Посвящение Исиды. Том первый. Эта книга о дежавю, о потопе, о посвящении

И эти три дня и три ночи оказались для меня самыми мучительными. Я продолжал оставаться у той развилки, у которой НЕОБХОДИМО было СДЕЛАТЬ окончательный выбор. НИЧЕГО хорошего не было для меня ни в одной стороне, ни в другой. Наступали какие-то времена, от которого нигде не получалось СКРЫТЬСЯ, которые готовы были нас похоронить. Меня мучил один вопрос в числе множества других: зачем тогда ДЕЛАТЬ выбор, если всё равно, нас скоро будут хоронить и там, и там? Почему же меня так изводила и продолжала жестоко мучить сила внутренней тревоги, если, всё равно, нам оставалось только пропадать? Значит, что-то ещё оставалось? Что? Возможность СДЕЛАТЬ выбор. Значит, была какая-то угроза худшего, Раз у меня не получалось отказаться от выбора, значит, остававалась угроза худшего, угроза какой-то непоправимой ошибки. Сильнейшие сомнения терзали меня и мешали мне СДЕЛАТЬ окончательный выбор. Они мешали мне СДЕЛАТЬ шаг в ту или другую сторону. Возможно, такое состояние вызывало встреча с Медузой Горгоной.

Но эти люди начали усиленно грести, чтобы пристать к земле, но не могли, потому что море всё продолжало бушевать против них.

Библия, Книга пророка Ионы 1:13

НАПРЯЖЕНИЕ во мне усиливалось из-за того, что время шло, а у меня не получалось остановиться на чём-то и СДЕЛАТЬ выбор. «Грохот волн похоронных, не умолкавших в душе» не давал мне утвердиться на окончательном решении.

Покупка дома или отказ от неё была СВЯЗАНА с НЕОБХОДИМОСТЬЮ СДЕЛАТЬ выбор между Арменией и Алтаем. Сама подорванность нашего положения оставляла нам возможность купить билет только в один конец. Вернуться мы уже не могли. И эта подорванность уже СДЕЛАЛА возможность совершить ошибку ВПОЛНЕ ощутимой. Ошибка могла оказаться только чудовищной и непоправимой.

Отец оставался для меня ОПОРОЙ в жизни. Мне приходилось принимать решение и за него. И я сильно боялся того, что мне потом придётся потом ВДВОЙНЕ мучиться из-за того, что с течением времени выяснится, что это я его за собой ПОТЯНУЛ и как заживо похоронил. Мне было уже известно о том, что через несколько лет многое становится яснее, и я боялся этого и того, что могу оставить себя навсегда в чём-то ВИНОВАТЫМ. Мне уже грозили вечные муки за то, что я мог СДЕЛАТЬ или чего-то мог НЕ СДЕЛАТЬ. Выбирать нужно было что-то одно из ДВУХ, но без права на ошибку. Моё решение ДОЛЖНО было быть только верным, чтобы СДЕЛАТЬ верный шаг.

Для того, чтобы СДЕЛАТЬ шаг нужна ОПОРА, нужно на что-то ОПЕРЕТЬСЯ, нужна уверенность в том, что и для следующих шагов не будет ПУСТОТЫ под ногами. Снаружи мне не на что было ОПЕРЕТЬСЯ. Всё было сомнительным. Ощущение НЕИЗБЕЖНОСТИ погружения во что-то худшее, опасения оставить себя навсегда ВИНОВАТЫМ за то, что мог СДЕЛАТЬ или чего-то мог НЕ СДЕЛАТЬ, вызывали во мне такой глубокий страх, что мне НИЧЕГО не оставалось, как зарываться в глубины ПАМЯТИ. Натиск сомнений заставлял вскапывать всё то, что давно выпало в осадок, и перекапывать всё это так, чтобы тщательно и хорошо пересматривать всё во взвешенном состоянии. И очень многое мне пришлось переживать заново и многократно. Во мне стали ОТКРЫВАТЬСЯ старые РАНЫ. И эти РАНЫ жгли меня. Я превращался в сплошную РАНУ.

