Родом из шестидесятых

– А как же союзные республики?

– Центральной власти, которая содержала республики, нет. А у России нет средств их финансировать. Должно быть новое Содружество, вышедшее из тиранического Союза.

Встревоженный Шеварднадзе ожидал непоправимого

– Да, есть правые силы, готовые установить диктатуру. Это мы чувствуем ежедневно.

И зубы скрытого зла прежней системы обнажились. Встал из ее недр ГКЧП, ввел войска в Москву, в панике готовый вернуть диктатуру и расстрелять защитников демократии, заполнивших всю площадь перед парламентом. Зло обрело зримые формы, выплыв из извечного ритуала, – в дрожании рук испуганных членов ГКЧП, собиравших все нестерпимо демагогичное, которое оказалось совсем не многочисленным. Но армия отказалась стрелять в народ. Казавшаяся вечной скрепа ослабла, потеряла силу.

____

Часть тех людей, которых я знал как отъявленных атеистов, потеряли ориентиры и кинулись в мистику. Наступило время колдунов, целителей, экстрасенсов и предсказателей.

Моя жена Катя зашла на радение "белой ведьмы" Серафимы, заплатив 8 рублей. И с удивлением наблюдала, как в зале корчились в безумии.

Были и изотерические пророчества о будущем. Меня пригласили в Сочи на международный форум по Блаватской, на съезд экстрасенсов, где красавица Тамара Глоба возглашала неслыханные пророчества о конце эпохи Земли, и новой юности Земли, и солнечный ветер снимет информацию каждого, и этот мир пройдет очищение огнем, сожжет Аримана. В ее номере на бывшей даче Сталина, она иронически говорила своим адептам: "Время включило программу свертки, геометрическую регрессию, все пошло в обратном порядке, и нужно отрыть понимание, для чего существует этот мир", и в ее прекрасных глазах была насмешка и неверие ни во что.

***

Открылись все мировые кладовые культуры, запрятанной или запертой и уничтоженной уже непонятной ненавистью или аскетизмом агрессивного тоталитаризма, обострившего ненависть до противостояния: кто – кого?

В литературе и искусстве стало терять прежнее значение безмятежное направление – романтической веры в светлое будущее, куда ведет наша власть, благоговения перед жизнью, наслаждения любовью и природой, отчего исцеляется простая душа. Безопасно и доходно для авторов. Однако оно открыло эпоху гламура, такую же оптимистичную и беззубую. Популярная эстрада пела только о любви и наслаждениях, старые песни о главном….

Советские фильмы оказались киносказками, скрыто противостоящими реальности, или уменьшившими до неразличимости дистанцию между сказкой и жизнью. Это фильмы голливудского типа, в них была атмосфера социальной удачи, энергия социального оптимизма, утверждающего стабильность и ценность мира, и должное поведение в должных обстоятельствах, идентификация с героями и в конце – с обязательной наградой. Примитивность – закон жанра.

В новых исторических романах и фильмах чудилось что-то до оскомины привычное. В очередной раз смотреть, как патриотичные солидные дядьки с длинными бородами в сарафанах, смиренно крестятся, тыкая пальцем в пузо, рассуждают о граде Китеже, отдает банальным русофильством.

Еще одно направление пошло на поводу у представлений обывателей о справедливости, убежденных, что надо отнять богатства у бандитов, чиновников-взяточников и богачей и отдать в некую честную мошну, принадлежащую народу (вопрос: где потом отыскать эту мошну, и как поделить между 150 миллионами?)

Костя Графов, после умерщвления его журнала Интернетом, стал заметным в литературном мире автором «народных сериалов», в которых честные менты, следаки с юношескими или грубыми мрачными лицами ставали стеной вместе с дружками, бывшими "афганцами", против "бандитского Петербурга", вороватого высшего начальства, убежденные, что жизнь состоит только в искоренении коррупции. И то – коррупции бывшей изгнанной власти, не затрагивающей нынешние устои, ни-ни! Ремесленники поняли, что грубое воздействие – электрошокером по мозгам читателя и зрителя в борьбе с прошлыми негодяями за справедливость и есть то, что любит народ. И для усиления интереса обрывали каждую серию на самом волнующем месте.

