати, и поручим это дело. Молодой, кровь кипит. От усердия из штанов выпрыгивает. Такой детской лопаткой за месяц подземный тоннель от Москвы до Бомбея прокопает.

– Да уж, в прыти ему не откажешь, – улыбнулся Клочков.

– Машину к подъезду через пять минут, – распорядился подполковник.

– Прокопать-то я и до Нью-Йорка прокопаю, но как некстати эта кража, лучше бы с завтрашнего утра ею заняться, – с тоской думал Круглов, мечтательный худощавый шатен среднего роста, с карими глазами и коротко подстриженными волосами, трясясь в казенной машине и вспоминая ожидающие его дома котлеты с жареной картошкой, поддернутую инеем бутылку водки «Парламент» в холодильнике и, самое главное, молодую жену Веру…

Что ж, не будем слишком строги к нему, читатель, ведь с момента заключения Кругловым брачного союза не прошло и трех месяцев, и кровь бурлила у лейтенанта не только на работе.

– Нет, не поймет меня этот старый черт, – искоса взглянул Круглов на сидевшего рядом с ним в машине заместителя начальника Управления подполковника Ерошкина, хотя «старому черту», надо признаться, в ту пору исполнилось всего лишь сорок лет. – Ладно, попробую думать о чем-нибудь другом. О Нью-Йорке, например. Вчера про Америку интересная передача была по телевизору. Нью-Йорк показывали. Какой интересный город! Бродвей, Центральный парк, небоскребы… Эх, хоть в мечтах там побываю.

«С такой работой и зарплатой о Нью-Йорке нечего и мечтать, – ехидно прошептал ему внутренний голос. – Смотри по телевизору передачи „Вокруг света“, „Непутевые заметки“ с Дмитрием Крыловым и не рыпайся. В лучшем случае поедешь вместо Америки на дачу к родственникам, в Приозерск…»

Скрип тормозов прервал невеселые размышления Круглова.

– Приехали, лейтенант, – дернула его за рукав криминалист Сидорина, симпатичная 37-летняя брюнетка, строго следящая за своей фигурой, двумя детьми и мужем, доцентом Технологического университета. – Выходим.

Старый художник, казалось, был смертельно напуган. Бархатный берет, прикрывающий торчащие во все стороны жиденькие пряди седых волос, был сдвинут на затылок. Темные пятна от пролитого им успокоительного лекарства образовали непрерывную цепочку от груди до коленей на полинявшем и вытянутом вельветовом костюме бежевого цвета. В комнате резко и пронзительно пахло больницей.

– Ба, старый знакомый! Петр Константинович! – протянул ему руку Ерошкин. – Рассказывайте, что у вас случилось…

– Александр Иванович, дорогой, – узнал подполковника прослезившийся художник и радостно бросился к нему навстречу. – На вас вся надежда. Выручайте старика, иначе… не миновать беды. И мне, и всем вам…

– И нам? О чем это вы, дорогой мой? – недоуменно спросил Ерошкин, подняв удивленно брови, но затем быстро перевел все в шутку. – У вас хранились боевые отравляющие вещества времен Первой мировой войны? Или пушечный плутоний? Их и украли?

– Вы все шутить изволите, а у меня картина пропала, – понизив голос, сказал Рохальский и почему-то испуганно огляделся по сторонам, словно боялся увидеть что-то очень страшное.

– Какая картина? – поинтересовался Круглов.

– Что, одна картина? – с явным разочарованием вступила в разговор Сидорина. – И все?

– Нет, не только картина. Деньги, хрусталь, драгоценности жены моей покойной… Даже заначку мою долларовую, на похороны держал, и ту сперли… Да Бог с ним, со всем этим барахлом! Вы мне, главное, картину разыщите!

– Что же за картина такая? – не выдержал Круглов. – Видимо, старинная? Кто художник? Чья школа?

– Александр Иванович, можно вас в сторонку? На пару минут… – Проигнорировав вопрос лейтенанта, старик потянул Ерошкина в другую комнату.

– Хорошо. Осмотрите пока квартиру, – обратился подполковник к Сидориной и Круглову. – Проверьте замки, окна. Лидочка, особое внимание уделите сигнализации. Не могли же воры через стену проникнуть? Или, возможно, кому-то из знакомых Рохальского был известен код и пароль сигнализации? Потом вместе с хозяином составьте список пропавших вещей и ценностей. Опросите соседей. Может быть, кто-нибудь что-то видел или слышал.

Оставшись наедине с подполковником, старый художник вновь огляделся вокруг со страхом, затем осенил себя крестным знамением и тихим шепотом, слегка запинаясь, произнес:

– Украденная картина написана мной…

– А-а, понятно, – чертыхнулся про себя Ерошкин, но вслух сдержанно произнес: – Я понимаю, она дорога вам как память… На ней изображены близкие вам люди? Ваши родители?

