Кровные братья

– Да ты-то тут при чем? Ты же по всем документам – русский.

– И еще одно заблуждение, Юрок. Как говорится, «бьют не по паспорту, а по роже». А уж более семитскую физиономию, чем у меня, поди поищи! Так что давай, старичок, готовься к конкурсу, кроме тебя, послать сегодня некого, а упускать престижные премии большевички ох как не любят.

– Герка, ты с ума сошел! Чтобы я вместо тебя… Ну, знаешь ли…

– А ты не горячись. Как там у ваших говорится? «Если партия прикажет, комсомол ответит: есть!»

– Мне почему-то кажется, что ты сегодня изо всех сил пытаешься меня обидеть и оскорбить.

– Ничего подобного! Как раз наоборот. Я тебя очень люблю и потому хотел бы предостеречь от необдуманных и опрометчивых шагов.

– Каких, например?

– Не надо из-за меня «лезть в бутылку» и ломать не только удачно складывающуюся карьеру, но, возможно, и всю свою жизнь.

– Договаривай, раз уже начал.

– Хорошо. Ты знаешь, что я с нашим квартетом не так давно ездил в Венгрию?

– Слышал. И что?

– А то, что на обратном пути кто-то из наших меня хорошо подставил.

– Каким образом?

– Таможня конечно же получила соответствующую наводку, перевернула весь мой чемодан и нашла пару-тройку книжек.

– Каких еще книжек?

– Да полная ерунда. Самоучители иврита для начинающих, грамматические пособия, таблицы ивритских глаголов…

– Та-ак…

– Этого хватило. Теперь мне приписан контрабандный провоз в СССР подрывной сионистской литературы. Обо всем доложено и в консерваторию, и в соответствующие инстанции. Так что отныне я, дорогой мой друг, и изгой, и пария. Не говоря уже о том, что, разумеется, «невыездной». За пределы Московской области пока еще выпускают – и за то спасибо.

– Гера, это же какой-то бред!

– Не скажи. «Они» так не считают. Ну все. Поговорили. На сегодня достаточно. Увидимся – потолкуем подробнее.

Первым, кого встретил Юрий на следующий день в консерватории, оказался секретарь комитета комсомола Лешка Фролов. Перст судьбы! Из всех соучеников не было более скользкой и неприятной личности, наиболее подходящей, чтобы сорвать злость и раздражение Владимирского после вчерашнего разговора с Геркой. Бездарнейший музыкант, но при этом умный, хитрый и прозорливый карьерист, Фролов давно уже поставил крест на своей виолончельной исполнительской судьбе, прекрасно понимая, что никаких лавров он тут стяжать не сумеет. Иное дело – общественно-политическая сфера. И здесь дипломатичному, ловкому и беспринципному Фролову не было равных.

Вот и сегодня, уловив каким-то шестым чувством возбужденное и неадекватное состояние Владимирского, Фролов ловко перехватил инициативу в разговоре:

– Юрка! Поздравляю! Говорят, ты был бесподобен!

– Спасибо.

– Ну вот теперь еще «возьмешь» Венявского – и прямая дорога на Чайковского.

– Какого-такого Венявского? В Познань едет Райцер.

– Э-э-э… Ты, я смотрю, несколько отключился от нашей здешней жизни. Ну что ж, буду первым, кто тебя обрадует. С тебя, кстати, причитается за добрую новость. Решением кафедры, партбюро, ученого совета – на Венявского едешь ты.

– На Венявского едет Райцер!

– Уже не едет. У него… С ним… В общем, с Райцером возникли некоторые проблемы.

– Какие еще проблемы?

– Все в свое время узнаешь. Я, кстати, именно тебя и разыскивал. Сегодня в одиннадцать подойдет один очень важный человек, который хотел бы с тобой встретиться.

– У меня в одиннадцать репетиция.

– Юра, это человек, из-за которого репетицию придется отменить. Ты меня понял?

– Нет.

– А жаль! Так в одиннадцать в комитете комсомола.

– Чего ты темнишь, а?

– Юра, в одиннадцать. А репетицию перенеси, переназначь на другое время, отмени, в конце концов. Ну я не знаю что… Что-нибудь сделай.

Дверь комитета комсомола Юрий открывал с каким-то тошным и муторным чувством. За столом секретаря сидел аккуратненько одетый малопримечательный человечек. Фролов, уступивший гостю свое руководящее кресло, как-то показательно суетился, создавая видимость несуществующей деятельности: перекладывал бумаги на столе, переставлял папки в шкафу…

– О! А вот и наш дорогой Юрочка! Ну я пойду, у меня сейчас семинар по научному коммунизму, а вы пока побеседуйте.

