Мы будем вместе. Письма с той войны

Я всё ещё не верю в реальность твоего существования, в действительность московских вечеров; мне всё это кажется сказкой, осколки которой я изредка ещё вижу во сне.

Милая Муся, я умоляю тебя, пришли мне фото такой, как ты есть – в очках, я хочу видеть тебя такой, какой я знаю тебя. А я до боли чётко помню твою фигуру, жесты, одежду. Помню кадр: квартиру Макаренко и девушку в голубом.

Да, это, кажется, высочайший холм моей жизни, и будет жаль, если за его вершиной будет жёлтая, бесплодная пустыня.

Муся, ты мне пишешь, что если я буду огорчаться, то ты не будешь писать правды. Неужели ты способна обмануть меня или скрыть от меня правду? Я не знаю, чем я мог заглушить твою любовь, но знаю, что я не заслужил такой жестокой несправедливости. Пиши всё: почему и чем недовольны твои родные, чем мог бы я смягчить их отношение? Но помнишь, ты обижалась, когда я называл тебя маленькой девочкой? По-моему, в этом отношении ты можешь решать свою судьбу и не нуждаешься в мелочной опеке.

Эх, запутался я в своих чувствах. Ганюшка-дурачок, пережив всё, решил жить сначала. Мне иногда хочется, чтоб смерть спутала все эти карты. Это тяжело, когда сама возможность счастья превращается в смесь мучения, сомнения, неверия и жгучих желаний. Всё это исчезнет, когда я буду знать, что ты моя. Гуинплен и Дея[21 - Герои романа Гюго «Человек, который смеётся».]: он беспощадно избит жизнью, она свежа, он вырвал от жизни кое-какие успехи и знания, она – как остро отточенная художественная мысль, он – не видавший счастья, она – не знавшая грязи. Вот сочетание, которое раскалывает мою мысль клином сомнений. Но всё, что есть в этой грубой, неотёсанной внешности хорошего, я без остатка отдал бы тебе, но только открыто (свечи, протокол или согласие ближних, или вопреки согласию).

Вот о чём может думать солдат, готовясь к бою. Не странно ли? Идя на смерть, мечтать о жизни. Ивакин возмущён, что я отошёл от товарищей и пишу очередные сводки, но уверяет, что ты – должна быть чем-то особенным. И я соглашаюсь, что он прав (неправильно построенное предложение).

Ганя

П. С. А знаешь, как встречаются люди: ваш Абраша в 1942 году перевязывал мне раны. Думал ли я тогда, что он будет мне напоминать тебя – сказку?

Я буду нахальным, зная, что мама не постучит в стенку и не напомнит, что уже четвёртый час. Вот и решил не дать тебе спать до последнего клочка чистой бумаги. Представляю, что мы сидим вместе. Да и днём тоже.

Иногда мне может быть больно

10.4.44

Какое счастье иметь два письма, которые я изучаю. Жаль только, что анализ оставляет неприятный осадок на душе. Пойми сама: ты пишешь про К. и его обаяние, доходящее до такой степени, что «помани он меня пальчиком, пошла бы за ним куда угодно»… А мало ли таких, то есть он не единственный. Вдруг подобный ему «поманит пальчиком»? (Семён, конечно, этого не сделает из-за традиций дружбы грубых людей, он знает, что ты мой друг.) Боюсь я этого. Боюсь и другого: К. произвёл неприятное впечатление своим неглиже, а если ты увидишь меня таким, каким я буду через некоторое время, ты, может быть, с отвращением отвернёшься. Я ведь бываю похуже москвича с похмелья. Или ты увидишь то, что не заметила до сих пор: нервный тик, хромоту, приступы болей. Ведь «мои достоинства» произносятся только иронически.

Прошу тебя, подружись с Семёном. Через него ты поймёшь многое.

Тяжело читать и твоё табу на мой приезд. Я остался в «области фантазии», а реальная жизнь рычит на тебя. Страшно? «Да я и сама как следует не понимаю». Муся, или напиши мне, что ты аннулируешь это письмо, или мне будет больно читать его. Да, сердиться на тебя я не могу ни долго, ни на мгновение, но иногда мне может быть больно.

Муся, моя звёздочка, не меняй своих чувств, и я отдам себя всего. Могу же я быть человеком. Не мучь меня сомнениями. А я буду ускорять ход событий, не прибегая к подлости.

Высылаю тебе справку не для похвальбы или других целей, а как память. (Муся, могу ведь я гордиться наградами? Ты ведь не будешь отпускать сарказмы по этому вопросу.)

Числа 20-го жду ответа от Ткаченко, а в мае я должен иметь под ногами почву. Тогда я буду мечтать об организации быта: работа, книги, обстановка, быт и моя, моя, безгранично моя Муся – вот предел и начало новой эры.

Эх, Муся, я уверен, что смогу создать жизнь, которой ты осталась бы довольна.

Но покамест (опять «но») это – мечты.

На пути к их осуществлению много больших и сильных препятствий. Меня радует только то, что ты полюбила меня просто так не за звание, красоту, положение – это даёт мне возможность верить в своё счастье. Да, Муся?

Моя нежная, ласковая Муся, ты не представляешь, как сильно твоё влияние на меня. Хотя мне тоже «кое-что» не совсем нравится.

