По агентурным данным

– Позвольте мне.

Он бережно промокнул ее глаза, тихонько дотронулся до щеки.

– У вас синяк на скуле. Ничего, это быстро пройдет. Давайте-ка я сделаю вам холодный компресс.

Соорудив из плотного снега лепешку, он протянул ее Вере.

– Нужно подержать минут пятнадцать. Отек спадет. Вера послушно приложила снег к щеке.

– А что вы делаете в Австрии?

– Учусь. Я училась музыке. Хотела стать пианисткой. Мне посоветовали Вену.

– И как? Вам нравится?

– Все школы одинаковы. Того, что нужно, никогда не найдешь.

Он улыбнулся.

– Вы умница. Жаль, что впечатление от Австрии так испорчено.

– Да. Еще вчера, когда они пели эту песню.

– Хорста Весселя?

– Ну да. Я никак не ожидала, что в этой глуши есть нацисты.

– Разумеется, есть. Они есть везде, – удовлетворенно проговорил Курт.

Вера вскинула на него испуганные глаза.

– Что вы так смотрите?

– Вы как будто рады этому. Вы сочувствуете нацистам, которые поют гимны штурмовиков, врываются ночью к женщинам, насилуют их, поднимают на них руку?.

– Бросьте! – жестко перебил Курт. – Генрих ворвался к вам не потому, что он нацист, а потому, что скотина. Грязная свинья! То, что он еще и нацист, – совпадение. Более того, ему никогда не быть хорошим нацистом.

– Вы тоже из них? – угадала наконец Вера, и глаза ее испуганно расширились.

– Разумеется. И нечего удивляться. Просто вы начитались бульварных газетенок. Представьте, мы не едим детей! Более того, мы с вами ближе друг к другу, чем вам кажется. Потому что мы боремся с коммунистами, которые, в частности, лишили вас Родины.

– Разве? Мне казалось, что Сталин и Гитлер друзья-соратники.

– Бросьте! Пройдет несколько лет, и Гитлер освободит Россию от коммунистов. Попомните мои слова.

– Мне это, собственно, безразлично, – пробормотала сбитая с толку Вера. – Россия не моя Родина.

– Но это Родина ваших родителей. Отчизна, которой их лишили. И кто знает, как они переживали эту утрату. Может, они боролись со сталинским режимом. Вместе с другими русскими эмигрантами-подпольщиками. И поплатились за это жизнями.

– Что?! Откуда вы?… С чего вы взяли? – вскричала Вера.

– Я только предположил, – торопливо произнес Курт, стискивая ее ладони, удерживая девушку на месте.

Он горячо продолжил:

– Простите меня, я наговорил лишнего. Мне просто показалось, что мы с вами родственные души, что мы можем понять друг друга. Еще раз извините меня. Вы пережили ужасную ночь, но уверяю вас, все это забудется. А мерзавец понесет наказание, я об этом позабочусь. Не говорите сейчас ничего! Что касается вашего отдыха, я сегодня же перевезу вас в другое местечко. Еще лучше этого. В десяти милях отсюда есть уютный маленький отель, где нет никаких нацистов. Вы придете в себя, все забудется. А я буду приезжать каждый день и учить вас кататься на лыжах.

– Мне нечем платить за уроки, – буркнула Вера.

– Вы будете давать мне уроки русского языка. И мы будем в расчете. Идет? – весело предложил он.

Вера молчала. О дальнейшем пребывании в проклятой гостинице фрау Фигельман не могло быть и речи. Возвращаться же в Вену в таком плачевном виде тоже не хотелось. К тому же Курт оказался ее спасителем. И вообще он ей понравился – тонкий, открытый, честный человек, полный участия и сострадания.

– Что ж. пожалуй, – пробормотала она.

ИЮНЬ 1945, Подмосковье

Хижняк спрыгнул с подножки трамвая, который, погромыхивая вагонами, отправился в депо. Казалось, война каким-то чудесным образом миновала эту окраину Москвы, где, по сути, уже начиналась Московская область. Деревянные домики с открытыми ставнями с цветами герани на подоконниках, выкрашенный голубой краской магазинчик. Стоявшие у его дверей женщины весело переговаривались, обсуждая, видимо, последние новости. Ослепительно-солнечный день одаривал мир щедрым теплом, и все живое радовалось ему. Березовая рощица, сквозь которую убегала и скрывалась за поворотом проселочная дорога, сверкала ярко-зеленой листвой. Здесь же, прямо под ногами, с веселым гомоном стайка воробьев купалась в пыли, и, боже мой, в воздухе порхали бабочки! Прислушавшись, можно было уловить далекое конское ржание. Волнуясь, словно перед свиданием с возлюбленной, Хижняк быстрым шагом направился сквозь рощу туда, где простиралась обширная территория конного завода.

В административном здании было сумрачно и прохладно. После ослепительно яркого света показалось, что он попал в полную темноту. Хижняк зажмурился, снова открыл глаза.

– Вы к кому? – услышал он женский голос.

В пустом гардеробе, отгороженном деревянной панелью, скучала женщина в синем халате.

– Я к Голубу. Он здесь?

– Так где ж ему еще быть? Здеся, в тренерской, – нараспев ответила гардеробщица. – А вы кто? По какому делу? Эй, куда вы, мужчина?

Но Хижняк уже скрылся в глубине здания. Лампочки не горели, единственное окно в торце длиннющего коридора казалось светом в конце тоннеля, но свет ему был не нужен. Он помнил каждый выступ в стене, каждую дверь. Уверенно распахнув третью справа, он шагнул в просторную, уставленную стеллажами комнату. За столом корпел над бумагами еще довольно крепкий старик под семьдесят. Видимо, занятие не доставляло ему никакого удовольствия. Он то потирал гладковыбритую голову, то поправлял очки с сильными линзами на крупном широком носу.

– Ну, кто? Кого черт принес? Вы мне, паразиты, отчет дадите закончить? – не отрываясь от бумаг, проворчал он.

Хижняк молча, с улыбкой, наблюдал за учителем, которого не видел. сколько? Семь или даже восемь лет. Да каких лихих лет. Да, сдал дед, но еще ничего!

Хозяин кабинета поднял сердитый, поверх очков взгляд на вошедшего, несколько мгновений разглядывал его, затем, будто не веря своим глазам, тихо спросил:

– Егор?

– Егор! А то кто же? Ты что, Михалыч, ученика не узнаешь? Неужто так изменился?

– Батюшки-святы! Егорка вернулся! Они крепко обнялись.

– Заматерел ты, Егорка! – Степан Михайлович отстранившись, любовно разглядывал Хижняка. – Прямо волчара!

– Да ладно. Скажешь тоже. Чаю-то дашь, старый?

– Гос-с-споди! Неужто я героя войны только чаем потчевать буду?