На пути к истине

– Да, да. Я слушаю вас.

– Здравствуйте, Илья Ефимович! – Шамсиев старался говорить спокойно, ничем не выдавая своего волнения. – Вас беспокоит следователь по особо важным делам Шамсиев Булат Галимович. Я приехал из прокуратуры федерации, из Москвы. Мне хотелось бы встретиться и поговорить с вами. Это очень важно. Я мог бы заехать к вам в любое указанное вами время. Что вы скажете на это?

Борин долго молчал, видно, обдумывая его просьбу.

– А что за вопрос? – спросил он, наконец, ещё более тихим и ослабшим голосом.

– Если позволите, я воздержался бы от комментариев. Телефон не лучшее средство для откровений…

Снова последовала длительная пауза. Шамсиев уже думал, что прервалась связь, но голос в трубке произнёс тихо:

– Хорошо. Сегодня я неважно себя чувствую. Приходите завтра, в час дня, если сможете.

– Благодарю вас. До свидания. – Шамсиев, переждав немного, довольный, положил трубку.

– Вы пойдёте к нему один? – спросил Вахрамеев, когда Шамсиев уселся на своё место.

– Да, один, Серёжа. Так будет лучше. А тебя я попрошу вот о чём. Проверь, пожалуйста, по всем каналам, знал ли раньше Борин Аристову, общался ли с ней, и вообще постарайся больше разузнать о них, об их прошлом. А я, извини, прогуляюсь, пожалуй, по городу. Нахожусь здесь уже три дня и ничего ещё путём не разглядел.

– Может, нужна машина?

– Нет, пройдусь пешком. Чтобы люди потом не говорили: думает на ходу, а ходит очень мало…

За каких-то два часа неспешной прогулки Шамсиев успел побывать в огромном, раскинувшемся на горе парке, в доме-музее знаменитого писателя, прошёлся несколько раз по набережной, побывал в двух-трёх магазинах и, вероятно, продолжил бы ещё знакомство с городом, если бы не набрёл случайно на здание главпочтамта, где находился пункт междугородных переговоров.

Он вспомнил, что жена его эти дни должна была находиться дома, и решил позвонить ей.

В междугородке почти никого не было, и, зайдя в будку с телефоном-автоматом, он быстро, без задержки, набрал номер своей московской квартиры. После нескольких продолжительных гудков учтивый детский голосок ответил:

– Это Альфия. Вам кого, извините?

– Альфия, здравствуй, доченька! – узнал он родной голос. – Это папа. Как вы поживаете там?

– Ой, папа, папа! – обрадованно прокричала в трубку дочь. – Здравствуй! У нас всё хорошо! А сам ты как? Раскрыл уже преступление?

Шамсиев тихо в кулак рассмеялся. Раскрыл преступление… Вот что значит быть дочерью следователя. Переживает за отца. Сам же шутливо пожурил дочь:

– Ишь какая быстрая! Тебе, только приехал, – сразу подавай злодея со связанными руками. Всё бы делалось так просто. Ну ладно… Ты уже вернулась из пионерлагеря?

– Ещё позавчера.

– А как отдохнула?

– Здорово, папа!

– Ну, молодчина, приеду – расскажешь всё. А мама дома?

– Нет, она пошла к тёте Анжелике, собиралась пообедать у неё… – Шамсиеву показалось, что голос дочери немного сник. – Она, наверное, скоро вернётся…

– А ты сама пообедала?

– Конечно, конечно! Мама ещё с утра всё приготовила. Ты только не беспокойся!

Дочь явно не договаривала что-то. Шамсиев не стал ничего выпытывать:

– Ну, ты давай держись там, не вешай носа! – произнёс он бодрым голосом, хотя настроение у него упало. – Маме передай привет, когда придёт. Скажи, что работа у меня здесь может затянуться. А преступление… Я постараюсь раскрыть его, Альфиюшка, слышишь! Ну, пока, доченька! Я ещё позвоню…

Повесив трубку, Шамсиев на минуту задержался в будке.

«Опять эта Анжелика… – подумал он с досадой, готовой вот-вот перейти в возмущение. – Ведь, кажется, уже обещала не встречаться больше».