Я представляю нашу жизнь, насыщенную трудом, красотой и счастьем.

Остального написать не могу. Для этого нужно быть вместе. Твой Ганя

Раз ты любишь его, значит, он очень хороший человек

10.4.44

Хочется продолжить беседу, так как завтра я на три дня буду лишён этой возможности. Я отвечу на твой вопрос: «Можно ли любить двух?» Конечно, можно. Но должна существовать какая-то степень.

Я не знаю степени силы твоей прежней любви, но вижу, что ты не шутишь со мной. Ведь я сам просил не называть Ганей, не употреблять слишком нежных эпитетов, но ты отдала мне свои чувства вопреки всему: семье, ему и даже самой себе.

Значит, это было сильней. Значит, невозможно делить эти чувства.

Может, я ошибаюсь.

Муся, к чему эти муки? Ждать. Делай запросы сейчас, и тебе ответят, где бы он ни был. Но если он сохранил жизнь за счёт других где-либо в тылу врага и ты ему вернёшь свои чувства, то значит, они ОЧЕНЬ сильны. Это будет легче для меня, так как сожаления у меня не будет, а только лёгкое презрение. Ревновать я могу только к человеку.

Грубо, но правда.

Если же ты найдёшь его искалеченным боевой жизнью, я пожелаю вам счастья, мне будет очень больно, что я потерял свою звёздочку, держав её в руках.

Мой совет – сделать запрос. Это решит твои сомнения.

Раз ты любишь его, значит, он очень хороший человек.

Но тогда сообщи мне.

Вот моя правда, и поверь, что неправды я тебе никогда не напишу.

Но ты должна помнить одно – что ты для меня одна.

Жду писем и того, что ты хотела написать по секрету.

Не сердись на своего глупого Ганюшку-дурачка, он слишком счастлив.

P.S. Не знаю названия органа, который даёт справки об убитых, пропавших без вести, раненых и т. п. Но в Москве есть справочное бюро, может это уточнить тебе.

Женился я не по любви, а ради спокойной жизни

11—12.4.44

Получил твоё письмо. Знаешь, Муся, как больно было его читать. Я написал ответ, но прочёл, положил и… порвал. Слишком резко было написано, а мне не хочется обижать свою ласточку. (А ведь ты правда похожа на чёрную ласточку с белой грудкой.) Много думал, буря мыслей улеглась, всё же отвечу прямо, но правдиво.

Милая Муся, как не стыдно тебе обижать своего медведя. Ты пишешь: «Я не могу быть тебе настоящей женой… Сначала ты, конечно, не будешь обращать на это внимание, но когда пройдёт ослепление…». Муся, да считаешь ли ты меня за человека? Или думаешь, что я ищу в тебе прачку и кухарку, но зачем тогда ИФЛИ и твои способности? «Оставлю тебя без обеда, так мало утешения найдёшь ты в бровях да в глазах…». За это надо бы надрать тебе ушки. Но я объясню тебе откровенно.

Есть пословица: «О мёртвых говорят только хорошо или совсем не говорят», – но я это говорю с той целью, чтоб ты поняла, что я не новичок в этом деле. На М. я женился, я говорил тебе, не по любви, а ради спокойной жизни. Но она не могла бы заметить этого. Я или помогал ей, или создавал условия, но меня тяготило отсутствие общих интересов: она никогда ничего не читала, не увлекалась идеей работы, её не могли увлечь идеи Макаренко и Калабалина даже тогда, когда я мог держать областную конференцию под своим влиянием и добился входа на педагогический Олимп. Не было друга в работе.

В тебе я увидел того человека, с которым можно было бы идти по пути любой работы. У тебя есть то, что поддерживало бы меня и тебя. Да не только поддерживать, но и тянуть меня вверх, куда стремился я всю жизнь. Но, мне кажется, и я мог бы кое-что дать тебе.

О моих недостатках. Муся, они есть, я их не скрываю, они меня мучают, а это уже не консерватизм. Кроме того, война и контузия тяжело отразились на моей памяти, речи и нервной системе, но 2—3 месяца отдыха среди книг и условий – и это пройдёт. Всё это поправимо. Порукой этому моё желание и настойчивость. Но зато, Муся, ты не увидишь от меня ни подлости, ни обиды.

Милая Муся, твоё письмо причинило мне столько боли. Да, я груб. Жизнь не баловала меня, но я шёл вперёд. Я достиг малого, но дорогой ценой. Пожалуй, каждый из тех, кто поражает тебя блеском своих знаний, только знает, но эти знания не служат ему практическим пособием для борьбы. Быть может, и бороться-то он не сумеет.

«Когда ты уехал в первый раз, я была уверена, что вся эта история кончилась и дело ограничится письмами. А что – жалко мне письма написать, что ли? Вот и писала…».

Да ещё как писала! Я читал и захлёбывался от счастья, а это, оказывается, была милостыня. Неужели после моей сказки о Ганюшке-дурачке, доверчиво рассказанной тебе, ты могла подумать о такой жестокой шутке? Могу ли я не думать, что это может повториться? Нет, милая Муся, лучше не шути, а скажи прямо. Я не заслужил от тебя такого жестокого удара.