Бегущий по строкам

– Заканчивай, мне не до шуток. Если так подумать, дело то серьезно. Но что хуже всего, я не имею ни малейшего представления, где он может быть.

– А что родня?

– Не знаю я никого у него.

– Друзья на страничке? Пробовал им писать?

– Список скрыт, я хотел.

– Ну, у меня идеи закончились. – развел руками Том.

– У меня они даже не появлялись, не считая этой гениальной – приехать к другу, который даже не выходит на связь.

– Не грусти, попробуй отвлечься! Есть такая идея, что если тебе что-то надо, постарайся нарочито не обращать внимания и не тратить свое время на это, то есть, ты как бы дразнишь, то что тебе надо, и оно само к тебе полезет, подскажет, подтолкнет в нужном направлении.

– Нет такой идеи, ты это сейчас выдумал. – со скепсисом произнес Крис.

– Возможно, но это работает! Вот я винтажную статуэтку мандалорца сколько искал? А стоило мне отвлечься, немного отпустить идею, как какой-то мужик бомжеватого вида через неделю ко мне приходит и говорит, не знаю ли я случайно кого-нибудь, кому нужны старые игрушки, так сказать, хлам? А в пакете у него три статуэтки, с нужной мне. Хлам!!! Он хламом это назвал.

Крис на это ничего не ответил, только задумчиво почесал подбородок. Мыслей, что делать дальше, у него все равно не было, поэтому делать все что угодно, кроме как заниматься поисками звучало уже не так бредово.

– Сходи в музей старины Ван Гога, например. Мои родители просто обожают его, весь дом репликами увешан.

– Ну хорошо, хорошо, если сейчас ничего не придумаю, загляну, и даже сделаю пару снимков, покажешь своим родителям, так сказать, задокументируем для твоей заведомо провальной книги.

– Выше нос, все будет круто! – воскликнул на прощание Том и отключился.

Здание Ван Гога находилось на площади музеев, где время как будто застыло и практически ничего не изменило, только дальние края городского ландшафта улыбались сильно неровными зубами новых зданий от восьмидесяти до трехсот этажей. Но как водится, если не поднимать глаза, можно ничего и не заметить, привычное «под ногами» будет все также давать фундаментальную стабильность жизни и окружающему миру. Еще два дня назад, Криса это устраивало, не смотреть, а еще лучше не думать лишний раз о том, что не вписывалось в рамки привычного расклада дня, пожалуй, это был один из главных его талантов, которым он совсем не гордился. «Лучше бы умел горящие кинжалы метать, мог бы девчонок клеить» – подумал Крис, но не время было сокрушаться. Уже перед пунктом назначения, он выудил телефон из кармана и зашел купить входной билет. Еще с 2055 года диапазон входа посетителей сократили с получаса до пятнадцати минут, после того как этот музей вошел в десятку самых популярных по посещаемости в мире.

Крис миновал вход, прошел гардероб, так как с собой у него ничего кроме карточек, телефона и китайских солнцезащитных очков не было и оказался в первом выставочном зале. Удивительно, как спустя столько времени, событий, технологий, актуальность работ голландского гения никуда не делась.

Несмотря на номинальный ажиотаж снаружи, внутри людей было совсем немного, присутствующие тихо переговаривались друг с другом, поочередно указывая на разные работы художника и медленно перетекая от картины к картине. Освещение в залах напоминало коня в яблоках, общий окрас приглушенного света с яркими, вырывающими из мрака картины, пятнами точечных светильников. Царила интимная, почти мистическая атмосфера.

Крису впервые в жизни не хотелось никуда спешить, его оставил привычный зуд, когда хотелось скорее закончить с одним делом и приниматься за другое, забывая находиться здесь и сейчас, получать ни сколько удовольствие от процесса, сколько вообще хоть что-то. Пришло странное ощущение, что жизни больше, чем здесь и сейчас – нигде нет.

