Мы будем вместе. Письма с той войны

Жду писем. Твой Ганя

Быть достойным своей Муси

22.3.44

Я вижу, как твои губки презрительно улыбаются. «Боже, Ган, который нравился мне, одурел. Он в два дня написал четыре глупейших письма». Я знаю, и ты презираешь рай. Представляю, как скучно читать тебе мои вздохи и хвалу тебе. Но ты особенно не задавайся. Если через два дня я не получу письма, то прочтёшь то, что заставит тебя дрожащей рукой царапать каракули оправдания. Ужасайся и не доводи меня до гнева. А пока – пишу письмо по-прежнему горячее.

Читай около бочки, ибо я шлю тебе пламенный привет, от которого может вспыхнуть всё. Я вижу, чувствую (предполагаю), как твои холодные пальцы даже согрелись.

(Вредные люди мешают мне беседовать с тобой. Итак, антракт в самом начале письма.)

Выдал жалование и снова думаю о тебе. Жизнь приняла прекрасный смысл. Я предполагаю перейти в НКВД, принять офицерское звание, чтобы быть достойным своей Муси. Думаю взять с собою и Ивакина. Завтра иду к Абраму исключительно из-за того, что это напомнит мне тебя.

Муся, как я жду твоих писем, чтоб иметь уверенность, что это не мираж, что ты действительно помнишь обо мне.

3 часа ночи. Не хочется спать, но и оставаться наедине со своими мыслями тяжело. Играл в карты, выиграл около тысячи рублей, и невольно вспоминается поверье, что кому везёт в карты, тому не везёт в любви. Это будит тревожные мысли. Нет, терять любовь я не хочу.

Муся, прошу тебя, указывай мне ошибки и в письмах. Твой Ганя

P.S. Когда же я получу твоё письмо? Последние два знаю наизусть. Смотрю на фото, приклеенное к книжке рядом с надписью, вспоминаю вечера в кабинете, кино, метро, первый поцелуй и разлуку.

Глава 2—2. Мечты и сомнения сменились реальными мыслями о будущем

Хотелось бы знать, кого я встречу в Москве

27.3.44

Чего ради я буду сдерживать желание поговорить с тобой? Если тебе неприятна моя назойливость, то письмами можно разжигать печь. Но писать я буду. Вот уже четыре дня, а писем от тебя нет. Ребята уверяют, что

Если писем не придёт,
Значит, позабыла,
Значит, надо понимать,
Вовсе не любила…[13 - Из песни «Вася-Василёк» (1940) на слова Сергея Алымова.]

Да и вообще они сокрушённо вздыхают: «Подменили нам в Москве старшину». Сегодня в моей землянке играла гармонь, но я не пел (кончал книгу). Злоязычники доложили командиру, что Кротов заболел «венерической» болезнью – влюбился. Я успокоил, что эта болезнь не заразная; они отвечают, что и иммунитет от неё не вырабатывается в первые 50 лет. Милые мои противники. Без них я подох бы. Но всё-таки вывели меня из состояния.

Пели «В землянке»[14 - Песня 1941 года на слова Алексея Суркова.], а мне представлялась Москва, станции метро, кабинет, твои холодные руки, глаза и губы.

Воет метель. Тоска жуткая. Это плохо. С таким настроением идут не в бой, а в крематорий.

Муся, так или иначе, но я приму все меры, чтоб приехать в Москву. Побыть ещё с тобой. Но мне хотелось бы знать, кого я встречу в Москве: Марину, Мусю или Марию Лазаревну? Будут ли всё те же непреодолимые условия, которые «сильнее нас»? Первый раз мы встретились, как очень давно знакомые, а теперь мне хочется встретиться родными.

Надежд на отпуск мало, но у меня, кажется, есть настойчивость. Завтра вышлю тебе первый том книги (колоссальный[15 - Имеется в виду одна из миниатюрных рукописных книжек, которые писал Ганя.]) из большой серии.

Ну, пока! Жду нашей встречи. Целую тебя. Твой Ганя

Ночь прошла, скверное настроение прошло

1.4.44

Боюсь, что тебе не так легко, как можно подумать по твоим шутливым письмам.

Буду ждать, когда пройдёт моя хандра, возможная из-за неудачи (добивался отпуска), но пора в бой! А там…

Может быть, вдали за полустанком
Разгорится завтра жаркий бой,
Потеряю я свою кубанку
Вместе с разудалой головой[16 - Из народной казачьей песни.].

3 часа. А всё-таки судьба чертовски приятно побаловала меня. Пора заплатить ей дань.

Снова солнечный день. Ночь прошла. Скверное настроение прошло.

Я постеснялась подойти к Калабалину

(из «Бавыкинского дневника»)

После этого вечера я ещё раз видела Калабалина. Он звонил мне по телефону и пригласил на вечер памяти Макаренко (5 лет со дня смерти). Мы ходили с моей мамой. Семён Афанасьевич сидел в президиуме, и я постеснялась по окончании к нему подойти. Он выступал, немного кокетничая, но очень живо, ярко, и был опять обаятелен, хоть влюбляйся в него.

Как тесен мир. Много лет спустя Максимчик[17 - Яков Гаврилович Кротов.] был в археологической экспедиции под Ростовом, и там с ним работал внук Калабалина. Потом этого мальчика вызвали телеграммой на похороны деда: Калабалин внезапно умер.

А фотография, подаренная в тот далёкий вечер Гане Калабалиным, хранится у нас и до сих пор.

Верю в тебя и рад подчинить свою жизнь тебе

8.4.44[18 - После недолгого второго визита в Москву, куда Ганя вырвался 5 марта.]

Вот и Тула, вокзал.

Вчера вечером мы долго говорили с капитаном Жмуром. В этих разговорах упоминались «чёрные ресницы, чёрные глаза». Он одобряет мою дружбу, считая тебя другом, и не способен представить что-либо большее. «Она для тебя слишком красива». Правильно рассуждает.

Читал твои надписи и прочитал грузинский текст.

Муся, на душе так легко и спокойно. Верю в тебя и рад подчинить свою жизнь тебе.

Вечером буду писать письмо твоим детям. Жду машину с Абрашиным начальником. Абрам хорошо о нём отзывается.

Движение застал полное.

Меня, как передают, уже спрашивали. Будет, очевидно, ОВ, но я, пожалуй, буду глупо улыбаться.

Бумага кончается. Жаль, что это не лестница-чудесница, а то я писал бы тебе бесконечные письма.

Мне кажется иногда, что не я, а ты старше меня

8.4.44

Моя дорогая, милая Звёздочка!