Человек не может иметь бога, который не был бы ограничен его собственными человеческими представлениями. Чем шире охват его духовного зрения, тем могущественней будет его божество.

Блаватская Е. П., «Разоблачённая Изида», том II, стр. 711

Перебирая и просматривая всё, из чего уже сложилось неизменное прошлое, всю СОБРАННОСТЬ ОТРАЖЕНИЙ ПАМЯТИ, я с величайшим НАПРЯЖЕНИЕМ старался проследить даже все мои чувства, которые владели мной до чего-то и после чего-то, чтобы понять то, что к чему же вело меня это неотступное чувство тревоги. Я понимал, что совершенно неслучайным было то чувство, которое побуждало меня увидеть тот дом, который только через тринадцать-четырнадцать лет, всё-таки, обнаружил. Это чувство с величайшей точностью провело меня сквозь такую толщу времени к этому дому, который я увидел только тогда, когда и ДОЛЖЕН был его увидеть. Такими путевыми знаками было отмечено вся дорога, пройденная мной, но этот знак был каким-то особенным и имел большее и более важное значение. Не случайно же я его увидел, когда меня стала изводить какая-то неотступная тревога. Мне многократно раз за разом приходилось спрашивать себя о том, что если бы я где-то, когда-то и в чём-то поступал бы иначе, то смог бы обнаружить этот дом или нет. И на этот вопрос я каждый раз отвечал себе, что нет. Если бы я стал изменять самому себе где-то и в чём-то из-за соображений выгоды, пошёл на какие-то унижения, постарался после окончания школы УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ, согласился отправиться УЧИТЬСЯ в военное УЧИЛИЩЕ, когда оказался в УЧЕБНОЙ части, согласился остаться на сверхсрочную службу, то не смог обнаружить этот дом. Когда я пытался представить себя поступавшим иначе где-то и в чём-то, то сам себе становился отвратителен.

Перебирая и просматривая в ПАМЯТИ СОБРАННОСТЬОТРАЖЕНИЙ, я задавался одним вопросом и ответ на него оставлял под сомнением, оставлял как неокончательным, потом задавался другим, ответ на который подтверждал верность предыдущего ответа, и этот ответ мог быть оставлен мной под сомнением. Один ответ ДОЛЖЕН был подтверждать верность другого. Так мной выстраивались длинные цепочки из вопросов и ответов на них. И в этих цепочках НЕ ДОЛЖНО было быть НИЧЕГО противоречивого, НИЧЕГО упущенного из виду, и верность всех полученных ответов ДОЛЖНА была проверяться и перепроверяться. Перепроверяя верность полученных ответов, я мысленно проносился то в одну, то в другую сторону вдоль этих цепочек. Эти цепочки ветвились. Мне приходилось даже разворачивать ВОКРУГ своей оси уже ствол какого-то ветвистого дерева из вопросов и ответов, чтобы просматривать его со всех сторон, чтобы НИЧЕГО от меня НЕ СКРЫЛОСЬ. Я боялся что-то ПРОПУСТИТЬ и не собирался оставить что-то с пренебрежением и безразличием, чтобы не оставить где-то как какую-то ДЫРУ, в которой что-то предательское могло оказаться для меня. Я не собирался оставлять даже совсем чуть-чуть такого места, где мог в чём-то обмануться.

Тот долговязый и тощий, которого я считал своим другом, почти на такую же сумму, которую я собирался отдать за дом, подорвал своего отца. Мне становилось страшно из-за того, что потом может оказаться так, что я СДЕЛАЛ то же самое, что я сам такой же, как и тот долговязый и тощий, раз СВЯЗАЛСЯ с ним. Мне не давал покоя один вопрос: если что-то готово было похоронить и в Армении, и на Алтае, что будет лучше: остаться с деньгами или остаться без денег? Если дом купить, то за него придётся отдать все наши деньги. С деньгами мы могли дольше продержаться, чем без денег. С деньгами нам приходилось остаться в уже обветшавшей палатке. Ей уже недолго оставалось стоять там, где она стояла. Разве бревенчатый дом был не лучше неё? Покупая дом на Алтае с переездом в такую даль, мы уже точно лишались права на получение жилья, как пострадавшие от землетрясения. Но разве сами эти надежды на получение жилья в зоне бедствия не стали уже какими-то призрачными? Разве то, что стало происходить, не говорило о том, что мы были уже оставлены с пренебрежением и безразличием, что надеяться нам оставалось только на самих себя?

