На пути к истине

А что же Валентина? Как любящая дочь, она поддерживала во всём мать, старалась угождать ей, считаясь, видимо, ещё и с их зависимым положением.

Как-то разгорячённая, разрумянившаяся от вина и веселья она зашла в комнату, где находился Шамсиев, и, кротко присев к нему на кровать, положила ему голову на колени и сказала тихим, обиженным, но полным любви голосом:

– Ну что ты у меня такой злой и нелюдимый. Настоящий татарин. В Мекку, что ли, собрался, исповедоваться перед пророком, или в Казань – к отцу своему…

Шамсиев не обиделся на неё тогда, подумал, получим квартиру, заживём спокойной, мирной жизнью.

Но, увы, характер и привычки матери, казалось, передались Валентине вместе с кровью, пепельными волосами и зелёными глазами. И в новой квартире, куда они с радостью переселились, то и дело появлялась её мать, собиралась та же шумная компания – и снова приходилось Шамсиеву обретать покой в одной из пустующих комнат, в одиночестве, и даже рождение дочери не привело к наступлению перемен, которых он терпеливо дожидался. А тут ещё появились симптомы какой-то новой, странной «болезни»…

У Валентины был диплом сценарного факультета ВГИКа, но первый же написанный ею сценарий почему-то не понравился режиссёрам. Во всяком случае, она полгода нигде не работала, потом устроилась в редакцию заводской многотиражки, не выказывая более никаких стремлений к высоким пьедесталам.

Шамсиеву по роду своей работы приходилось часто бывать в командировках, и он иногда подолгу не виделся с женой. Сам он не придавал этим разлукам слишком большого значения, просто было некогда задумываться над этим, хотя и случалось, что где-нибудь в далёкой провинциальной гостинице, когда выла над крышей вьюга и скрипели ставни, ему становилось не по себе, хотелось общения с близкой и любимой женщиной…

Он не подозревал ни в чём жену, не сомневался в её супружеской верности, хотя и знал, как профессионал, что от весёлых пирушек до любовных прегрешений недалеко, и переступить границу человек может в любое время. А потом этот конфликт, тяжёлый, неприятный…

Была ли перейдена та самая, роковая граница, он не знал точно, но она возвратилась домой поздно и, кажется, была чуть под хмельком.

Шамсиев любил жену, и, как всякий любящий муж, был одержим ревностью, не той, может быть, дикой ревностью, которая отнимает у человека разум, толкает на преступление, а ревностью жгучей, тайной, способной надолго лишить человека покоя. И её поздний приход сделал эту ревность безудержной.

– Где ты была? Ведь ты вернулась сейчас от мужчины! – вскричал он, не помня себя от гнева, и впервые в жизни ударил её ладонью по щеке.

Что с нею творилось! Сначала она застыла с широко раскрытыми глазами, белая вся, как полотно, потом засмеялась дико, страшно, ища руками возле себя что-то, потом закричала и, бросившись на кровать, забилась вся в судорогах, плача и ударяя себя в грудь маленькими кулачками:

– Феодал! Бай татарский! Что ты дал мне в жизни? – кричала она. – Сам чахнешь целыми днями на работе, выжимая по словечку из пьяниц и подонков! Бросив всё, как сумасшедший, мчишься куда-то в полночь, возвращаешься на рассвете, мотаешься месяцами в командировках, не видя меня, дочь, друзей! Что ты оставляешь для меня? Дом? Работу? Одиночество? Спасибо, раз я ничего большего не заслужила! Да, да, я хотела изменить тебе сегодня, хотела, но не смогла, слышишь, не смогла, клянусь! У меня ещё есть совесть, есть надежда на лучшую жизнь, и я буду жить этой надеждой, пока не подохну или не сойду с ума!

Шамсиев потом долго думал над её словами, они будто ножом полоснули по сердцу, оставив незаживающие раны.

Он не знал, что случилось с ним, но перестал верить жене, остыл к ней в своих чувствах.

Валентина же, казалось, наоборот, успокоилась, стала жить затворницей, была с мужем сдержанна и ласкова, не высказывая больше никакого недовольства. А потом вдруг неожиданно появилась откуда-то эта Анжелика…

Да, женщину бывает порой трудно понять, как, впрочем, наверное, и мужчину, хотя в поступках мужчины, пусть даже самого взбалмошного, всегда бывает больше логики и здравого смысла, нежели в поступках женщины…

Расстроенный, так и не сумевший развеять своих тяжёлых мыслей, Шамсиев поднялся со скамейки и покинул скверик, выйдя на улицу.

