На пути к истине

Каждый следователь знает, неблагодарное это дело – допрашивать в незнакомой квартире незнакомого человека, к тому же больного, доживающего, возможно, последние дни своей жизни.

Было и другое. Всё время, пока Шамсиев разговаривал с режиссёром, его почему-то не покидало чувство, что в квартире есть ещё кто-то. Эта дамская сумка на комоде… Конечно, её могла случайно оставить какая-нибудь артистка, та же гардеробщица из театральной раздевалки. И эта икона, эти свечи… Какие же грехи пытается замолить старый режиссёр на своём смертном одре, в чём кается?

– У тебя рай здесь, ей-богу, – заметил Шамсиев, войдя в кабинет, где его ожидал Вахрамеев, и устало опустившись в кресло. – Впрочем, после квартиры Борина улица мне тоже показалась сначала раем. А ведь там сегодня, кажется, плюс тридцать, не меньше.

Расслабившись, он откинулся назад и закрыл на минуту глаза.

Посмотрев на него с сочувствием, Вахрамеев подошёл к холодильнику и, приоткрыв дверцу, повернулся к Шамсиеву.

– По бутылочке пивка?

– Не откажусь, пожалуй, во рту, как в пустыне…

Они пили молча, медленно, небольшими глотками, как бы размышляя и готовя благополучную почву для непринуждённой беседы.

– Позвольте поинтересоваться, с чем вы вернулись от Борина, Булат Галимович? – спросил Вахрамеев, ставя на пол возле кресла пустую бутылку.

– С чем вернулся? – переспросил невозмутимо Шамсиев, тоже закончив с пивом. – Ты знаешь, вернулся с двойственным чувством. С чувством тягостным, грустным, с одной стороны: Борин и вправду очень плох и, похоже, не протянет долго. С другой же… Разговор с ним укрепил мою веру. Теперь я не сомневаюсь, Борин знает что-то об убийстве Аристовой, знает, если не сказать большего…

– Что, он сам намекал на свою осведомлённость?

– Насчёт убийства? Нет, конечно. Он отрицает знакомство с Аристовой. О каких-то встречах и говорить нечего.

Вахрамеев как-то непонимающе взглянул на него.

– Да, Борин действительно не был знаком с Аристовой! Я проверил, наводил справки. Подключал даже наших оперативников! Аристова после переезда в Мурманск всего два раза была в этом городе. Первый раз – лет пять назад, останавливалась здесь буквально на день. А последний раз – этим летом, когда произошла трагедия. Всё время, пока была здесь, неотлучно находилась с Носовым на загородной даче своего дяди, ни с кем не общалась. Лишь накануне отъезда случайно повстречала на улице свою школьную подругу и решила вечером навестить её, поздравить с днём рождения.

– За информацию спасибо, Сергей, я тебе вполне доверяю. Но пути господни неисповедимы. Разве не мог Борин познакомиться с Аристовой где-то в другом месте, скажем, на том же морском побережье?

– Но я располагаю достоверными данными, что Борин за последние пять лет не выезжал никуда из этого города.

– За последние пять лет! – вздохнул Шамсиев, многозначительно взглянув на Вахрамеева. – А можешь ты сказать, что было раньше, до этих пяти лет? Куда ездил, с кем встречался и знакомился Борин?

Вахрамеев лишь пожал плечами.

– Вот то-то! – Шамсиев задумался. – Да… Слишком мало мы знаем об этом Борине, и поэтому нам трудно провести связующую нить между ним и происшедшими событиями. Но я уверен, такая связь существует.

Вахрамеев смотрел на него чуть растерянно.

– А что говорил Борин по поводу того инцидента? Ну, этой встречи с тремя мордоворотами на окраине города?

– А, эта попытка ограбления? – Шамсиев чуть помедлил с ответом, улыбнувшись своим мыслям. – Вот что я тебе скажу, Сергей. Никакого ограбления там не было! И встречи с тремя мордоворотами тоже!

– Как? – Вахрамеев, казалось, совсем перестал понимать его.

– Очень просто, не было – и всё! Какие-то там верзилы, городская окраина, карманная мелочь… Чепуха всё это! Уж если ты хочешь знать, Борин в тот вечер был в отличной японской куртке и, встреть его на безлюдном месте пьяные верзилы, чёрта с два стали бы они копаться в его карманах, искать какую-то мелочь. На чёрном рынке за такую куртку любой франт безоговорочно выложит пять сотен, не меньше.

– Не было грабежа, но что же было тогда? – Вахрамеев, казалось, прислушался к неожиданным выводам коллеги, и в голосе его теперь уже не ощущалось прежней уверенности.

– Вот это нам и предстоит выяснить, – отвечал задумчиво Шамсиев. – Здесь допустимы разные варианты. Возможно, Борин стал невольным свидетелем убийства Аристовой и сейчас по каким-то соображениям скрывает это. А может быть, он сам непосредственно причастен к её смерти…

Шамсиев хотел сказать ещё что-то, но в это время заработал селектор внутренней связи, и Вахрамеев, подойдя к столу, склонился над аппаратом.

