Небо молчаливое

– Серьёзно?

– Ага. По документам мы «фэ-пэ-чего-то-там-дробь-два». Два, потому что отдельно космический блок, отдельно Вернский.

IV

– Эмм, ты спишь?

«Луи», – подумала она обречённо. Что-то опять пошло через жопу. Эмма открыла глаза. Да, Луи. Глаза красные, сам убитый. Она откатилась к стенке, дёрнула к себе подушку.

– Поместишься?

– Ага. – Он скинул ботинки, не расшнуровывая, стянул толстовку и влез на кровать.

– Фет?

– Фет, – подтвердил Луи. – Он мне не верит.

– Это же Фет.

Гадать, почему они опять поссорились, сил у Эммы уже не было.

– Почему он не может относиться ко мне хорошо? Я же не делал ему плохо. Никому не делал? Потому что я вор, да?

– Нет. Нет, – повторила она. – Потому что Фет… потому что… та ещё задница.

Эмма вздохнула.

– Эмм, расскажи сказку, – попросил он. Эмма недовольно покачала головой. Луи и так отобрал у неё кучу «свободного времени», которое она могла провести в лаборатории. Но внутри… внутри все бурлило от беспокойства. Пробыть одному эти два часа? Он не сможет. Луи ненавидел сам себя. Как можно быть таким слабым? Ну как? Эмма поправила шаль. От неё пахло какими-то тёплыми благовониями.

– На самом краю земли, – начала Эмма и голос её изменился, стал не громче, но звучней и глубже, точно обрёл силу, наполнил маленькую каюту и весь корабль вместе с ней. Луи любил представлять, будто звуки имеют цвета и форму, точно волны они перекатываются по миру, по станциям, не оставляя места свербящему чувству. Зачем Фет так груб с ним последние дни?

– …там, где море обрывается водопадом, где всегда закат и всегда осень высится башня из звёздной земли. В башне живёт бог, что мудрее всех земных царей. Бог выходит на крышу башни ровно в полдень, раскуривает тонкую трубку, и поднимаются над островами туманы. В полночь он приходит снова, смотрит на звёзды через старенький телескоп. Он прикупил его на блошином рынке в одном из тысячи миров. Насмотревшись, бог уходит. Он рисует в полутьме атласы вечно-изменчивого неба. Говорят, по ним можно найти Ирею. А можно и ничего не найти. Мало кто умеет плавать в чёрной пустоте. Чёрной пустотой боги космос зовут.

– Странная сказка, – заметил Луи. Эмма кивнула.

– Не помню даже, откуда она взялась. Но мне нравиться думать, что где-то есть небо, к которому мы всегда можем вернуться. По крайней мере, у бога из сказки оно есть.

– А ты бы вернулась?

Эмма пожала плечами. Сказки о боге, живущем на краю всего, придумала её младшая сестра.

– А ты? – спросила она. Но Луи тоже не знал. Воспоминания пусть и придуманные со временем тускнеют. Может и его уже… всё?

– Как ты это всё терпишь? – он шмыгнул носом, маленький и несчастный, даром что всю кровать занимает, а Эмме уголок остался.

«Как-то терплю», – подумала Эмма, ни одной занозы внутри: ни злости, ни раздражения. Она же просто сидит и не делает ничего толком. Что тут поделать? Гладить по спине и быть.

– Я только и ною, – Луи вздохнул и вытащил новую салфетку. На полу уже успела скопиться заметная белая горка.

Эмма вздохнула и отняла руку. «Вот стукнуть бы вас с Фетом лбами!»

– Не стыди себя. – Эмма чувствовала, как слова безвкусные, бесцветные скрипят на языке. Он её не послушает. – Всё хорошо, – шептала она ему в сгорбленные плечи. Что ещё шептать?

– Ты не выспишься.

– Высплюсь, – соврала Эмма.

– Эмм? – протянул с выражением. Ну кому ты лжёшь?

Она глянула очень строго. Только Луи лежал спиной и глаз её видеть не мог.

– Мне жаль, что когда тебе было страшно, никто не мог поддержать тебя, – сказала она вполне честно, но в голове звучало другое: «мне так обидно, что никто не помог мне, когда кругом было так темно, что хотелось лечь и сдохнуть. Поэтому я не оставлю тебя с этой гадостью наедине». – Поэтому я здесь сейчас.

Луи улыбнулся очень бледно, но очень тепло. Значит, всё не зря. От постели пахло его потом. Эмма приобняла его за плечи. Всё будет здорово, мальчик мой. От нежности в груди клокотало и от боли чужой.

– Ты наверно уже устала от меня? Я.. я пойду.

– Точно?

– Да, – он встал и вытер нос, наклонился, чтобы собрать салфетки и снова шмыгнул. И было это так нелепо и мило, и печально, и… – У тебя тут кулон.

– Что? – Эмма рассеяно мотнула головой.

– Кулон, – повторил Луи, протягивая ей пыльную побрякушку.

– А-а, – протянула Эмма. Стекло приятно холодило пальцы. Только сейчас Эмма поняла насколько ей жарко и неудобно душной каюте. Эмма встала, чтобы прикрыть дверь, оставляя щелочку. Как она будет здесь спать? До смены оставалось часов шесть.

«Проклятье», – заключила Эмма и без особого интереса обратилась к находке.

В круглодонной колбочке перекатывалась сухая полынная веточка, сверху пробка, посаженная на вспузырившийся клей, и колечко под шнурок. Она надевала подвески не часто, по большей части ленилась: застёжки эти сущая пакость, и шнурков у Эммы было два, они вечно путались, точно змеи в клубке, сначала размотай, потом выцепи кучи побрякушек нужную. С кольцами проще. Где-то под майкой болтался серебряный медальончик, привезённый из страны дешёвых отелей, пурпурной жары и эвкалиптового чая. Эмма носила его не снимая, точно волшебный талисман. Ей бы хотелось иметь такой. Хотелось, чтобы кто-то мудрый однажды сказал носить и беречь, потому что в этой серебряной глупости защита высших сил. Хотелось волшебного и особенного. Скорее так носят божьи знаки – золотые солнца и кресты, не побрякушки с туристических рынков и полынные веточки в стекле. Эмма покрутила кулон: целый вроде как, грязный только. Разлука и горечь. Что ж, мне подходит. Вообще-то она любила полынный аромат, его глубину и дурманную резкость, такое вот непопулярное мнение. Эмма погладила кулон, стирая налипшую пыль. Дешевая вещица.

На утро она действительно ни черта не выспалась. Кофе уже хотелось не пить, им хотелось умыться.

Вот почему опять она должна что-то делать? Потому что может? Или ей заняться нечем? Развернуться легче лёгкого и Фету меньше проблем.

– Фет, – она спокойно вошла в его кабинет, закрыла ящик с инструментами, а сверху поставила две чашки. – Надо поговорить. О Луи. Не спорь, мне тоже не хочется. Вот чаю выпей, – она указала тонким пальцем на чашку, едва не макнула. Но Фет не заметил или решил не промолчать? – Много бинта на Людвига ушло?

– Много, – мрачно согласился доктор. – У нас антибиотики закончились и обезболивающе почти все вышло.

– На Южной возьмём. Я подам запрос.

– Уже. Что с Луи?

Эмма вздохнула.

– Он расстроен. – Нет, мягко не получится. Боги, знала бы она ещё как говорить с людьми! – Ты был груб, Фет. Луи обиделся. Эти воспоминания очень дороги ему.

– Это фикция, сама знаешь. Какой к чёрту солнечный мир, он родился вырос на местном блошином рынке. Да, не завидная правда получается.