Что хорошего нас могло ждать в Армении, зажатой между Турцией и Азербайджаном, с которым началась вражда из-за Нагорного Карабаха? Погружение во что-то худшее превращало Армению в какой-то остров. Лучше было находиться на острове, ОКРУЖЁННОМ морем, чем на таком «сухопутном» острове. А что хорошего могло ждать нас на Алтае, в этом селе, где из-за жужжания, которое распространялось по всей стране, произошло и то, что один азербайджанец прямо в центре села убил одного из местных за что-то сказанное? После этого жужжание в этом селе усилилось настолько, что уже все азербайджанцы стали выглядеть ВИНОВНЫМИ в том, что произошло. А что хорошего могло ждать нас в нашем городе, где ещё годом раньше, тоже прямо в центре города, на площади сожгли одного человека? Год назад я видел это место, где горел костёр. Я видел КУЧУ сгоревших покрышек на этом месте, где сжигали этого человека. Мой отец днём раньше увидел это место, где рядом с этой КУЧЕЙ лежал обгоревший коленный сустав сожжёного человека. Я ещё раз увидел это место, когда его уже вымели, но асфальт остался там выгоревшим глуюокими ямками. Через несколько дней на этом месте уже СДЕЛАЛИ латку из асфальта. Моему отцу довелось увидеть ещё и то, как к этой КУЧЕ пепла и золы подходили какие-то людишки, чтобы плюнуть на НЕЁ.

Через ДВЕ недели на это место стали приносить цветы. К этому времени уже как выяснилось, что с какой-то чудовищной злонамеренностью погибший был сначала оклеветан в попытке изнасиловать средь бела дня какую-то девочку, которая была оставлена в ЛЕГКОВОЙ машине, потом избит, затем его ПРИВЯЗАЛИ стальной проволокой к грузовику, к «КАМАЗу», которым его приволокли на площадь ещё живого и сожгли.

Что хорошего могло нас ждать на заводе, с которого большинство рабочих уже поувольнялось? О чём могло говорить и то, что работавшим на станках зимой под ОТКРЫТЫМ небом, после землетрясения, ставили ДВАДЦАТЬ ДВА рабочих дня в месяц, а тем, кто работал в помещениях канцелярии, кто даже НЕ ПОЛНОСТЬЮ просиживал все свои часы, ставили тридцать дней в месяц? Один из рабочих завода сказал директору, что если так и ДАЛЬШЕ пойдёт, то рабочих в цехах совсем уже не останется. А тот ему в ответ с наглой правотой заявил, что готов всех рабочих поувольнять с завода, но при этом ни с кем из служащих в канцелярии не собирается расставаться, потому что это «его кадры». А что нам оставалось ДЕЛАТЬ, если работы на заводе станет ещё меньше? Где нам искать работу, если КРУГОМ становилось только хуже? Наше положение после землетрясения выглядело настолько подорванным, что нам только ЛЕГЧЕ уже было взять и оторваться.

