Родом из шестидесятых

Я знал: в кадровике сидел живой человечек, с рождения и навсегда запуганный перед находящимся всегда в опасной близи катком, готовым вмиг смять его жизнь. Он не совершил видимого зла, и оберегал меня, как умел, от этого катка.

____

Ночью я ворочаюсь. Где найти то благодатное местечко, откуда можно уйти в блаженный сон? Во мне остается молодая тяга к размышлению, не дающая спать, отрывающая время от сна и довольства жизнью. Другие спят безмятежно, словно отдыхают в садах наслаждения за свои заслуги. И что лучше?

Я, наверно, скоро истончусь до полной духовности в сфере экологии духа. Блок благодарил Бога за то, что у него исчезли желания.

Моя энергия не охладевает. Она уходит вглубь, сосредоточивается внутри, сжимаясь в сингулярную точку. Но я способен, как и прежде, любить и говорить о любви. Просто становится труднее, когда любимые отдаляются или умирают. Но любовь остается, она есть, и даже старик ее жаждет, ибо без нее космически одинок.

Но до самой смерти – мы живы! Любовь неизменно остается, и наверно это резон думать о ее внешнем происхождении, божественности.

____

Ортега-и-Гассет высказал мысль, что в кругах более дальних любовь рассеивается, а любовь к человечеству – чушь. И философ К. Леонтьев писал, что идея всеобщего блага – пустое, отвлечение мысли, мираж на почве уравнительного благополучия. Всеобщего счастья не ждите, всем лучше не будет. Добро, любовь не бывают отвлеченными, любить можно только конкретного человека. Человечество – не имеет адреса, там рассеиваются любовь и добро, это нравственная энтропия. Мораль может держаться верой в вечность. Взаимосвязанные колебания горести и боли – такова единственная возможность гармонии на Земле. И всему есть конец. Надежды человека – лишь в своеволии мысли.

Кафка помещал своего героя в гротеск, обостряющий ощущение несовершенства нашей природы, в страхе обычая, суда – непреодолимая черта меж нами и обществом, как у насекомого в "Превращении".

Я пришел к банальной мысли: главное – семья, близкие, там концентрируется любовь, что излечивает человека. Кого я бы принял с радостью? Увы, только родных и близких друзей! И тех несчастливых женщин, кого так жалел. И больше никого.

Окружающие люди? А чего бы они хотели, они не входят в близкий круг, с ними может быть только дальнее родство, от привычки жить и работать рядом. Если наши жизни не сольются так, что мы не сможем стать дальними.

Любовь к близким – оттого, что всей нашей любовью знаем всю глубину их сути, а в ней тоже тоска по безграничной близости и доверию. «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Это не о коллективе. Окуджава думал об узком круге друзей.

Но я в подсознании остаюсь наивным, как в молодости. Если воображением проникнешь в боль тех живых мириад людей, то возможно полюбить, во всяком случае, пожалеть человечество. Если всех так знать – все будут близки. Возможно, в этом состоит заповедь Христа.

Это главная проблема человечества – как создать дружеское общение различных человеческих общностей. Наверно, это невозможно, нельзя заставить всех любить друг друга так, как близких. Но мне все же кажется, что у всех спрятано внутри детское желание близости со всем миром. Свет в душе есть у каждого. Но с суровым опытом он исчезает из виду, как наша Света. Она, как Ева, осталась в своем чистом раю, где нет одиночества, осталась без забот ленивая и капризная, как ветер. Не успела выйти за пределы рая, в наш жестокий мир. Мы храним в себе память о дочери, она стала тем светом, что никогда не потухнет для нас.

Неужели нужна смерть близких, чтобы память сохранила любовь к ним, и воскресла безгранично близкое в душе? Когда-нибудь у каждого будет легко обнажаться этот свет из-под грубых наслоений опыта, и настанет всеобщая близость людей. Возможно, после какого-нибудь «дуновения чумы», отрезвившей мир. Видимо, есть формула, противостоящая Ортега-и-Гассету и К. Соловьеву: с возникновением угрозы гибели человечества любовь и солидарность к дальним не рассеивается, а наоборот, возрастает. Они не учли степень централизации человеческой цивилизации.

____

У стариков, окруженных детьми и внуками, нет чувства безнадежности, их обычно изображают старыми добряками в окружении любящих родных, тихо вливающихся в бессмертие потомков. "Если даже станешь бабушкой, Все равно ты будешь ладушкой".

Таких одиноких стариков, забытых в своих квартирках, бесконечно много было и в шестидесятых, и теперь, кому еще хуже доживать в безвременье. О их судьбе незачем писать в принципиально молодом оптимистическом сообществе творцов, живущих бессмертием.

На что надеяться им? На глухое волнение памяти? На творческую радость познания себя и мира, чтобы помереть «на всем скаку»? Причем, на старой кляче.

У них есть память о прошлом, и это немаловажно, чтобы быть спокойными. Мне кажется, что смысл жизни состоит в том, чтобы удивляться жизни в разных эпохах и даже измерениях. Сознавать, что мир велик, вся земля усеяна костями, а мир длится, земля кружится. Пока не станет конец планете. Мы умрем. Но и все живое умирает, сама Вселенная подвержена энтропии.

Ничто, даже смерть дочери, не меняет меня, моей раскрытой в изумлении "варежки", как у нее. Я по-прежнему жадно впитываю новости, события и книги, – все, что происходит, происходило, и будет происходить. То есть, эмоции, переживания меняющегося времени, в яме неясной тревоги: что будет дальше? Хотя меня уже не так интересует поверхностная социальная жизнь. Зачем нужно смотреть пропаганду и развлечения по "ящику"? Душа уже не отвлекается на пену. Сейчас я больше слушаю подземные токи смены времен.

Пока есть моя цель найти ответ, рассчитанная на гораздо большее время, чем жизнь, я не умру. Пусть не успею, у всех остаются неоконченными труды.