Иные видели затухание жизненных сил, не вырывание их вверх, а опускание вниз, в лаз, подкоп. Там, на дне выживания, будут найдены высокие слова. Там может быть осмыслен хаос.

Были и радикальные убеждения, например: ввиду того, что вторая сигнальная система, в которой существует культура, не может выразить весь ужас существования, то надо замолчать. Истина скрывается в молчании.

Среди этих крикливых направлений «авторское искусство», артхаусное – ушло в маргинальность, ибо мало кому нужен писк чистой исцеляющей мелодии среди глыб отчуждения, и одиночество в этих глыбах. Читатель забыл то чудесное и непонятное, что трепетало в его юности. Эти авторы живут, как правило, в своем камерном мирке. Здесь много нищебродов, неудачников, уехавших на Запад, и самоубийц.

Диссидент Буковский издалека вещал, что человек – это не звучит гордо, и всем надо покаяться.

Ставшие ненужными маститые писатели «с крепкими седалищами» брюзжали, глядя из-под обесцененных томов своих собраний сочинений: новая культура превратилась в отстойник! Происходящее в литературе – взметнувшийся рой листвы, уляжется, и все станет на места. Андеграунд же объявил это новым периодом искусства. Они, старые романтики, ворчали: культура расколота! Есть в народе сатанинство, тьма, и есть божественное! Политикой и культурой занимаются коммерсанты. Развратили народ, чтобы извлекать деньги.

– Казалось бы, сейчас и вздохнуть культуре, но нет, – заявляли они. – На месте старых идолов встает новый уродливый, коммерциализированный идол, шоу попкультуры. Видите ли, должно выживать конкурентоспособное. Соцреализм заменен анатомическим реализмом. Нельзя Дарвина втаскивать в культуру. Закон джунглей!

Однако литературная классика была тем стабильным плато, от которого уходили в сторону дорожки различных течений. Да, читать ее стали меньше, но она крепко осела внутри нас. «Народные сериалы», популярная эстрада, то, что пишут и говорят, даже в них все же сохраняется главное – боль за человека, что будет всегда, как сама классика. Хотя все ссылки на классиков, старых философов устаревают – их мысли в новых условиях рассеиваются, делаются далекими схемами перед новой глубиной грядущей эпохи.

Мои давние приятели Гена Чемоданов и Толя Квитко требовали перетряхнуть всю культуру, с переоценкой художников, мне казалось, вместе с водой выплескивая ребенка. Гоголь погиб, так как пафос добра превзошел его стиль, которым он выражал победу над глупостью. Достоевский понял, стоя у края, что все революции не стоят эшафота. Ленин боролся против трех китов мирового духа: религии, культуры и морали, то есть против разума человечества. Революции требуют неукоренившихся людей. Маяковский, покушавшийся на самоубийство, примирился с царями, создал миф о революционном государстве, – курс лечения от его трагического сознания. Безумие Мандельштама, окаменелость Ахматовой… А у народа своя генетическая задача – улучшить условия своего самосохранения.

28

Я давно освободился от пут министерства, где работал в молодости, от того времени, что, как считал, тяготило меня узостью и удушьем, и откуда выгнали в бездну свободы.

Легче ли мне стало?

Свобода оказалась вязкой, как если двигаться в космосе, ей по-прежнему не давало ходу новое безвременье. В душе желал не этого, не такой свободы. Чего же? Покоя, как у Мастера по воле Воланда? Душевного исцеления в совсем другой стране?

Есть ли смысл жизни в наше пост-идеологическое время? И нужна ли нам русская национальная идея, объединяющая всех, которую искали еще в XIX веке («Православие. Самодержавие. Народность)? Или надо отпустить людей, чтобы они пожили на свободе.

Увы, я так и не нашел смысла. Не верю ни в развитой социализм, ни в обновленный коммунизм, ни в добротный новый капитализм, ни в нашу суверенную демократию, ни в надежду на светлое будущее. Верю в достижение такой безграничной широты взгляда, когда открываются иные измерения, синяя-синяя новизна, в которой не замечаешь свои боли и душевные страдания, и где легко исчезнуть.

Мои друзья, Гена Чемоданов и Толя Квитко звали меня «на баррикады» своей журнальной борьбы. Но я до конца не был увлечен полной свободой, наверно, потому, что гены неверия моих предков мешали верить. Да и мои мысли не будут приняты и при этой свободе. Традиция непобедима, как говорил Сальвадор Дали. Все революции, это как всполохи безумия на вечном небе Веры.