Анжелика – это была её подруга. Бог знает, где и как они познакомились. Смазливая белокурая женщина лет тридцати, танцовщица из ресторанного варьете, пуста, как барабан, и в чём-то даже инфантильна, хотя и имеет в кармане диплом Института культуры. А многие находили её просто глупой и вульгарной.

Когда Шамсиев сказал об этом жене, та лишь пожала плечами и произнесла в ответ ту короткую и банальную фразу, которую используют обычно, когда бывает нечем крыть: «Все мы произошли от обезьян…»

Однако стала видеться с Анжеликой реже, а потом и вовсе прекратила встречи.

И вот опять эта Анжелика…

Выйдя из главпочтамта, Шамсиев почувствовал нестерпимое желание присесть где-нибудь в укромном местечке и привести в порядок свои мысли. Завернув за угол, он увидел между двумя зданиями небольшой скверик со скамейками и, решив, что лучшего места не сыскать, направился к нему. Выбрав скамейку в глубине сквера, он сел и, пригретый солнцем, забылся на какое-то время, погрузившись в раздумья…

Жену его звали Валентиной. Была она коренная москвичка.

После окончания университета Шамсиев работал некоторое время в Казани следователем, неплохо проявил себя, завершив несколько громких дел. Однажды приехавший из прокуратуры федерации человек предложил ему должность старшего следователя по особо важным делам в столице. Шамсиев не стал отказываться…

И вот спустя примерно год после его переезда пришлось ему вызывать в прокуратуру группу девушек-студенток, являвшихся свидетелями по делу о крупной аварии.

Была среди них одна, высокая, статная, с длинными пепельными волосами и зелёными глазами. Своим появлением она буквально шокировала Шамсиева, и он что называется, «втрескался» в неё с первого взгляда.

Они встречались месяца два-три, не больше, Шамсиев повёз её в Казань, чтобы показать своему отцу и получить родительское благословление.

Отец его, пенсионер, бывший инженер одного солидного предприятия, ещё довольно красивый, здоровый мужчина, потерявший безвременно супругу, мать Булата, и коротавший последние годы бобылём, встретил их радушно, и всю неделю, пока они гостили, был ласков и обходителен с Валентиной, но накануне их отъезда пригласил Шамсиева на вечернюю прогулку и завёл необычный разговор.

– Вот что, сынок, – сказал он озабоченно, но без тени недовольства, – эта девушка, которую ты привёз сюда, хороша собой и, похоже, неглупа, и мне, старому человеку, казалось бы, сам Аллах повелел пожелать вам счастья. Но вот что меня волнует: вы люди разных кровей, разных наций…

– Ну и что же, отец! – посмеялся тогда Шамсиев, удивлённый наивным простодушием отца. – Разве имеет это какое-нибудь значение!

– Обожди, сынок, не торопись, – продолжал отец спокойно и рассудительно. – Все мы сначала так говорим, и лишь потом начинаем разбираться, что к чему. Ты не подумай, я ведь не националист какой-то, не мракобес. Скажу тебе больше, я уважаю русский язык, обычаи русских и немало у меня друзей среди них. Но супружество – это дело слишком серьёзное, чтобы спешить. Конечно, все мы живём на одной земле и едим единый хлеб, но ещё деды наши говорили: «Родная сторона – золотая колыбель, чужая сторона – тараканья щель». Так и человек в этой жизни. Близок тот, с кем у тебя общие корни, общий язык и культура. Да и гены… Уж поверь, они не любят всяких экспериментов…

Они долго тогда спорили. И лишь потом, спустя годы, Шамсиев не раз ловил себя на мысли, что во многом был прав отец, говоривший о корнях, разнице кровей. Не ладилось у них что-то в жизни…

Конечно, он не объяснял всё только национальным различием, была, наверное, и разность в характере, воспитании. И всё же…

До получения квартиры им пришлось жить несколько месяцев у матери Валентины. Общительная по натуре, она страстно любила гостей и застолья.

Каждые выходные у неё по вечерам собирались друзья, сослуживцы, и разгоралось долгое шумное веселье с красноречивыми тостами, песнями и плясками.

Шамсиеву же, человеку сдержанному, знающему во всём меру, всё это претило и порядком надоедало. Правда, иногда, внимая просьбам Валентины, он тоже присаживался к столу, выпивал рюмку, другую, но всё равно долго не выдерживал, уходил в другую комнату и читал или смотрел телевизор.