Старик молчал, погрузившись в свои воспоминания.

– Жена? – участливо спросил подполковник.

– Скажите, Александр Иванович, вы читали роман Булгакова «Мастер и Маргарита»? – неожиданно спросил Рохальский, будто не слыша заданных ему вопросов.

– Ну да, читал в свое время, – удивленно буркнул Ерошкин, – году эдак в восьмидесятом или в восемьдесят первом… А при чем здесь Булгаков?

– Дело в том… – старик запнулся и опять перешел на шепот, – что на этой картине я нарисовал Воланда с его свитой…

«Вот старый идиот!» – в сердцах подумал Александр Иванович и спросил:

– Ну и что же в этой картине ценного или необычного? Разве что ваша память…

– Видите ли… – Художник наклонился к уху Ерошкина и прошептал: – Я писал эту картину с натуры…

– Так и есть! Все-таки старик спятил, – мелькнуло в голове у милиционера, – а жаль…

Он внимательно посмотрел в глаза Рохальскому. Удивительно, но никаких признаков безумия Ерошкин в них не заметил. Умные, выразительные глаза, в которых до сих пор плескался страх. Может быть, еще отчаяние. Но не безумие, нет!

– Как прикажите вас понимать, Петр Константинович? – задал ему вопрос подполковник, борясь со жгучим желанием немедленно послать старика куда подальше со всей его бредятиной.

– Это длинная история… Но извольте, я расскажу вам ее. Картина написана мной в 1937 году. Тогда я, молодой, бесшабашный художник, постоянно голодный и жадный до денег и славы, проживал в Москве на съемной квартире в Обуховом переулке, дом 9. Мне посчастливилось водить знакомство с Булгаковым, Олешей, Катаевым, Ильфом и Петровым…

Ах, какие это были прекрасные и незабываемые дни моей жизни! Мы часто собирались на квартире у Булгакова по вечерам. Пили вино, читали стихи, пели, смеялись и спорили до хрипоты…

Я демонстрировал друзьям свои ранние работы. В те годы символизм и футуризм были загнаны в подполье и официально господствовал так называемый социалистический реализм. Рабочие будни и трудовые вахты, колхозники на полях, рабочие у станков, знамена Первомая, ну, и разумеется, великий вождь со своим окружением. Я, грешным делом, отдавая дань времени и помня о собственной безопасности, тоже выполнял ряд заказных работ.

Но в узком кругу я показывал совершенно другие картины. На них черные ангелы зловещими птицами падали на опустевшие города, люди сходили с ума и превращались в животных… Демоны с мечами в руках, пересохшие реки, зарево на горизонте, и все, знаете ли, такое и тому подобное…

Булгаков, в свою очередь, иногда читал нам главы своего будущего романа «Мастер и Маргарита». Всем безумно нравилось, а я тогда тихонько подсмеивался над ним, считая, с одной стороны, его роман выдумкой и фантазией, а с другой стороны, чуть ли не религиозной пропагандой.

– Вы что, Михаил Афанасьевич, – говорил я ему, – хотите сказать, что Христос все-таки существовал? И дьявол тоже? И вы верите в это? Вы знаете, что я вас люблю и очень уважаю, но, извините меня, нельзя же лить воду на мельницу религиозного дурмана. И это в то время, когда в нашей стране строится социализм и церковь практически отделена от государства. А если о вашем романе узнают в НКВД?

– Но ты ведь об этом им не расскажешь, – грустно улыбался Булгаков. – А если и расскажешь, то я надеюсь, дашь иную политическую оценку…

– Я не расскажу, и друзья мои и ваши не расскажут. Но вокруг нас не только друзья, поймите это.

– Значит, мой роман увидит свет в иное время, – отшучивался писатель. – Вы же все можете считать его сказкой для взрослых. Хотя, глядя на твои картины, никогда не скажешь, что ты убежденный атеист.

Но однажды вечером, когда гости уже разошлись, а я задержался в гостиной, упаковывая свои картины, Михаил Афанасьевич подошел ко мне и сказал:

– Не знаю почему, но все же хочу открыть тебе маленькую тайну, Петя. Я не случайно пишу этот роман. И я должен обязательно дописать его, – он поднял на меня взгляд, такой выразительный и грустный, – перед тем, как уйду в мир грез.

Затем он положил мне на плечо свою руку и добавил:

– А тайна заключается в том, что я лично видел Воланда и его свиту…

– Бедный Булгаков, – подумал я в ту минуту, – он сошел с ума от своих фантазий! – Я был однозначно убежден в помутнении его рассудка. Впрочем, вы ведь тоже считаете, что я сумасшедший, не так ли, Александр Иванович?

От такого внезапного вопроса Ерошкин вздрогнул.