Сколько бы я не рылся в глубинах ПАМЯТИ, натиск сомнений, всё равно, оставался каким-то непредолимым. Тогда мне пришлось нагружать ДВЕ чаши воображаемых весов тем, что было с обещанием чего-то лучшего, и тем, что обещало и грозило только худшим. И всё, что мной было перепроверено в длинных цепочках вопросов и ответов, что с ПРЕДЕЛЬНЫМ НАПРЯЖЕНИЕМ просматривалось мной со всех сторон, я по одному опускал то в одну чашу, то в другую, чтобы почувствовать какая же чаша ПЕРЕТЯГИВАЛА другую. Чаша Алтая ПЕРЕТЯГИВАЛА каждый раз. Но она ПЕРЕТЯГИВАЛА едва заметно, из-за чего даже сомнений меньше не становилось. Я всё высыпал и снова принимался всё перевешивать. И глубоки же были эти чаши, которые мне приходилось НАПОЛНЯТЬ! Мне приходилось даже менять местами эти чаши, чтобы не допустить ошибки. Сомнения, всё равно, оставались. С каждым разом всё это уже всё больше превращалось в какую-то невыносимую пытку. Я успокаивал себя тем, что недолго мне так осталось мучиться, что у меня ХВАТИТ сил продержаться так ещё немного. Под натиском сомнений я долго не мог уснуть. Где-то под утро я проваливался в сон, когда уже был истощён НАПРЯЖЕНИЕМ борьбы с изводившими меня сомнениями.

Если не знаешь пути, ищи там, где остались его следы.

Руми

Если всё пройденное мной было отмечено знаками уже виденного, значит, путевые знаки могли продолжать обнаруживаться и ДАЛЬШЕ. Значит, пройти и УЦЕЛЕТЬ можно будет там, где уже проложен путь. Я пытался почувствовать ту сторону, в какой могли продолжаться ДАЛЬШЕ эти путевые знаки. На Алтае они могли продолжаться, а в Армении – нет. Дом, обнаруженный мной так далеко от Армении, и то, что насколько хорошо знакомым мне оказался тот дом, который собрался покупать, только помогали ПЕРЕТЯГИВАТЬ чашу Алтая. И ещё кое-что помогало ПЕРЕТЯГИВАТЬ.

Мне НИЧЕГО не оставалось, как только держаться направления к покупке дома, от которой можно будет отказаться, если что-то не то обнаружитсямне, что-то не понравиться мне, что-то насторожит меня.

Всех денег у меня с собой, конечно же, не было. Мне нужно было сначала отправиться в Армению, чтобы вернуться назад вместе с отцом, с деньгами, с нашими вещами. ПЕРВОГО ноября были оформлены документы на покупку дома. Я отдал ДВЕ тысячи и обещал вернуться с остальными к концу месяца. На пятое ноября у меня был уже куплен билет на самолёт. Если я даже не мог себе представить того, что где и когда будет обнаружен тот дом, который искал, то какое у меня могло быть представление о том, что с каким НАПРЯЖЕНИЕМ всё будет продолжаться ДАЛЬШЕ?

5. Когда я снова увидел одиноко стоявшую на полосе земли между шоссе и железными дорогами палатку, то ужаснулся мысли, что нам и ДАЛЬШЕ пришлось оставаться в ней. И в этом для меня было лишнее подтверждение верности СДЕЛАННОГО мной выбора.

Отец собрался взять с собой только то, что могло поместиться в наших чемоданах и сумках, словно всем остальным можно было обзавестись на новом месте. Это его намерение выглядело из той же области, в которую меня уводили от покупки дома. Я стал настаиваьб на том, чтобы заказать контейнер, чтобы мы могли забрать с собой побольше вещей.

Когда моей сестре стало известно о том, что мы собрались уезжать, и она решила отправиться вместе с нами.

Когда мы прилетели в Новосибирск, все автобусные рейсы в нужном нам направлении отменили из-за сильных снежных буранов. Эти бураны ещё несколько дней могли продолжаться. Я уже почувствовал усталость, и томительное ожидание только продолжало бы отнимать у меня оставшиеся силы. Было бы лучше не терять времени. А времени у нас оставалось ровно столько, чтобы УСПЕТЬ добраться до дома.

Один таксист предложил отвезти нас в Барнаул за тысячу рублей. Отец назвал такую цену какой-то «живодёрской». Лучше было остаться в Новосибирске и ждать улучшения погодных условий, чем отдавать за ДВЕ с чем-то сотни километров такие деньги. Но тут появились ДВА армянина, которым нужно было поскорее добраться до какого-то села, расположенного рядом с Барнаулом. И мы решили поехать вместе с ними. Таксист за каждого человека получал по ДВЕСТИ рублей. Мы отдали ему шестьсот рублей.

