Ричард Длинные Руки – принц императорской мантии

Следом мальчики певчего хора, чистые детские голоса возносят хвалу Господу, насколько я понял. Дальше еще народ, но тоже не из простых свиней, а все в золоте, неслыханной роскоши одежды, чему положит конец, как понимаю, Лютер.

К распахнутым воротам собора первым подходит чернец, несущий тиару, она показалась мне сильно вытянутым вверх воинским шлемом, словно создавалась для крупного ученого, коих зовут яйцеголовыми. Тиару опоясывают три полоски из золота с вкрапленными рубинами, поменьше того, что в рукояти моего меча, но рука огранщика показалась мне знакомой.

Полоски, естественно, с зубчиками, словно из-за них тоже крохотные арбалетчики готовы отстреливать врагов папы, а также с оттопыренными от стального купола золотыми листиками неких растений, что-то знакомое, но я как-то пропустил уроки биологии.

На вершине тиары золотой крест в женскую ладонь размером, в центре креста тоже рубин, уже покрупнее, почти такой же, как у меня на мече, Вельзевул бы уже заинтересовался и начал ревниво сравнивать.

Перед воротами собора носилки опустили на землю. Папа сошел на грунт медленно и величественно, длинный хвост его парадного облачения заносили только на ступеньках собора, а дальше он двигался, как древний динозавр в золоте, волоча роскошный хвост. Чернец с тиарой все еще впереди, идет медленно и торжественно, словно к памятнику Неизвестному Рыцарю, только что не печатает шаг. В том зале, куда направилась процессия, на удивление много женщин, все присели к самому полу и смиренно склонили головы, и только стражи в сверкающих доспехах стоят выпрямленные и все замечающие, хоть ни один не шевельнет и бровью.

Папа медленно и величаво, чтобы не перетрудиться, двумя пальцами раздает благословление направо и налево, на каждые десять медленных шагов одно направо, на следующие десять – налево.

Если кого-то и не зацепит благословлением, то, как я понимаю, хрен с ними, людей на земле много, а вообще-то скоро и эти погибнут, чего зазря стараться.

Чернец двигается к противоположной от входа стене, там нечто вроде театральной сцены: четыре ступеньки к ней, по бокам толстые, как баобабы, колонны. На самой сцене в глубине длинный стол, покрытый золотой скатертью, по два подсвечника с горящими свечами справа и слева, середина стола пуста, но это понятно: перед столом лицом к залу, а спинкой к столу, роскошное, хоть и облегченное, словно дачное, кресло для папы.

За столом на стене подчеркнуто простой крест из дерева, что-то символизирует, иначе был бы тоже в золоте и драгоценностях.

К сцене двигаются уже более тесной группой, кардиналов почти не отличить от папы, только у него полотняная тиара расшита золотом, а у них золота поменьше, а вместо остальной части широкие красные полосы.

На кресле с папы сняли простую тиару, оставив голову в простой белой шапочке. Он сидит терпеливо и не двигается, мне даже показалось, что дремлет, но вообще-то это называется думает о высоком.

И под пение церковного хора мужик в золотом облачении подошел к нему с тиарой власти в обеих руках и провозгласил зычно, не столько для папы, что вздрогнул от его рева, как для публики:

– Прими эту тиару, украшенную тремя коронами, и знай, что ты отныне отец королей земных и государей, владык земных, наместник нашего Господа. Да будет царствие и слава его ныне и присно и во веки веков!.. Аминь.

И с этими словами он опустил на голову папы тиару, только теперь я понял, что это в самом деле три короны на боевом рыцарском шлеме, удлиненном для того, чтобы поместились все три и между ними еще оставался промежуток в три пальца, означающий сегрегацию и апартеид в отношении трех разных миров.

– Его святейшество папа, – провозгласил он звучно, – Бенедикт Двадцать Первый!..

Заглядывая в книгу, церемониймейстер произнес так же громко и торжественно:

– По этому случаю папа дарует всем присутствующим полное отпущение грехов.

Вот повезло, мелькнула у меня злая мысль. Главное, подсуетиться и всегда быть поближе к власть имущим, что-то да всегда перепадет. А те, кто проливает кровь на дальних рубежах… ну, для них существует вера в идеалы, справедливость, это выше всяких наград, как им сумели объяснить, что вообще-то необходимо для любого стабильного общества.

Я ощутил, как тихонько подошел и встал рядом человек, что вроде бы смотрит на папу, но больше присматривается ко мне. Этого я не видел, но ощутил фибрами, все истончаюсь, хотя, казалось, должен огрубеть в грубом мире и на очень грубом посту монарха и самодержца.

– Господин Пьяченца, – спросил я шепотом, – он в самом деле настолько свят?

Он пару мгновений озадаченно молчал, как это я увидел, не поворачивая головы, затем ответил уклончиво и почтительным шепотом:

– Этот высокий сан дает особую благодать.

– Да?

– Даже не лучший человек, – объяснил он тем же голосом, – способен на папском троне исправиться в лучшую сторону.

Я пробормотал:

– Я все-таки не стал бы так рисковать.

– В смысле?

– Лучше на папский трон избирать сразу хорошего.

Он ответил тем же шепотом:

– Это вечный вопрос бытия, сэр Фидей. Избирать хорошего или же, напротив, умного?

– А он умен?

– Обстоятельства чрезвычайные, сэр Фидей, – произнес он. – Мир гибнет, вы же из-за этого прибыли так… быстро? Сейчас не до прекраснодушных, сейчас нужны выживаемые.

– Такое сейчас не только в церкви, – проронил я. – Но некоторые стараются выжить не поодиночке, а всем обществом.

– Папа Бенедикт тоже хочет выжить со своим обществом, – пояснил он. – Только у него не такое большое общество, о каком говорите вы, сэр Фидей.

– Вы знаете, о каком говорю я?

Он чуть-чуть раздвинул губы в улыбке:

– Вы молоды, а молодежь стремится либо завоевывать по меньшей мере весь мир, либо спасать его тоже весь.

– Вы управляете каким отделом? – спросил я.

Его улыбка стала шире:

– На генерального не тяну?..

– Можете не отвечать, – сказал я. – Уже понимаю, каким сектором рулите в любую погоду.

Он сказал мирно:

– При каждом развитом королевском дворце существует такая служба. А уж в Ватикане, где сосредоточены все нити…

– Что скажете о здешних настроениях? – спросил я.

– Кардиналы, – напомнил он, – люди в весьма зрелом возрасте. А к старости все мудреют и осторожнеют. Потому большинство, даже абсолютное большинство, даже не рассматривает вариант противодействия воле Господа.

– Понял, – ответил я. – Значит, придется рассчитывать на немногих.

Он одобрительно улыбнулся:

– А вы не теряете присутствия духа.

– Вынужден, – ответил я. – Я бы с удовольствием лежал на диване и созерцал, как другие работают.

– Все мы так говорим, – сообщил он заговорщицки. – Оправдывая то, что работаем день и ночь. Мир таков, не любит тех, кто работает больше, чем они, и тем самым обгоняет… Смотрите, аудиенция подходит к концу! Вам лучше идти к себе и подготовиться. Хотя определенная работа перед вашим появлением уже сделана, однако вам придется рассказывать все сначала. Кардиналы, как догадываетесь, не только вами занимаются.