Он остановился и посмотрел на часы. Было без четверти пять. Идти в прокуратуру уже не имело смысла. В квартире тоже никто не ждал его, и тут он вспомнил про маленькое кафе на углу улицы…

Посетителей в кафе на этот раз было гораздо больше, и Луиза, оказавшаяся, к счастью, на работе, обслуживала их в паре с какой-то молоденькой высокой официанткой.

Увидев Шамсиева, она заулыбалась ему, как давнему знакомому, и направилась к его столику.

Была она на этот раз в коротеньком синем платьице, белоснежном фартуке и чепчике, такая же лёгкая и красивая. Подойдя к Шамсиеву, девушка чуть заволновалась.

– О, здравствуйте… здравствуйте… – заговорила сбивчиво, пытаясь, видимо, вспомнить его имя.

– Булат Галимович. Забыли уже? – взглянул на неё с улыбкой Шамсиев, беря в руки меню. – Посмотрим, что вы тут вкусненького приготовили…

– Булат Галимович, здравствуйте… Вы уж извините… – сказала она, покраснев от смущения, но уже в следующее мгновение, совладав с собой, присела за стол и спросила:

– Выбрали что-нибудь? Да вы не трудитесь! Я вам сейчас сама принесу всё, что нужно!

– Вы что, любимые блюда всех своих посетителей знаете? – как бы между прочим поинтересовался Шамсиев, посмотрев прямо в чёрные, как смоль, глаза девушки. – Тогда я полностью на вас полагаюсь. Во всяком случае, в тот раз вы не ошиблись…

– Спасибо. Я постараюсь… А вы… вы, наверное, приехали сюда по делу племянницы секретаря горкома, которую убили? – неожиданно спросила она, и тут же в её широко раскрытых глазах промелькнуло нечто вроде детского страха, словно она сама испугалась своего вопроса.

– А вы откуда знаете? – спросил с нарочитой важностью Шамсиев, чтобы не смутить окончательно девушку.

Луиза как-то простодушно, по-ребячески пожала плечами.

– Да весь город об этом говорит. Наш, мол, Вахрамеев не смог найти преступника, вот секретарь и выписал из Москвы опытного следователя…

– Вот как? Ну, это зря. Во-первых, никто меня не выписывал, я сам сюда приехал, по заданию своего руководства. А Вахрамеев… Это очень способный следователь, умный, грамотный. Просто у него появились другие дела.

– Понимаю, – задумчиво обронила девушка. Она снова смущённо заулыбалась. – Извините, я, кажется, наговорила лишнего… А Вахрамеева я знаю. Он и вправду умный, порядочный… Ой, что же это я сижу! Вам же кушать, наверное, хочется!

Она живо вскочила со стула и заторопилась на кухню.

На столе вскоре появились две порции салата, жаркое в горшочках, стеклянный кувшин с вишнёвым напитком и два пустых стакана.

– Вы уж не сердитесь, но можно, я тоже пообедаю с вами? – сказала Луиза, присев к столу. – Сегодня как никогда было много работы, не удалось даже перекусить…

– Буду рад, – охотно поддержал её Шамсиев, наполняя стаканы прохладным напитком. Он тут же сделал несколько глотков. – А вы просто волшебница, Луиза! Такой чудесный напиток! Я как раз умирал от жажды.

– Спасибо. – Девушка тоже отпила из своего стакана и, посмотрев чуть исподлобья на Шамсиева, спросила:

– А почему так долго не приходили? Вам понравилось другое кафе?

В её вопросе словно бы звучал другой вопрос: вы не скучали по мне? Вам понравилась другая девушка?

Следователю показалось всё это любопытным.

– Ничуть, – ответил он, чуть закашлявшись. – Просто был занят. А сегодня вот решил погулять немного по городу, превратиться, так сказать, из юриста в туриста…

Луиза как-то весело рассмеялась.

– Ну и каковы же впечатления?

– Славный городишко! Такие роскошные парки, сады, река, отличные пляжи…

– А хотите позагораем вместе?

«Ну, девушка, с тобой, право, не соскучишься!» – подумал про себя Шамсиев, даже не почувствовав за разговором, как очистил горшочек от жаркого. А собеседнице ответил не сразу и неопределённо:

– Не знаю даже… Видите ли… Я не всегда свободен.

Луиза, сразу расценив его заминку в пользу своего желания, вынула из кармашка блокнотик, карандаш и, черкнув что-то на листочке, протянула его Шамсиеву.

– Это номер телефона. Позвоните послезавтра…