Из Барнаула в Заринск мы добрались уже тогда, когда все автобусные рейсы закончились. Только утром мы могли продолжить наш путь на автобусе. Нам пришлось остаться на железнодорожном вокзале, чтобы переночевать там на скамьях. И это помещение железнодорожного вокзала оказалось для меня уже хорошо знакомым. Я получил лишнее подтверждение тому, что мгновения уже виденного продолжались в ту сторону, в какую мной был СДЕЛАН выбор.

Когда на следующий день мы по глубокому снегу добрались до купленного дома, замка на его двери не оказалось. Там, где ДОЛЖЕН был висеть замок, дверь оказалась прибитой на острую железяку. Когда мы вошли в дом, увидели, что на печке нет чугунной плиты и нет топочной дверцы. Видно было, что кто-то по-«живодёрски» с печкой. В сильный мороз выглядеть это могло только так. Ясно было, что с такой печкой согреться мы не сможем. Нужно было постараться восстановить печку. Где искать глину? Где искать песок? ВОКРУГ дома всё было НАКРЫТО толщей снега.

Пришлось идти к однокласснику, и он постарался забрать нас с вещами в дом к своей бабке. Потом мне пришлось спускаться в погреб его бабки, чтобы там наскрести в ДВА ведра глины. После этого мне пришлось нести эти ДВА ведра с глиной пару километров до купленного дома. Затем с вёдрами отправился в обратном направлении, чтобы где-то на полпути от дома бабки до нашего, под снегом найти КУЧУ песка, которая там ДОЛЖНА была оставаться. И я нашёл песок там, где мне посоветовали искать, и ДВА ведра с песком отнёс домой. Больше НИЧЕГО не получалось СДЕЛАТЬ в этот день.

Вечером к бабке зашла тётка одноклассника и сказала мне, чтобы я вечером, когда будет уже темно, зашёл к ним домой, чтобы вместе пойти в одно место, где можно достать плиту и топочную дверцу для печки. Этим местом оказалась одна небольшая избушка, в которой никто не жил. Я с тёткой одноклассника под покровом темноты забрались в эту избушки, где можно было с печки снять НЕОБХОДИМЫЕ нам части. И это для меня оказалось хорошо знакомым. На следующий день я занялся восстановлением печки. Происходившее вызывало ощущение какой-то беспощадности, которое только усиливало зимний холод. Такой зимы, которая пронизывала душу леденящим холодом, в моей жизни ещё не было. Прежде я и представить себе не мог, что снег, лежащий огромными сугробами, может так царапать по нервам неисчислимым множеством мелких ледяных иголок.

Выходить на холод из дома мне не хотелось. Мне приходилось заставлять себя это ДЕЛАТЬ. Мне нужно было отдать деньги за дом. Я подозревал, что то, что произошло с печкой, не могло обойтись без участия бывшего хозяина. Я не мог считать себя ВИНОВАТЫМ в том, что к нему мне пришлось отправляться после того, как была восстановлена печка. Отдать я смог только пять тысяч, потому что в сберкассе, где хранились остальные деньги, вместо того, чтобы отдать их, стали заверять, что счёт будет переведён к новому месту жительства, что так будет намного лучше для нас самих. И мне НИЧЕГО не оставалось, как пообещать отдать остальные деньги сразу после того, как их переведут.

Мне и отцу приходилось раз за разом ходить в сберкассу, чтобы узнать перевели деньги или нет. А управляющий местным ОТДЕЛЕНИЕМ раз за разом уверял нас в том, что никакого перевода денег не было. Через несколько лет выяснилось, что управляющий лгал нам, и деньги уже в декабре были переведены.