– Да-да, Алексей Петрович, вы свободны. – Человечек за столом произнес это каким-то необыкновенно высоким, писклявым, чуть ли не детским голосом, а от попытки придать себе при этом особую весомость и внушительность казалось, что его голос вот-вот и вообще сорвется на фальцет. – Прошу вас, Юрий Васильевич, присаживайтесь!

– Прошу вас, Юрий Васильевич. Прибыли! – Сережа, с шиком завернувший на уснащенную многочисленными запрещающими знаками стоянку, уже откровенно не скрывал своей антипатии к министерскому чинуше и обращался исключительно к Владимирскому.

Мощные прожекторы аэропорта Домодедово вполне успешно справлялись с кружащейся в воздухе снежной мутью, и казалось, что именно от напора этой световой массы неистовый ураган начинает терять свою неукротимую сокрушительность.

– Отлично, Сережа! Что у нас там со временем? – Это уже непосредственно к Николаю Родионовичу: – Семь минут до посадки? Замечательно. Успеем выпить по чашке кофе. – Владимирский, не застегивая свою роскошную шубу, лишь слегка запахнулся и открыл дверь. – Кстати, Сережа, пока они тут вырулят, пока багаж, то да се – минут тридцать – сорок у нас есть. Вы бы не сидели тут в машине. Пройдите в ВИП-зал, чаек-кофеек-бутербродик…

– Да у меня тут термос с собой, Юрий Васильевич.

– Чай в вашем термосе с утра давно уже остыл. А там вам заварят свежий. – И, покосившись на ничего не сказавшего, но как-то скривившегося Николая Родионовича, добавил: – Если кто-то там будет чем-то недоволен – скажите, что вы – гость народного артиста России Юрия Владимирского.

На конкурс имени Венявского он тогда все-таки поехал. И решающим фактором оказалось не настойчивое давление ректората, а сдержанный, спокойный, доверительный тон дружеской беседы с Леонидом Борисовичем.

– Видите ли, Юрочка, – устало прикрыв глаза, профессор как бы протер их стягивающим движением к переносице большого и третьего пальцев, – ваша позиция красива и благородна. Но, по большому счету, она неверна. Поверьте мне, любое государство – даже самое наидемократическое – накладывает определенные ограничения на действия своих граждан. Возможно, у нас количество этих ограничений – чрезмерно. Возможно. Но не считаться с ними мы не имеем права. Или же, если кто-то такое право себе присваивает, он должен знать, что в этот момент он вступает с государством в конфликт. Гера не мальчик. Он прекрасно понимал, что его поведение – с точки зрения государственных инстанций дерзкое и вызывающее – заметят и соответствующим образом прореагируют. Возможно, он не ожидал, что ему «перекроют кислород» так резко. Но в любом случае все свои поступки он совершал, что называется, «в здравом уме и твердой памяти». А реакция государственных органов – это не столько репрессии, направленные непосредственно против Райцера – его, без долгих раздумий, просто моментально «выкинули из обоймы», – а прежде всего демонстрация для возможных будущих «ослушников» «державной» точки зрения: будете возникать, ребята, – знайте, чем это может кончиться. И никакая гениальность панацеей не послужит, талантов у нас, слава богу, хватает. Между прочим, это совершенно непосредственно относится именно к вам. Поезжайте в Познань, Юра. Программа конкурса у вас и выучена, и обыграна. Все будет хорошо. Ваше рыцарство в данной ситуации – неразумно и неуместно. А главное – оно бессмысленно.

Пожалуй, никогда еще за все время своих концертных и конкурсных выступлений Юрию не приходилось выходить на сцену с таким нежеланием, как это было в тот раз в Польше. Профессорское напутствие, разумеется, несколько поддержало общий эмоциональный тонус, но сказать, чтобы оно решительно сняло ощущение совершающегося ренегатства и предательства, никак было нельзя.

Играл он плохо. То есть была и прекрасная пресса, и кулуарные восторги. Но Владимирского давно уже не волновали все эти внешние проявления успеха. Главную оценку себе он ставил сам. И на этот раз оценка была неудовлетворительной. В последний момент среди участников конкурса объявился симпатичный, доброжелательный, улыбчивый канадец, не представлявший какого-то интереса как серьезный музыкант-интерпретатор, но великолепно подготовленный технически и «шпиляющий» виртуознейшие пассажи с завидной чистотой и легкостью. И Юрий был даже рад, что не он, а именно этот обаятельный парнишка стал в итоге победителем.

Звонок от Романа Михайловича – именно так отрекомендовался при первой встрече невзрачный, но безусловно значительный, а скорее всего, даже и страшный человечек с писклявым голосом – раздался через два-три дня после возвращения Владимирского из Познани.