И я сказал им:

– Нет, мы пойдем другим путем!

Решил собирать "здоровые силы", кому не давали ходу чиновники, занятые устройством себя в новой иерархии власти. Отчаявшихся людей, с кем чувствовал родственность.

Это не из-за желания отдаться деятельности или спасти страну. Но с той же целью, что жгла в молодости, – понять изнутри, что движет людьми, историей. До сих пор я так и не осмеливался раскрыть себя полностью, опасаясь, что не поймут, как "Поминки по Финнегану" Джойса.

Мы зарегистрировали общественное объединение "Экология духа". Учредителями стали созданные на развалинах старых и новые независимые организации: «Экологическая экспертиза» (отколовшаяся часть бывшего Управления экспертиз), Экологическое движение, общества: «Духовное единение», «Свет вселенского духа» и «Защиты животных», Российские общество психиатров и теософское общество, а также Антиникотиновый фонд, Духовное управление буддистов (Дид Хамбо-лама), Академия информационной энергетики (экстрасенсов), отмеченная скрытыми светящимися столбами космоса. Я даже стал ее академиком, получил голубые "корочки" с красной печатью, но почему-то стыдливо держу это втайне от всех.

Некоторые из этих организаций уже умерли вместе с постаревшими создателями, как и мое объединение умрет вместе со мной.

К нам пришла общественность из самых интеллигентских низов, ставших безработными из-за развала НИИ и вузов: философы и социологи, научные сотрудники, журналисты, не способные на черную работу создания и деятельности организации, это ниже их достоинства мыслителей; хитрые свободные предприниматели, представители кооперативов и вольные личности – фрилансеры.

Мы стали составлять грандиозные программы. Предлагались проекты международного парламента, экологического образования, поддержки новых альтернативных технологий…

Но во множестве проектов установилась главная цель объединения – помогать нравственному возрождению общества, учить мышлению, достойному грандиозного пути человечества в космос. Это отвечало призывам лучших мыслителей, "совести эпохи", считавших, что без нравственности и широты взгляда не будет подлинных преобразований.

Это оказалась заведомо проигрышная идея, на обочине серьезной политической рубки на планете.

У нас с новой властью установились чистые отношения – ни она нам ничего не должна, ни мы ей.

____

Когда появилась цель, сравнимая с оставшимся временем жизни, я перестал чувствовать свое тело. Во мне выработался аскетизм, неумение жить простыми человеческими удовольствиями (кроме чтения книг, возни с "жигуленком", дачи и природы).

Что-то страшное есть в этом настрое духа. Упертость, обида на бездельников, увиливающих от дел, которые ты взваливаешь на себя. Отмирание обычного человеческого удовольствия жить. Чехов говорил: "Люди, думающие об одном и том же, устремленные к цели – не могут любить, холодны к окружающим". Со мной повторилась ситуация моего шефа, начальника управления в министерстве.

К тому же начался раскол, как в Коммунистической партии, Союзе писателей, который захватили коммунисты, и в других общественных объединениях. Я испытал жуткие моменты в суде, где группа отвлекшихся от нашей великой цели ленивых профессоров, замысливших переворот, пыталась обвинить меня в том же, в чем сами повинны, – узурпации власти, коррупции и прочем. Полетели их письма и наши опровержения в газеты, которые опубликовал всеядный "Московский комсомолец". Не желавший брать на себя ответственность суд принял двойственное решение, что усугубило спор.

Я все равно считал, что эта освобожденная озлобленность – лучше, чем забитость и осторожность держащегося на безопасном расстоянии "совка".

____

Во всяком случае, борьбе за экологию духа, вернее за свое существование под вечным топором нехваток я посвятил полжизни. Терпеть не могу свою работу, и не могу бросить. Эта постоянная борьба за выживание вместо рыцарской борьбы за экологию духа планеты вошло в мое нутро, и жалко отстоявшейся в душе горечи.

Моя свободная работа в независимой общественной организации оказалась не нужной ни новой власти, ни народу, кроме узкой группы поддерживающих нас бизнесменов и политиков, убежденных в нашей перспективности.