– Да.
– Садитесь, предстоит долгий разговор.
Следователи стали подробно расспрашивать о хозяйственном положении завода. Все старались найти причину в денежных махинациях. Потом перешли к самому убийству.
– Халилова я видел в шесть вечера, перед уходом домой, – сообщил Максуд. Он первый раз не назвал директора по имени и отчеству. – А как его убили?
– Тело лежит в варочном цеху. Мы приехали двадцать минут назад. Медэксперты там. Можете на месте ознакомиться.
На месте к нему подошёл старший лейтенант Джафаров и сообщил подробности:
– Убийца, как и в прошлый раз, нанёс несколько сильных ударов киянкой по голове. Позже добил. Отрезал руки… Тот же почерк. Опять никаких следов борьбы.
Максуд молчал.
– Я хотел спросить Вас о Вашем помощнике Лятифе Аббасове…
– Что? Лятиф?! Он и мухи не обидит!
Джафаров продолжал:
– Моё начальство ищет мотив… Они думают, что причина в «бабках». Я так не думаю. Такое зверское убийство могло быть совершено на почве мести, например. Поэтому я возвращаюсь к родственнице убитого, работающей на заводе. Может, директор как-то обидел её?
– Я понял, что Вы имеете в виду. У Халилова было достаточно денег купить любую сногсшибательную бабу. Зачем ему она?
– Мужчины ненасытны. Вы не думаете, что можно хотеть одну конкретную женщину? Или для Вас это непонятно…
– Почему же, – обиделся Максуд. В голове мелькнули женские лица, которых он хотел. – А как насчет Мамед-аги?
– Вряд ли…
– Насчёт моего помощника я могу сказать – даю руки на отсечение… – и тут Максуд осёкся от своих слов. – Я хочу сказать, что… это невозможно. Вы видели его?
– Да. Я уже общался с ним. Поэтому и спрашиваю о нём.
После непродолжительного диалога Максуд вышел из варочного цеха. У входа в свой кабинет он натолкнулся на ящик конфет «Лапки Гусейна».
– Какого чёрта они лежат тута! – вскричал Максуд. Он вызвал к себе Лятифа.
– Тут столько неприятностей. И всё это приходится тебе видеть. Ты стал жить на заводе. Так что, я тут подумал и решил… Через неделю командировка в Киев. Я решил послать тебя. Поезжай… Ты у нас толковый. Там будет выставка оборудования для пищевой промышленности. Может, найдёшь что-то полезное. Применить можно будет у нас…
Полиция целый месяц сновала по фабрике. Дело получило широкую огласку. Ему даже «придали политическую окраску» – происки оппозиции, происки кланов, происки властей и т. д. Полиция для виду арестовала несколько человек, но потом удивительно быстро отпустила. Дело-то было на виду, так сказать, «общественности».
Максуд был вскоре назначен директором завода.
Через два дня, когда он отмечал со своими близкими друзьями своё новое назначение, в разгар застолья, его позвала жена и сообщила о прибывшей посылке.
«Кто-то торопится меня поздравить», – подумал Максуд. На коробке стоял штамп – посылка из Украины. О! Это интересно.
Он открыл ящик, и… ноги подкосились. Максуд с криком рухнул на пол.
В коробке лежали лапки Гусейна – не конфеты, а отрезанные руки Гусейна Ибрагимовича с золотыми часами Rolex.
1993
ЧЁРНЫЙ ТЮЛЬПАН
«A»
Свет в казарме тускло мерцал, и каждое движение в комнате отдавалось дикими плясками теней на стене. Было тихо, и скрип карандаша по смятому листу бумаги входил в сон пятерых солдат. Шестой писал письмо. Писал аккуратно, тщательно выводя каждую букву, проверяя наличие грамматических ошибок, будто это имело огромное значение. Ведь мать ждёт любой весточки, всё равно какой. Но, может, потому он писал аккуратно, что писал эти письма также себе?
– Самир, ты кончишь писать? – спросил один из лежащих солдат. – Выключай свет!
Самир не ответил. Он не торопился спать. Ему казалось, что сон крадёт его время. Этому надо сопротивляться, насколько дозволяет плоть. Сопротивление стало неотъемлемой частью его нынешней жизни, навалившейся и придавившей действительности. Самир мог этому противопоставить только свои мысли. В мыслях он мог беспрепятственно перейти любые границы, оказаться даже в Баку, перелетая лихо советско-афганскую границу, не волнуясь при этом быть сбитым «стингером».
А сон был не в его власти. Сон творил кто-то другой. С ним было очень трудно бороться – оставалось только не спать. Но в этой борьбе подводило тело – жалкая оболочка, тюрьма для души и одновременно её великое пристанище. Но плоть так быстро поддавалась силе нескольких граммов свинца, она так невыносимо болела при ранениях, так смрадно гнила. Её возможности были так ограниченны здесь, на войне, на чужбине, в истреблении жестоком и бессмысленном, в разрушении чужой жизни, которая никого не звала строить светлое будущее под названием коммунизм.
Сон снова властно потребовал уделить ему время. Самир потушил свет, и все предметы растворились в темноте.
«В»
Зазвонил будильник. Он имеет привычку настойчиво звенеть тогда, когда совсем не хочется вставать. Будильник-садист.
Мама встала. Разбудила мужа и сына. Потом пошла на кухню. Привычные движения – зажгла газ, поставила на плиту чайник. Достала из холодильника яйца и ловко сбросила эмбрионную массу на сковородку. Яйца возмущённо зашипели. Потом пошла в ванную. Выглядеть опрятно – необходимость.
– Азад, ты опаздываешь в школу. Вставай!
Азад всегда «экономит» время. Обратно на кухню – надо подать мужу чай. Он любит крепкий. Тут появился отец. На стол подан традиционный утренний завтрак – сыр, масло, чай. Вся семья в сборе, только без Самира…
– Сегодня у нас контрольная, – сообщил Азад в надежде уговорить родителей не отправлять его в школу.
– Готовился? – спросил отец.
– Так себе.
– На этот раз тебе придётся пойти. В прошлый раз ты уже отсидел дома. Слишком много поблажек мы тебе делаем.
Мать стоя перекусила и выпила чай. Муж встал: – Ты погладила мне рубашку?
– Висит на стуле.
Теперь быстро помыла тарелки. Азад всё ещё ковырялся в яичнице.
– Я не понимаю, о чём ты думаешь, – сказала мать. – Тебе всё равно – опоздаешь ты в школу или нет, а потом меня вызывают учителя и спрашивают, где ты целыми днями шляешься.
– Мама, если бы ты знала, как неохота учиться! Изо дня в день одно и то же.
– Это у всех так. Я каждый день хожу на работу. Отец тоже… дедушка тоже ходил…