Мы приехали ДВАДЦАТЬ седьмого ноября. Зарегистрировались мы по новому месту жительства третьего декабря. А «8 декабря 1991 года некогда крепкое союзное государство прекратило своё существование». Если бы мы приехали чуть позже, на неделю другую, то проблем у нас, например с шражданством, возникло намного больше.

На нашем участке стояла какая-то постройка, в которой, по всей видимости, когда-то держали кур и овец. Мы начали ломать на дрова её внутренние перегородки. Нам нужно было позаботиться о том, чтобы привезти дрова. Мне пришлось ходить и узнавать о том, что как их можно будет привезти. Сначала их нужно было выписать. Муж тётки одноклассника так часто говорил о том, что он «выписывал» машину, тот грузовик, на котором он работал инструктором по вождению, когда ему нужно было что-то привезти, что я решил, что и грузовик нужно «выписать», чтобы привезти дрова. И мне вскоре стало ясно, что грузовик можно «выписать» только по «живодёрской» цене. И я уже не знал как мне быть.

На лютом холоде я ходил то в одну сторону, то в другую. Когда мне на заснеженной дороге у сдвинутых на обочину огромных сугробов снега повстречался дядя одноклассника, он сказал о том, что мне нужно поехать в то село, где мы работали, чтобы получить деньги, которые я не получил. Ему самому туда нужно было поехать, чтобы договориться о продолжении начатых работ. Он стал звать меня опять поработать там. К этому времени мне уже стало ясно, что зимой трудно найти работу, и я согласился. Он позвал меня зайти вечером к нему домой.

Эгоистичный француз Ларошфуко говорит, что нам доставляет удовольствие несчастие наших друзей и тем более, конечно, наших врагов; а так как каждый есть враг выдающегося человека, то с слух о болезни Стентона был распространён с адским и успешным искусством.

«Мельмот Скиталец» / Мэтьюэрин Ч. Р.

Когда я зашёл к нему домой, то обратил внимание на то, что насколько для его жены домашние её заботы были важнее моего присутствия. Она оставляла меня с пренебрежением и безразличием. Затем она стала с каким-то живым интересом распрашивать у меня то об одном, то о другом. Я рассказал о том, что с какими трудностями мы столкнулись, когда приехали, о том, что как мне пришлось восстанавливать печку. Затем она как с какой-то тайной радостью взяла и села напротив меня и где-то в трёх шагах от меня. И села она боком ко мне. Она и лица своего не поворачивала ко мне, продолжая распрашивать меня о том, что стало вызывать у неё интерес.

Почему она взяла и так уселась? Потому что, все «пути ведут через Рим»? Она решила, что мне уже некуда деваться и все пути для меня будут идти уже через их дом, и села мне прямо на дорогу? Она села так, словно стала предметом моих каких-то домогательств. С какой-то сатаниской щекоткой она сначала спрашивала меня то об одном, то о другом. Мои ответы раз за разом словно вызывали в ней какую-то волну, которая проходила снизу вверх, к голове. И жена этого дяди раз за разом передёргивала плечами, чтобы сбросить что-то с себя и ОТДЕЛАТЬСЯ от меня.

Следующий день ушёл на поездку в Шалап, в село, где мы почти полгода проработали. Половину из той суммы, которую я там получил, пришлось отдать за контейнер с нашими жалкими пожитками. Дядя, узнав о том, что мне нужно привезти дрова, пообещал мне привезти их на своём грузовике. Он сказал, что к нему ДОЛЖЕН будет приехать грузовик с углём, и пообещал отсыпать мне у дома чуть больше тонны угля.

