Небо молчаливое

– А если нет?

– А если да? Добрый солнечный мир позовёт его обратно? И там, я не знаю, его ждёт милый домик среди ёлок и лилий?! В твоём мире, Эмма, есть ёлки?

– Есть. И лилии тоже. И милые дома.

– А воришек там любят?

– Луи исправился.

– Люди не меняются.

– Ох! Конечно!

– Конечно, – упрямо гнул своё Фет. Сил спорить с ним у Эммы не было. Эмма спорить в принципе не любила.– На что этот дурень надеется?

– Он верит.

– В небо? – саркастично вставил доктор. – Небо оно молчаливое. Слушай-не слушай – не заговорит.

Эмма молчала как Фетово небо. Что бы она ни сказала сейчас, сделает только хуже. Боги! Как можно быть таким упёртым и тупоголовым? Таким не эмпатичным? Да, ты прав Фет. Тысячу раз прав, четыре тысячи грёбанных раз! Нечего искать ответов свыше, выше один потолок. Эмма сама в богов не верила и в магию тоже, и благородству сестры, и маминым обещаниям. Хочешь – не делай сама. Но Луи верит и ему больно.

– Нельзя с ним так, – наконец выдавила Эмма.

– Он не ребёнок, – хмыкнул доктор.

– Пей свой чай, остывает.

V

Её чай пах солнцем, так говорила Эмма, так он за ней повторил. Её чах пах жёлтыми первоцветами, медвяной примулой. Когда-то мальчишкой он собирал букеты в лесах. Мама собирала, а он помогал. Отец всё журил их дома, что редкие цветы обдирают, но весь лес, весь-весь был усыпан желтым медовым цветением. А ещё её чай пах лимонным мармеладом, такой он сам себе покупал и ел по дороге домой, и руки о штаны вытирал, и упаковку в дальней мусорник выкидывал, чтобы дома не узнали, не увидели. А потом он вырос и лесу стал бывать только на учениях. На кой чёрт цветы тому, кто на учении? Ему и мармелад не нужен.

– Я сама собирала. Притащила на Верну ворох пряной травы. Такая здесь не растёт. Ей солнце нужно настоящее и небо с облаками. Чувствуешь? – В её взгляде отражались далёкие леса и облака густые, ватные. Она и сама ведь пахла лесом, камнепадами пахла и солнцем.– Видимо, я стала ведьмой ещё раньше, чем Луи предложил шаль.

– Вкусно, – только и сказал Константин.

– Завтра к Южной причалим. В шесть где-то. В половину седьмого поезд до станции.

– Ты ссадишь меня?

– Нет, – она обронила это «нет» серебряной капелькой, привстала с кружкой в руке, взглянула робко, не выдержала ответного взора.

– Спасибо.

– Не проспи.

Глава 5

в осенней глуби

I

Хуже всего пришлось доктору: на его душу выпало дежурство в рубке. Остальные смены Эмма отменила, рассудив, что за ночь эта кастрюля не развалится, а нам надо спать. С рассветом она поднялась в рубку сонная, но полностью готовая с массивной серой сумкой на плече. У Константина была похожая для походов в зал. Луи растолкал его ещё раньше. Кто растолкал Луи, кэп не знал. Пацан весь горел в предвкушение дела.

«Швартуемся!» – объявил доктор. Корабль заметно тряхнуло.

Фет кивнул Эмме и отступил от штурвала. Было в ней что-то волшебное в этот притворный рассветный час. На тонком экране, точно глумясь над экипажем и всей Верной как она есть, разгорался рубиново-алый рассвет.

Сквозь густую дегтярно-вязкую черноту летел состав. Южная считалась большой станцией, дважды в день сюда прибывали корабли: торговцы и пираты, прилетали послы, а всякие ремонтники закупались материалами. Южная жила автономно, и потому продать здесь можно было только что-то по-настоящему интересное. Редкие фрукты, вещи из Старого мира, картины. Картины покупались особенно активно. Художников на Верне практически не было, оно и понятно в ядовитом мире нужно работать – выживать, а не кисточками размахивать. Так объяснял Луи и Константин в принципе был с ним согласен.

Пацан обещал, что их ждёт дело и большего не уточнял. Говорил: весело будет, что тебе, капитан, скучать? Нужно только пойти со мной, вместо Фета. Доктор сам любит продукты закупать, но его могут и позвать куда-то. Луи пообещал, что позовут.