Он не заметил, как провел перед картиной с подсолнухами почти двадцать минут. Пожилую даму в пыльно-розовом старомодном платье с шляпкой в цвет наряду и маленькой белой сумочкой через плечо, которая стояла рядам все эти двадцать минут, он тоже не заметил.

– Красивая, неправда? – едва слышно произнесла она, что Крис даже на мгновение подумал, не показалось ли ему и ничего не ответил. Молчание ее ничуть не смутило, и она также тихо продолжила – это последние подсолнухи Винсента, что он мне написал.

«Так, окей дамочка, все с вами ясно…» – подумал Крис. Стоило ли после всего удивляться встречи с городской сумасшедшей, хоть и такой приличной, да и в таком культурном месте. Правда, действительно его удивило то, с какой нежностью она произнесла имя художника. Даже если старушка была не в себе и пребывала в нереальном мире, чувства к Ван Гогу были более чем реальны.

Снова воцарилась тишина. Крис уже посмотрел, увидел и понял для себя все, на что был способен в этой картине, но от чего-то не уходил. Они простояли так еще минуты две, после чего женщина в пыльно-розовом платье добровольно проиграла в игру «Море волнуется», подошла к картине вплотную, быстрым движением сунула руку за картину, выудила оттуда конверт, не выпуская его из рук вернулась, и как ни в чем не бывало встала рядом с опешившим Крисом.

– Вы свидетель или соучастник? – спросила она и пристально посмотрела ему в глаза.

«Нет, она точно не та, за кого я ее принял.»

– Н-не понял.

– По логике, все что тут находится, ошибочно принято считать имуществом музея. И вы бы могли пожаловаться сотруднику, что я забрала вот это, – она поднесла к лицу Криса желтый, конверт, которому на вскидку было не меньше пары веков. – Но это адресовано мне, и как следствие, принадлежит мне.

Она вскрыла конверт, достала оттуда сложенное на три части письмо, развернула и прочитала. Легкая мечтательная улыбка несколько раз посетила ее старое, но красивое лицо, и вслед за этим уступила место тоске. Ее немного влажные глаза посмотрели куда-то в сторону, в надежде найти хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, чтобы удержать нестерпимую тяжесть, несколько раз моргнули и снова пристально посмотрели на Криса.

– Вы умеете хранить секреты, молодой человек?

– Я в этом мастер. – «особенно, когда ничего не понимаю», подумал он.

– Мы с Винсентом любовники. Да, знаю, в вашей голове сейчас «с тем самым?», «а как это возможно?», «вы что, сумасшедшая?», сразу отвечу: с тем самым, для любви нет ничего невозможного, а сумасшедшие те, кто считают иначе.

Крис молча слушал, сделал глубокий вдох, по мере наполнения легких воздухом, брови ползли все выше, в надежде их обладателю помочь понять и переварить полученную информацию.

– Допустим. Но в чем заключаются ваши отношения, как вы поддерживаете связь? Тем более господин Ван Гог уже давно как мертв. – он попробовал быть не предвзятым и рассудительным, на сколько это возможно.

– Как это в чем? В любви. А связь поддерживаем вот этим и вот этим всем. – сначала она подняла вверх конверт с письмом, а затем развела руками указывая как бы на весь зал с работами художника. – А Винсент, он не мертв. Вы знакомы с теорией относительности? Довольно сложно будет вам объяснить, если нет. Представьте, что прошлое, как и будущее не предопределено, и то, что было пять минут назад – это такой же набор миллионов возможностей, как и то, что будет через пять минут в будущем. И мой любимый жив, также как и я, нам просто не повезло оказаться в разное время и в разных местах.

Она сдавленно произнесла последнюю фразу и машинально прижала письмо к груди.

– Вы мне не верите, да? И думаете, что бабушка того, совсем свихнулась?

– Нет, что вы, я так не думаю, хотя, признаться, сначала мне именно так и показалось. Просто в моей голове все это не укладывается, я не понимаю, как это все может быть возможным.