На другой день я опять отправился к нему. Дрова нужно было УСПЕТЬ вывезти до конца года. Их нужно было привезти с «нижнего склада». Дядя не поехал со мной, а послал своего сына со мной за дровами. Мы остановились на «нижнем складе» в самом конце длинной вереницы грузовиков, дожидавшихся погрузки. Что-то мне не верилось в то, что в этот день до нас дойдёт очередь. А сын этого дяди вёл себя так, словно без дров мы оттуда не уедем. Через час мы поехали без дров в обратном направлении, потому что стало ясно, что мы там НИЧЕГО не дождёмся. На полпути мотор заглох: бензин закончился. Как можно было собираться ехать за дровами, когда бензин плескался на самом дне бака? Руливший грузовиком не мог догадаться поехать на бензозаправку? Он не знал, что на таком сильном холоде в такой длинной очереди ему придётся через каждые пять-десять минут, заводить мотор, чтобы не замерзать в кабине? Что-то НЕПОНЯТНОЕ было для меня во всём этом. Нам пришлось стоять на дороге в ожидании того, что кто-то из проежавших сочтёт нужным остановиться и отлить нам ДВА-три литра бензина. А так как в этот день машин было мало, то и стоять нам пришлось часа ДВА.

После этого дядя сообщил мне, что он был почти уверен в том, что мы вернёмся ни с чем. Он сам решил поехать вместе со мной на «нижний склад» в этот же день.

Когда я выписывал дрова в здании администрации, то услышал как одна женщина стала возмущаться тем, что без бутылки водки на «нижний склад» лучше не ехать. На это ей ответили, что НИЧЕГО подобного нет и не может быть. Когда я спросил дядю о том, что нужно или нет брать с собой «бутылку», с которой мы вернулись назад, он ответил, что ОБЯЗАТЕЛЬНО её нужно взять. Я в Армении перез самым отъездом, несмотря на СОПРОТИВЛЕНИЕ отца, постарался купить пять бутылок водки и ДВЕ бутылки коньяка на тот случай, если будут возникать какие-то трудности.

Уже темнело, когда мы приехали на «нижний склад». Машин было так же много. Дядя не стал пристраиваться к концу очереди, а свернул поближе к тому месту, где высился большой кран, с помощью которого в кузова машин загружались брёвнами. Дядя, прихватив с собой бутылку водки, вышел из кабины и направился к одному словно знакомому ему грузчику-строповщику. Затем он вместе с тем поднялся в небольшое помещение, которое находилось у эстакады. И тут я обратил внимание на то, что люди, которые работали под ночным небом на сильном морозе и под светом прожекторов, очень хорошо и в точности мне давно уже знакомы.

Дядя не только налил водки тому, о котором мне потом стало известно, что он каждый день с утра «набирался» и «не просыхал», но при этом и сам себе налил стакан из этой бутылки. Когда эти ДВОЕ вышли наружу, строповщик дал знак крановщице грузить нашу машину, и через пятнадцать минут дрова легли в кузов нашего грузовика. Когда дрова привезли и выгрузили у нашего дома, я вынес и отдал дяде ещё одну бутылку водки.

В некоторых обстоятельствах, когда весь мир против нас, мы начинаем становиться на его сторону, против самих себя, чтобы избегнуть мучительного ощущения быть своим единственным сторонником.

«Мельмот Скиталец» / Мэтьюэрин Ч. Р.

Я испытывал постоянное НАПРЯЖЕНИЕ не оставлять за собой каких-то ДЫР, чтобы не дать пролезть через НИХ когда-нибудь чему-то предательскому, и УСПЕТЬ получше укрепить наше положение. Такое НАПРЯЖЕНИЕ истощало мои силы. Всё, что происходило с нами, ВПОЛНЕ могло выглядеть какой-то западнёй и обманом, если бы не замечаемые мной мгновения уже виденного.

6. А для отца и для сестры всё могло выглядеть так, словно я ПОТЯНУЛ их за собой куда-то не туда. Для них всё могло выглядеть какой-то западнёй и обманом.

От росшей усталости я становился всё более и более раздражительным. Мне приходилось ещё тратить силы на борьбу с этой усталостью. Бессилие злило меня. Злость помогала черпать недостающие силы. А отец и сестра оставляли себя утверждаться в той правоте, в которой больше бездействия. Я словно ПОТЯНУЛ их к худшему, и им не хотелось ДАЛЬШЕ за мной следовать. Когда мне стало невыносимо тяжело, я почувствовал своё одиночество.