– Слушаю, Александр Петрович!

– Шамсиев не вернулся ещё? – прозвучал негромкий, охрипший голос прокурора.

– Вернулся. Он здесь.

– Не уходите пока, я зайду сейчас…

Выглядел он ещё более бледным и сумрачным, чем в первый день встречи. Чувствовалось, что ему всё ещё нездоровится после той неудачной рыбалки, и настроение держится на самой низкой отметке.

Вахрамеев уступил ему кресло, дав возможность сесть поближе к Шамсиеву, сам пересел на стул.

Прокурор, помолчав немного, заговорил тихо и нехотя, словно по принуждению.

– Ты меня извини, Булат Галимович. Не люблю я вмешиваться в чужие дела, особенно когда вершатся они приезжими людьми, людьми высоких инстанций, так сказать. Но уж так получилось, что дело это мы начинали, начинали и старались раскручивать, как могли…

Он опять приумолк.

– Говорите, говорите, Александр Петрович, – видя нерешительность, поддержал прокурора Шамсиев. Как бы в подтверждение своих слов, он застыл с полным вниманием, опершись локтем на боковину кресла.

– Ты понимаешь… – помялся Трифонов. – Хотел я спросить, насколько серьёзны твои подозрения в отношении этого… Борина… Мне Сергей пытался кое-что объяснить, но, вероятно, я не понял его, скажи, если не секрет, изменила что-нибудь в твоих предположениях сегодняшняя встреча с Бориным?

– Если говорить о моих подозрениях, Александр Петрович… – растягивая слова, сказал Шамсиев. – Да, сегодня они усилились. И вот почему. Сергей, наверное, говорил вам об одном странном случае, якобы происшедшем с Бориным как раз в ту ночь, когда была убита Аристова. Речь, если помните, шла об ограблении. Так вот, случай этот – настоящий вымысел. А Борин, сами знаете, не такой человек, который просто так, без причины пойдёт на всякие выдумки, будет морочить голову следователям. Говорить о большем пока не стану, надо ещё поработать…

– От твоих слов прямо мороз по коже, Булат Галимович… Уж не собираешься ли ты просить санкцию на арест Борина? – как-то испуганно посмотрел на него прокурор.

– На арест нет, пожалуй. А вот сделать в квартире Борина обыск не мешало бы!

Некоторое время прокурор сидел молча, не отводя от Шамсиева своего недоумённо-испуганного взгляда.

– Обыск в квартире тяжелобольного, совершенно беспомощного человека? – наконец выговорил он. – Человека, лежащего, можно сказать, на краю могилы? Да что с тобой, Булат Галимович! Разве этому учит нас следственная этика? Что же ты собираешься искать там? Орудие преступления? Оно уже давно лежит в сейфе у следователя. Ты же видел, наверное, крови на нём нет, стало быть, не может быть её и на одежде убийцы. Да и травма закрытая, бескровная…

Шамсиев призадумался и чуть исподлобья, изучающе посмотрел на прокурора.

– Скажите, Александр Петрович, что так встревожило вас? Разве не заинтересованы вы в том, чтобы расследование завершилось как можно быстрее и успешней?

– Ради бога! Ради бога! Буду только рад! – взволнованно заговорил прокурор, покачав перед собой ладонями. – Но пойми, Борин – это гордость, это лицо нашего города. Перед его талантом преклонялись даже именитые артисты. И как человек он ничем себя не опорочил, был всегда честен, скромен. И вот тебе на – подозревается в убийстве! И кого ещё! Племянницы секретаря горкома! Кстати… – Трифонов неожиданно понизил голос, как бы успокаиваясь. – Ладно уж, буду откровенен, раз так. Мне только что звонил Прокопий Иванович, ну, наш секретарь горкома. Сегодня у Борина побывал и профессор Лемех. После твоего визита и допросов Борину стало плохо. И Лемех, видать, пожаловался Прокопию Ивановичу. Словом, секретарь недоволен. Он, знаешь, даже так выразился… Говорит, уж не приехал ли к нам новоявленный Иосиф Виссарионович, чтобы избавлять город от творческой интеллигенции…

– Ваш секретарь, по-видимому, остроумный человек, шутник… – проговорил чуть мрачно Шамсиев. – Но, в конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Не стану же я поучать вашего Прокопия Ивановича, как ему следует вести партийные дела, хотя и имею право по уставу… Если он позвонит ещё раз, передайте вот что: я расследую уголовное дело не об убийстве племянницы секретаря горкома, а гражданки Аристовой, и не надо лезть со своим пятачком в чужой огород…

– Вообще-то я с тобой согласен, – примирительно сказал прокурор. – Признаться, мне и самому претит, когда в наши дела начинают влезать всякого рода критики и поучатели. Но что делать!

– Никого не слушать и следовать своей дорогой. Это я усвоил давно, – сказал решительно Шамсиев и, переждав некоторое время, заговорил уже более мягким, снисходительным тоном:

– Что касается обыска, то, признаться, я и сам ещё сомневаюсь. Как будто он оправдан, необходим, но уж слишком жестоко по отношению к больному человеку.