Где лучше?

– Вы бы русского выбрали.

– Русский! Русский еще хуже. Дай русскому начальство, он и изважничается, начнет пьянствовать… Уж русский мужик как попал в начальники, совсем иной человек сделался: вместо того штобы поддержать своего брата, он же с него прогулы высчитывает; в кабак при нем, што есть, нельзя прийти – угощай его, а если он угостит на пятак, так перекоров наслушаешься на гривенник; и дорогой где встретится, шапку ему скидывай, – везде начальником себя считает. А немца мы только на работе и знаем, и немца провести ловчее и вооружиться против него тоже легче. Немцы в нашу компанию не мешаются, и нам на них плевать!

– Где же, по-вашему, лучше работать?

– Везде хорошо. Вот я уж много терся на разных фабриках и заводах и знаю, где лучше и больше дают платы, – только все это скоро меняется не от нас. Сперва платят хорошо, потом вдруг обрежут и стеснять станут, и причины на это у них найдутся: то-де материал подорожал, корабли потонули, подрядчик обанкрутился, – мало ли чего наскажут. Нам-то до всего этого нет дела, потому мы рабочие, а они нам сбавляют цену, да еще говорят, что мы ленимся, пьянствуем… А нашему брату деться некуда. Вот я сказал давича, што нужны деньги, штобы самому работать, только как их скопить-то много? Работаешь цельный день, измучаешься, как собака, – ну, как отказать себе в осьмушке водки? Выпьешь – и легче; и утром бодрее идешь на работу. Ну, а если бы я стал копить эти пятаки – што бы вышло? Полтора рубля, – да я бы непременно захворал. Ну, теперь в воскресенье куда деться? Дома скучно, по городу шататься не хочется, в театр идти – денег жалко, да и театру нет такого, чтобы мы понимали. Была воскресная школа за Московской заставой, я туда часто ходил, а теперь вот, говорят, эту школу закрыли, потому-де нам не годится… Так-то, Пелагея Прохоровна. Поэтому и идешь в кабак и сидишь там, калякаешь со своей братией о своих делах, – ну, и выпьешь! А оно, глядишь, денежки и выпалзывают, и скопить их трудно. Ну, а вы что подумываете делать?

– Пойду завтра на Никольский рынок продаваться. Мне бы хотелось прачкой сделаться.

– Ну, это трудновато. Правда, вы с Никольского-то можете поступить в прачки к какой-нибудь женщине, только я бы вам не советовал, потому что чем больше баб, тем больше у них ссор и зависти. Это не то, што у нас, мужчин. А вот вы подождите немного, нельзя ли устроить так, штобы вам поступить в кухарки к нашему брату.

Пелагея Прохоровна обрадовалась, но ей показалось неловко поступить в кухарки по протекции этого человека, который, вероятно, будет жить в одной с нею квартире. «Еще, пожалуй, ее будут считать любовницей его».

– Я не понимаю, как это? – спросила она.

– А так. Завтра я переберусь на квартиру на Петербургскую, поживу там с неделю и поговорю товарищам, не согласятся ли они жить у вас.

– Как же это у меня-то?

– А вы наймете квартиру, мы вам дадим денег, купите свои кухонные принадлежности. Я вам, пожалуй, и квартиру устрою.

– Нет уж, покорно благодарю, – сказала Пелагея Прохоровна, думая, что у Игнатья Прокофьича есть злой умысел.

– Если не я, то кто-нибудь да должен же помочь вам. Ведь у вас мужа-то нет?

– Нет.

– Ну, то-то. А если я вам предлагаю это, то вы не думайте, што я с умыслом. Я, как и всякий другой, предлагаю потому, что знаю, што вы еще недавно в Петербурге и не успели еще избаловаться. Это я говорю без хвастовства, а вы делайте по своему рассудку.

– А если я до того времени истрачу деньги и мне все-таки этого места не будет?

– Кто же вам говорит, штобы вы сидели сложа руки… Только вот што, Пелагея Прохоровна: если вы будете намерены кормить нас да куда-нибудь поступите на место, в таком случае оставьте адрес у Ивана Зиновьича, штобы я мог известить вас. А если не согласны, тогда и не нужно оставлять. Прощайте, Пелагея Прохоровна.

– Я вам хотела сказать, што мне сегодня почудилось, – сказала Пелагея Прохоровна уже во дворе.

– Как это?

Пелагея Прохоровна рассказала, как она слышала голос брата Панфила.

– Што ж мудреного? Должно быть, он.

– Как же бы мне разыскать его?

– Ну, разыскивать-то теперь его не следует, потому что вы не знаете, на какой он барке плыл и в какое место эта барка пристанет. Ведь в Питере каналов много.

– Так, значит, я его и не увижу?

– Надо подождать недели две. В это время они разгрузят барки и, вероятно, будут жить на квартирах в городе, тогда и можно будет справиться в адресном столе. А то, может, как-нибудь и так встретитесь. Только вряд ли.

И они расстались.

По приходе к Большаковым Пелагея Прохоровна застала там сцену. Только что она вошла в комнату, Иван Зиновьич ударил кулаком по спине Агафью Петровну, которая голосила. Увидав Пелагею Прохоровну, Большаков смешался и ушел в лавку, а Агафья Петровна, стараясь казаться правою, подошла к мешкам и проговорила:

– Поскуда проклятая! Любовниц себе завел. Не знаю, што ли, для чего ты хозяйскую кухарку к себе сманил.

Но Большаков не вышел из лавочки, потому что к нему в это время пришли покупатели.

Пелагею Прохоровну точно кипятком обварило от слов Агафьи Петровны, но она удержалась, постояла минут с пять, думая, что ей сказать в свою защиту, но ничего не сказала, сообразив, что с такой женщиной, как Большакова, говорить трудно.

Она стала собираться. Агафья Петровна заметила это, но не обратила внимания.

Пелагея Прохоровна стала прощаться.

– Куда же ты? Ведь уж, поди, скоро десять часов! – проговорила с полуудивлением и с скрытою радостью хозяйка.

– Куда-нибудь… Покорно благодарю за ночлег… Сколько вам за это?

Хозяйка обиделась.

– Спрашивай вон его: он тебя пригласил, а не я.

Из лавки вошел в комнату Большаков. Его трясло от злости, и глаза сделались красными.

– Кто здесь хозяин? – крикнул он и сжал кулаки.

– Ну, бей! Убей меня! И так уж кожа да кости, – проговорила та резко и подошла к нему очень близко, откинувши голову назад, как будто она сделана из чугуна и для нее ничего не значат здоровые кулаки Ивана Зиновьича.

– У!! – проговорил сквозь зубы Иван Зиновьич и, отошедши к мешкам, уперся на них спиною.

– Оставайся здесь, куда тебе? – сказал он Пелагее Прохоровне.

– Покорно вас благодарю… Я каюсь, што согласилась прийти сюда-то… я…

– О, дуры эти бабы!!. Обидела она тебя, што ли, чем?

– Это уж мое дело!

– Как же! Ей с Петровым надо на улице торчать, – сказала Агафья Петровна.

– Молчи! – крикнул на жену Иван Зиновьич. – Однако куда же ты пойдешь-то?

Пелагея Прохоровна не знала, куда ей идти.

– А ты давно знакома с Петровым-то? – спросил опять Пелагею Прохоровну Иван Зиновьич.

Это допытывание взбесило Пелагею Прохоровну. До сих пор Иван Зиновьич обращался с нею вежливо, а теперь вдруг сделался грубым и точно за что-то озлобленным на нее человеком.

– А вам какое дело, знакома я или нет?