На пути к истине

– Но в своих первоначальных объяснениях вы описывали события совсем иначе. По крайней мере, попытка ограбления там была налицо!

Борин тихо, по-стариковски добродушно рассмеялся.

– Возможно, возможно… Не зря говорят, что у страха глаза велики. Я тогда, знаете, так перепугался, что и кошку мог принять за тигра. А по существу ничего страшного там не произошло. Впрочем, послушайте… В тот день я был на приёме у врача, знаете, вспоминать тяжело! Словом, заподозрили у меня нехорошую болезнь… Естественно, я очень расстроился, возвращаться в пустую квартиру совсем не хотелось, и я решил прогуляться по городу, но слишком увлёкся; когда направился домой, было уже поздно. Остановили меня недалеко от дома трое ребят. «Дед, – говорят, – выпить очень хочется, а в кармане ветер свищет, помоги горемычным…» Я вначале, действительно, растерялся…

Борин, словно восстанавливая в памяти события того дня, задумался, напряжённо сморщил лоб.

– Помню, один из парней взял меня за грудки, тряхнул легонько, а мне, видно со страху, показалось, что он в карман ко мне полез. Я и участковому так сначала говорил, обыскивали, мол, деньги хотели отобрать. Фактически дело и яйца выеденного не стоило. Они меня тут же отпустили. Правда, была у меня мелочь в кармане. Рублей пять, наверное. Я отдал их, но просто так, из сочувствия. Захотелось выпить ребятам. Что тут особенного? Все мы грешны. Один Бог свят…

Борин вдруг задрожал весь, закрыл глаза, затем, приподняв с трудом веки, проговорил тихо, отрывисто, словно задыхаясь:

– Извините… Забыл… забыл, как вас величают…

– Булат Галимович…

Вскочив со стула, Шамсиев склонился над Бориным, вглядываясь с тревогой в побелевшее, искажённое гримасой боли лицо режиссёра.

– Что с вами? Вам плохо?

– Ничего, ничего. – Борин, казалось, усилием воли взял себя в руки, несколько раз вобрав грудью воздух, вздохнул глубоко. – Со мной это случается… Позвольте… Позвольте попросить вас. – Он указал взглядом на стол. – Тот коричневый флакон… Это лекарство. Пожалуйста, налейте в стакан одну чайную ложечку, добавьте воды и дайте мне…

Шамсиев в считанные секунды исполнил его просьбу.

Выпив лекарство, Борин припал к спинке кресла и, закрыв глаза, погрузился в какое-то забытьё, лишь слегка постанывая и чуть шевеля пальцами.

Шамсиев тем временем окинул взглядом комнату.

Первое, на что он обратил внимание, была белая дамская сумка, как бы небрежно брошенная на комод и забытая там. Сумка, судя по цвету и фасону, принадлежала молодой женщине. Там же, повыше, в углу находилась полочка, на которой, сверкая позолотой, стояла икона, а рядом – невысокий бронзовый подсвечник с жёлтыми оплавившимися свечами.

В стене, оклеенной афишами и фотографиями, выделялась разрисованная под дуб, массивная одностворчатая дверь, ведущая, очевидно, в соседнюю комнату. Было такое ощущение, что вся комната – это маленький уголок большого театра, а за дверью театральная гримёрная.

– Ну вот, кажется, отпустило, – с облегчением вздохнул наконец Борин, выпрямляясь. – Спрашивайте, пожалуйста, что вас ещё интересует. Проклятая болезнь, всё равно с ней не сладить…

Борин винил во всём болезнь, но Шамсиев чувствовал, что нынешнее его состояние было вызвано не одной только болезнью. Что-то ещё держало старика под напряжением, довлело над ним, и, как он ни крепился, нервы, видимо, не выдерживали.

Видя это, Шамсиев отнюдь не торжествовал. Ведь с Бориным могло в любое время случиться непредвиденное, непоправимое, ему же надо было во что бы то ни стало довести начатый диалог до своего логического завершения.

Поэтому, прежде чем продолжить допрос, Шамсиев посмотрел в глаза режиссёру.

– Вы знаете, я не спешу, Илья Ефимович. Если вам нездоровится, мы можем прервать нашу беседу и перенести её на завтра.

– Нет уж, увольте, – запротестовал Борин. – Давайте закончим сегодня. Завтра уже может быть поздно…

– Хорошо. – Шамсиев был рад в душе такому решению режиссёра. – Скажите, как выглядели те трое? Можете вы описать их?

– Нет. Не помню уж… – ответил неохотно Борин, отводя взгляд куда-то в сторону. – Ну, здоровенные такие ребята, верзилы…

– А во что они были одеты?

Борин лишь пожал плечами.

– Ну а сами вы… Как вы сами были одеты?

– Странные вы задаёте вопросы… Брюки, рубашка, туфли. Ещё куртка, лёгкая, импортная.

– Куртка? Могу я взглянуть на неё?

– Пожалуйста, она висит там, в прихожей.

Шамсиев поднялся, вышел в прихожую и вскоре вернулся оттуда с голубовато-серой, почти новой, модно пошитой курткой в руке.

– Эта? – спросил он, показывая куртку Борину.

– Да. Мне привезли её в прошлом году из Японии…

– Ну что ж, спасибо, Илья Ефимович! Будем считать, что с этим случаем мы разобрались.

Завершив протокол и попросив Борина расписаться, Шамсиев положил бумаги в сумку и, чуть расслабившись, вновь обратил свой взор на неподвижно сидевшего в кресле режиссёра.

– Ещё пару вопросов, Илья Ефимович. Вы были женаты?

– Да, но это было давно, ещё в Перми…

– Не поладили с женой?

Борин нахмурился, опустил глаза.

– Она умерла.

– Извините… – Шамсиев выдержал небольшую паузу. – На повторный брак вы, видимо, не решились?

– Нет, я очень любил свою жену. И сейчас ещё люблю. Были, конечно, после её смерти знакомства, встречи. Но всё это так, от тоски и одиночества…

Шамсиев бросил взгляд на лежавшую на комоде дамскую сумку.

– К вам, наверное, часто приходят с работы, предлагают услуги. В такое время без посторонней помощи было бы трудно. Без заботливых женских рук тем более…

– Приходят, слава богу, – тихо и благодарно проговорил Борин. – И именитые артисты, и простые гардеробщицы из театральной раздевалки. Спасибо им.

Чувствовалось, что он устал, и Шамсиев решил не искушать больше судьбу.

Он встал, подошёл к режиссёру и, почтительно склонившись, протянул ему руку.

– До свидания, Илья Ефимович. Ещё раз прошу прощения за то, что побеспокоил вас. Если вы не против, я оставлю вам номера телефонов. Позвоните, если вам захочется встретиться или поговорить со мной…

Борин проводил его, закрыл за ним дверь.

Выйдя на улицу, Шамсиев с жадностью вдохнул свежий воздух. Час, проведённый в квартире Борина, дался ему нелегко. У него было ощущение, что он долгое время, продираясь сквозь непроходимые джунгли, выбрался, наконец, к открытому морю.