Константину план не нравился, он его не понимал, а главное он не понимал, что за дело. Но Луи был настойчив. И должность капитана, который ничего не решает, а только крутит гайки в машинном, ну или не гайки – без разницы, порядком ему надоела; и вроде с Неба его пока не гонят, а так может и вовсе не выгонят.

План был простой: Фет отправляется по каким-то своим врачебным делам, его, кажется, позвали консультировать, Эмма колдует, а они с Луи…

Фет читал что-то, отрешённо хмурясь. Эммина сумка покоилась у него в ногах. Сама Эмма дремала, завернувшись в пёструю шаль. Волосы падали ей на нос. Ох, если бы он сидел рядом, на месте доктора, мог бы смахнуть, мог укрыть её своим свитером. Свитер, Константин, позаимствовал у Фета.

Станционные поезда были устроены таким образом, что в каждом вагоне умещалось не больше пяти пассажиров, остальное место отводилось багажу. На станции прилетали покупать и продавать. Редкий делец расстанется со своим товаром. Чужакам на Верне не доверяли, на Верне вообще мало кому доверяли. И всё же он предпочёл бы сесть с ведьмой, хотя бы просто для того, чтобы подействовать ей на нервы. Луи напевал что-то бодрое, постукивая пяткой. Из его наушников доносились бойкие басы, а иногда переливы скрипки. Эмма уронила голову на плечо доктору. Луи зашёлся в припеве. Темнота всё не кончалась. Текла и текла. Если бы он мог тоже провалиться в сон… Но сны не шли, а когда приходили, изматывали точно смена в машинном.

– Дай наушник.

Луи недоуменно уставился в его сторону, он был там, среди музыки и солнца, которого никогда не знал.

– Чего?

– Наушник. Дай. Один, – отрывисто повторил Константин, перекрикивая грохот.

– Да, кэп.

Стало полегче. Незнакомая музыка заполнила мысли. Легче. Если не слушать себя, не слышать всю эту гадость, становится легче. Почему он раньше этого не делал? Сильный такой, герой! Конечно, конечно. Ни чёрта он не сильный выходит, жалкий какой-то, своих же мыслей боится. Луи мычал и постукивал пяткой, барабанил пальцами по сиденью. Константин никогда особо не ценил музыку, но, если так?.. Если можно вытеснить себя хотя бы на немного, пока эта гадкая чернота не кончится, можно ведь?

Поезд встал. Запахло креозотом, той чёрной дрянью, которой смазывают шпалы, а ещё горячей пылью и стоячей водой. Константину захотелось заткнуть чем-нибудь нос. Респиратором он так и не обзавёлся. Вагон мучительно дёрнулся, покатилась Эммина сумка, проехала полметра, проехала бы и больше – Фет схватил. Луи дёрнулся. Наушник выпал. Поезд остановился, снова дёрнулся и снова встал. Машинист пробухтел что-то про спокойствие. Луи подал Константину наушник, Эмма что-то сонно промычала, Фет отечески поправил её шаль. Поезд громыхнул и наконец поехал. Ползли они ещё минут сорок, песни у Луи закончились и пошли по второму кругу. Всё они были бодрые, славные, совершенно одинаковые, всё они слились в одну длинную бессмысленную мелодию, всё проскользнули мимо.

Тьма расступилась и от резкости ламп у Константина заболели глаза. Поезд встал и точно вздохнул.

– Приехали! – объявил доктор и встал, крайне довольный собой, до неприличия бодрый. А то без него не понятно, что приехали!

Эмма сонно щурилась на станционные лампы, жёлтые и слепящие. Она потянулась за сумкой и потеряла шаль. Выругалась. Подняла и снова уронила.

Фет наклонился, длинный, что шпала, он мог просто протянуть свою длинную руку и достать до другого края вагона, доктор поднял шаль и легко и умело замотал в неё ведьму. Луи что-то обиженно пробурчал за его спиной, и Константин с удивлением обнаружил, что злится. С чего бы?

Хорошо, что доктор не пойдёт с ними. Целый день в компании Фета Константин бы не вынес.

– Куда нам? – Луи влез между Эммой и Фетом, оттесняя доктора к краю перрона.

– Туда, – Эмма махнула в сторону длинного пологого эскалатора, который ехал скорее вдаль, чем вверх. – Поднимемся. Распишемся. Документы?

– Тут, – Фет хлопнул себя по карману.