– Когда-нибудь обязательно докажут, как, и то, что сейчас кажется невозможным, уже завтра станет обыденностью. А пока возьмите это, прочитайте как-нибудь, только прошу, никому не отдавайте, сохраните. – она протянула Крису конверт с письмом.

– Что это?

– Это от Винсента, письмо. Под своими работами, за холстами, он иногда прикрепляет мне письма, а я их нахожу, пишу ответы и также прячу. Не знаю, как, но и он их получает.

Крис взял письмо и некоторое время просто задумчиво на него смотрел.

– Знаете, все то, что со мной происходит последние два дня, все с большим и большим трудом укладывается в голове… – пробормотал он в итоге и спрятал конверт в задний карман джинс.

– Не переживайте, вы, видимо, долго спали. А это похоже на прыжок, и теперь, все что с вами происходит, это лишь атрибуты интересного и захватывающего полета. Все будет хорошо.

– Вы же сейчас не про мой сегодняшний сон в отеле?

– Конечно, нет. – заулыбалась она, и сжала руку Криса на прощание, – развейтесь, покатайтесь по каналам сегодня обязательно. Вот, возьмите еще.

Она достала из сумочки еще одну старинную вещь – бумажную визитку, отдала Крису, еще раз попрощалась и удалилась из зала в неизвестном направлении.

За изучением картин Ван Гога можно было провести вечность и еще немного, прогрессия и эволюция художника с годами читалась в каждой новой работе, то, как он наносил краску и как он взаимодействовал с цветом, к тому же, теперь Крис в каждом новом полотне пытался угадать отношение художника к той загадочной пожилой даме. Помимо работ голландца, в экспозицию входили работы его товарищей современников и личные записки художника. Так незаметно прошло четыре с половиной часа, пока он не покинул здание музея и вынужденно не заулыбался, щурясь послеобеденному солнцу Амстердама.

Крис вытащил из кармана визитку и принялся ее изучать. Вся истертая, так что уголки были закругленными, а местами текст едва читался, на карточке значилось имя Джеймс МакИрвин, продажа поддержанных автомобилей, адрес был Соединенное Королевство, город Торки, улицу и номер дома было не разобрать. Ручкой на обратной стороне было написано название одного из каналов города, улица, и слово «Ракета», судя по всему, название катера. ИИ-ассистент проложил маршрут, который предполагал пол часа неспешной ходьбы. По пути в ларьке Крис взял банку Хайнекена и смореброд, местный исторический стритфуд, представляющий из себя кусок хлеба с выложенной сверху сельдью, соусом, тонкими ломтиками редиса, зеленым рубленым луком, красной икрой. Он методично уплетал свой мобильный обед по пути к точке на карте, встречая одобрительные взгляды местных жителей. Допив пиво, Крис смял банку и выкинул в урну, машинально проверил карманы, на месте ли карточки и телефон, и вспомнил о письме, которая дала ему его новая знакомая, на всякий случай вытер руки о джинсы и полез в задний карман, достал письмо из конверта и развернул. Бумага была, или по крайней мере казалась, очень старой, а почерк был аккуратны, не характерный тому, как сейчас быстро и небрежно пишут, и действительно был похож на тот, который был в записках, выставленных в музее.

«Дорогая моя,

Мне все сложнее представлять твой образ у себя в голове и это потихоньку сводит меня с ума. Я знаю, ты видишь все мои картины, и они могут сказать намного больше, чем я. Эти руки были созданы для кисти, а не пера. Сегодня видел бескрайнее, как мое чувство к тебе, поле подсолнухов и решил написать еще одну картину. Знаю, что таких уже две, но ты их так любишь. Я отрезал себе ухо, в надежде, что оно появится там же, где и ты, но ничего не произошло и кроме боли я ничего не почувствовал. Эта боль ничто по сравнению с той, что я испытываю от невозможности тебя увидеть…

С любовью и тоской, без надежды тебя встретить, твой Винсент»