Злоключения на острове Невезения

– Не мне у вас порядки наводить! Да и земли достаточно – уработаюсь!

В общем, Олег до темноты бы пахал огороды, но пришёл москвич Тимофей и его сменил. Олег уснул в горнице, а старухи скородили, а потом сажали картошку. Сажали под плужок, за лошадь ходила Маруська. Марью Кузьминичну отпустили убираться в доме и следить за печью, только иногда она выходила сменить Маруську. Закатывая мотоблок в машину, Олег одобрительно сказал:

– Я думал, вы горожанка, а вы и с печкой управляться можете!

– Велик город – Утятин, я сама до сорока лет царице кланялась.

– Моя мама тоже так про печку говорила, – тепло улыбнулся Олег.

Переночевав в Пружинске у Воловых, она вернулась на следующий день в Утятин и уже планировала, что перевезти в своё новое жильё, и тут эти беда с Наташей…

А теперь, после освобождения Наташи, Марья Кузьминична стала собираться во Второе Рясово, «в свой дом», как она себе говорила. И пару раз съездила, каждый раз на два-три дня, постепенно обживаясь и составляя список, что перевезти сюда. Постепенно знакомилась с односельчанами. Уже знала, что по субботам мужики топят баню и первыми моются, а потом идут старухи. И все несут с собой по несколько полешек. Около бани – родник, ходила к нему с двумя пятилитровыми пластиковыми бутылками, больше за раз ей не утащить. Зато как она здесь спала! Как наслаждалась тишиной! Как-то топталась на площадке напротив дома. Подошли «москвичи» – настоящий москвич Тимофей, нелюдимый мужик лет под сорок, и старик Зимин, что из Новогорска. Зимин спросил, не собирается ли она с обрыва броситься. Марья Кузьминична ответила:

– Тут нужно к зиме колодезный ворот поставить, и на санках воду в пластмассовых флягах поднимать. Один внизу наливает – один наверху принимает. Ну как, вступаете в колхоз или будете единоличниками по тропке скользить?

– Надо подумать, – сказал Тимофей. А Зимин только крякнул.

Когда Олег привёз по её заказу насос, шланги и большие бочки под воду, помогали все. Ставили бочки на фундамент развалившегося угольного сарая, а воду собирались качать из нового русла реки, с конца огорода. Для питья она не годилась, а для хозяйственных нужд – вполне. Правда, только на тёплое время. Зимой, старухи сказали, они снег топят. Когда Олег спросил, с какой стороны краны ставить, она ответила:

– А вот, где тропка, чтобы и Лене, и мне удобно было.

– Ты что, и ей дозволишь воду брать? – спросила с завистью Паня.

– Дерьма жалеть – еды не будет, – ответила Марья Кузьминична, и увидела, как Зимин толкнул Рясова, а тот показал ему большой палец. «Они что, думали, что я исключительно по-французски изъясняюсь?», – подумала.

На середину мая она наметила окончательный переезд. Из последней, как Марья Кузьминична надеялась, поездки она возвращалась уже к вечеру, припоминая, что ещё нужно не забыть. Во дворе у дома её ждал Вова.

– Ты что? – сказала она. – Давай-ка в квартиру поднимемся.

– Не пойду, – упёрся внук. – Там Танька.

– И что тебе Танька?

– Я тебе звонил, а она ругается.

Уточнила, как ругается. Вова объяснил.

– Ладно, я с ней разберусь. Пошли тогда в «Селезень», поужинаем.

– Мне Нюсю забрать надо. И кашей покормить.

– Ладно, пошли за Нюсей, а потом в «Селезень».

Нюся ей обрадовалась:

– Мы купим что-нибудь вкусное и к бабе Жене пойдём?

– Нет, мы пойдём в кафе, и там съедим что-нибудь вкусное.

За столом Нюся спросила:

– А страшная бабушка сюда не придёт?

– Кто?

Вова сказал:

– Ну, я сказать хотел, а мама не разрешает… а баба Аня говорит, «ты бабушке скажи».

– Точнее можно?

Вова молчал, сопя.

– Большой мужик, 12 лет скоро. Научись уж ты не мямлить!

– Бабка Шумова скандалить к ним ходит, – сказала буфетчица, и поставила на стол чашки с чаем. – Правильно Анна Ивановна сказала, нечего от бабушки родной скрывать. Дура старая детей пугает, женщину беспомощную обижает. Какие вам пирожные к чаю?

– Три разных, – ответила Марья Кузьминична. – Мы от всех откусим, и следующий раз будем знать, что заказывать.

– Бабушке, Вове, мне, – ткнула пальцем в пирожные Нюся и облизала его. – Ой, а маме?

– Маме мы домой ещё возьмём, – сказала Марья Кузьминична. У неё сердце колотилось от злости, от безысходности, от жалости к внуку. Прав был Иван Иванович, пока виновного не найдут, невиновным покоя не будет. Придётся пенсионерке следствие вести. Завтра она Наташку пытать будет, и не в ванне, а с ножом к горлу!

Проводила детей до дома, но заходить не стала. Едва доплелась до собственного дома, помылась и спать легла. Сквозь сон слышала, как гремел телевизор, как шумели дети, как громко разговаривали взрослые. Но снова засыпала. Устала.

Утром встала раньше всех. Надо перехватить Наташу и поговорить с ней по дороге на работу. Ещё не собралась, как в дверь позвонили. Кого в такую рань принесло?

Сонька. Стоит, трясётся. В руках полотенце:

– Вот.

Кровавые пятна. Ага, глубокий порез.

– Вы что, на топорах с Мишкой рубились? Я сейчас скорую…

– Я прошу, Марь Кузьминична! Ну, пожалуйста!

– Соня, я ведь медсестра. Тут хирург нужен.

– Ну, Марь Кузми-и-нична-а!

– Садись и зажимай! И чтоб без истерик!

Выскочила в коридор, скомандовала сыну:

– Живо, сверху аптечку доставай! (Аптечка у них в зале на стенке лежала, чтобы дети не добрались).

Схватила телефон: