Посвящение Исиды. Том первый. Эта книга о дежавю, о потопе, о посвящении

Я не очень-то и надеялся на обещанный уголь. Но через несколько дней грузовик с длинным кузовом остановился на дороге рядом с нашим домом, и мне пришлось помогать сваливать на край дороги оставленную для нас КУЧУ угля. Почти ДВЕ тонны угля оказалось на дороге рядом с нашим домом. Я зашёл домой, взял бутылку армянского коньяка, чтобы отнести дяде одноклассника за уголь.

– Что ты ДЕЛАЕШЬ?! – стал возмущаться отец. – Этот коньяк стоит больше, чем этот уголь!

– Пусть будет больше! Наверное, ты сможешь уголь привезти?! И на уголь есть у тебя деньги?! Ты по холоду станешь ходить туда-сюда, чтобы узнать, где можно его купить?! Или уголь нам не нужен?!! У меня нет сил думать ещё и том, что как купить и привезти уголь?! Сколько раз мне пришлось ходить туда-сюда, чтобы привезти дрова? Ты их привёз?! Мне ДВА пришлось за ними ездить!! Разве не лучше, что мне не нужно уже думать об угле?! Другой уголь для меня обошёлся бы ещё дороже, чем этот коньяк!! Где здесь больше?! – сорвался я в ответ на него и ушёл.

Уголь оставался лежать с края у дороги. Его нельзя было так оставлять. Его нужно было перетаскать за ограду, иначе проезжающий трактор, который прочищал бы дорогу, мог сгрести весь уголь куда-то в сторону, в сугробы снега. И кому пришлось бы добывать этот уголь добывать из сугробов снега? Опять мне? Ни моему отцу, ни моей сестре словно не было никакого ДЕЛА до того, что уголь оставался лежать у края дороги. Их не беспокоило и то, что у нас не было даже вёдер, чтобы перетаскивать этот уголь.

Когда я отдал дяде бутылку коньяка, не стал просить у него дать мне на один вечер ДВА ведра. Уже совсем стемнело, когда я вышел из дома дяди и отправился к бабке одноклассника за вёдрами. И мне пришлось пройти ещё столько же, сколько шёл к дяде. Когда взял у бабки ДВА старых ведра, пошёл в обратную сторону. Когда я вернулся домой, стало ясно, что за время моего ОТСУТСТВИЯ из меня там СДЕЛАЛИ предмет обсуждения. И было ясно, что с каким ЕДИНОДУШИЕМ отец с сестрой принялись меня обсуждать. О том, что уголь так нельзя оставлять, что его нужно перетаскать за ограду, они не заговорили.

Я несколько минут постоял у печки, чтобы немного согреться, и снова вышел на мороз, чтобы перетаскать уголь. Где-то через полчаса отец вышел из дома, чтобы начать помогать мне таскать уголь. Я со злостью сказал ему, чтобы он возвращался в дом и продолжал меня обсуждать ДАЛЬШЕ, что справлюсь как-нибудь без него. Больше ДВУХ часов мне пришлось перетаскивать этот уголь. Потом я снова отправился к бабке, чтобы вернуть вёдра. Мне ЛЕГЧЕ было пройти больше ДВУХ километров в одну сторону, затем в обратную, чем оставлять НЕОБХОДИМОСТЬ возвращать вёдра, которая давила бы меня и мучила, до утра, на следующий день.

Мы заняли ту часть дома, в которой мной не было замечено НИЧЕГО из уже виденного. Только полдома нам нужно было отапливать. До наступления тёплых дней угля, который у нас был, нам ВПОЛНЕ могло ХВАТИТЬ.

Нам предстояло ещё узнать о том, что какими «живодёрскими» ценами с нового года всех КРУГОМ обложат, и том, что каким циничным жужжанием и какими чудовищными потоками лжи всё это будет сопровождаться. И ДАЛЬШЕ каждый год будет начинаться с очередного подьёма цен. Это превратится в какую-то национальную традицию. И всё будет преподноситься так, словно это не кто-то так цены стал поднимать, а сами цены так дружно, как по какой-то команде, начинали подниматься, из-за какой-то «инфляции». Какие-то психотеррористы, которые поднимали цены, всех стали запугивать тем, что ещё немного и может появиться как ещё более страшный зверь, «гиперинфляция», который всё, что угодно, уже сможет сожрать. Почему они не переводили слово «инфляция»? Чтобы не называть происходившее надувательством?

Тех денег, которые у нас оставались, могло ХВАТИТЬ только на довольно-таки скудное пропитание. Они стали таять быстрее, чем весенний снег, хотя до наступления весеннего тепла оставалось ещё много времени.

Оставшийся ДОЛГ за дом тяжелейшим камнем повис у меня внутри. Этот ДОЛГ остался какой-то ОТКРЫТОЙ ДЫРОЙ. В сберкассе раз за разом продолжали уверять нас, что счёт пока не перевели. И эти заверения были частью всеобщей чудовищной лжи, против которой как НИЧЕГО нельзя было СДЕЛАТЬ. Для меня ПРЕДЕЛЬНО ясно было то, что мы УСПЕЛИ выбраться из Армении, что УСПЕЛИ пройти там, где за нами всё стало осыпаться. Если бы мы хоть немного задержались, то наши потери могли оказаться намного большими.

То, что дядя одноклассника постарался для нас СДЕЛАТЬ, стало СВЯЗЫВАТЬ меня. Он обещал, что скоро мы начнём работать. Мне приходилось в конце каждой недели заходить к нему домой, чтобы узнать о том, что когда же начнём работать. И он каждый раз переносил начало работы на начало следующей недели. Чем ДАЛЬШЕ это продолжалось, тем всё заметнее становилось, что он уже стал запасаться всеми теми словами, которые помогут ему отложить начало работы ещё на одну неделю. Он подбадривал меня, говорил, чтобы я не падал духом, что и он находиться в точно таком же положении, что тоже сидит без работы.

Разве он находился в точно таком же положении, как и мы? Разве он не прожил уже лет ДВАДЦАТЬ в этих краях? У него не было свиней, для которых привёз на грузовике в конце прошлого лета ПОЛНЫЙ кузов зёрен пшеницы? И кур, которые несли яйца, у него тоже не было? Не было ни самого свинарника и даже курятника? Не было картошки, которая была выкопана с трёх-четырех огородов? Не было других запасов на зиму ни в погребе, ни в подполье?

Уже через пару недель в наступившем году его жена вдруг, почему-то, поинтересовалась:

– А что вы едите?

Что-то не то было в этом вопросе. Я сначала подумал, что это что-то из местных особенностей, но через несколько лет станет ясно, что за простотой таких вопросов может СКРЫВАТЬСЯ «простота глубокой испорченности».

– Мы едим то, что покупаем.

– И картошку покупаете?

– И картошку покупаем. Ещё до нового года купили пять килограмм. Когда на прошлой неделе зашёл к однокласснику, и его бабка не стала отпускать меня без того, чтобы я взял с собой хоть полмешка картошки. Чтобы я не ушёл от неё без картошки, она сама спустилась в подполье и стала набирать её в мешок.

– Вот с ней и договаривайся! А у нас картошки нет: нам свиней нужно кормить! – заявила мне эта неприятная женщина.

Разве я в их доме заговаривал о картошке хоть раз? Почему она сама завела речь о картошке? Из-за того, что она приходила просить «одного мужика», чтобы помогать ей выкапывать картошку на одном из их огородов? Может, она решила, что я ВПОЛНЕ могу расчитывать на то, чтобы получить у неё хоть ведро картошки? Её слова вызвали у меня чувство гадливости.

Когда я сказал дяде, что не могу и ДАЛЬШЕ так продолжать ждать, он заговорил о том, что у меня нет никаких оснований для беспокойства, что если что-то не получиться с этой работой, то мы ОБЯЗАТЕЛЬНО будем работать на другом месте. Он сказал, что мы сможем устроиться даже кочегарами, что НИЧЕГО не будет стоить выгнать кого-то другого с этой работы, чтобы освободились места для нас самих. Он заговорил о работе кочегарами тогда, когда зима скоро ДОЛЖНА была закончиться.

Дяде пришлось сходить вместе с моим отцом в канцелярию леспромхоза, чтобы помочь ему устроиться на работу. В ПЕРВЫЙ же рабочий день моему отцу пришлось вернуться назад. Для начальства «нижнего склада» леспромхоз оказался настолько важным и исключительным по своей важности и сложности производством, что для моего отца как не могло быть никакой возможности там работать. Моему отцу пришлось зайти к дяде моего одноклассника, чтобы ещё раз отправиться с ним в канцелярию леспромхоза и выяснить, что по какой причине человек, которого приняли на работу, не может приступить к работе. Для моего отца ВТОРОЙ день стал его ПЕРВЫМ рабочим днём.

Раз дядя одноклассника помог отцу устроиться на работу, то мне пришлось набраться терпения и продолжать заходить к нему. Но в леспромхозе к этому времени уже перестали выплачивать ежемесячную зарплату. Её заменили какими-то частичными выплатами, которые затем прекратили выдавать. Наше положение лучше не становилось. Становилось только хуже.

Несмотря на то, что мы в основном покупали только хлеб, все деньги у нас закончились в середине марта. Дядя дал пятьсот рублей в ДОЛГ. При ценах, которые выросли больше, чем в ДВАДЦАТЬ раз, почти в тридцать раз, этих денег нам могло ХВАТИТЬ лишь на неделю-другую. Получалось так, что у нас уже ОТКРЫЛСЯ ВТОРОЙ ДОЛГ. Мало того, что на мне невыносимым грузом висел оставшийся ДОЛГ за дом, тут ещё какой-то ДЫРОЙОТКРЫЛСЯ ещё один ДОЛГ. Такой помощью этот дядя только помогал закреплять то положение, в котором мы оказались, и ДЕЛАТЬ его хуже.

Я решил перестать надеяться на этого дядю и отправился искать работу. Когда зашёл в службу занятости, то там узнал адрес ремонтно-строительного предприятия, которое находилось на окраине села. Там меня приняли на работу в бригаду плотников.

И сразу же после этого я превратился в какое-то ПУСТОЕ место и для дяди, и для его жены, и для их сыночка. Я словно перед ними в чём-то оказался ВИНОВАТ. И в чём же была моя ВИНА? Им хотелось, чтобы все пути для меня шли через их семейку? В том, я сорвался с их крючка? Разве НЕ ХВАТИЛО с меня трёх месяцев ожидания? Может, им лучше было порадоваться тому, что я устроился на работу и быстрее смогу им вернуть этот ДОЛГ в пятсот рублей?

И беда одна не ходит;
Сторожат друг друга беды;
Чуть одна из них нагрянет, —
Вслед за ней спешат другие
И, как птицы, вьются, вьются
Чёрной стаей над добычей,
Так что белый свет померкнет
От отчаяния и скорби.
Лонгфелло, «Песнь о Гайавате», глава XIX

В апреле начал быстро таять снег, и побежали ручьи. В конце месяца от весеннего тепла земля уже подсохла. В это время, в шесть часов вечера, к нам заявился один азербайджанец. Он был лет на шесть-семь старше меня. С поблёскивавшими глазами, с блуждающей на губах улыбкой он словно пребывал в состоянии какой-то наивной рассеянности. Время от времени он начинал сиять от какой-то тайной радости. Чему он радовался? Тому, что что-то оставалось СКРЫТЫМ от его собственного понимания? Или тому, что оставалось СКРЫТЫМ от нашего?

– Вы продаёте дом?

– Нет. Этот дом мы сами купили, – ответил я ему.

– А, может, всё-таки продадите? – с какой-то упрашивающей улыбкой спросил он.

– Мы не можем его продать.

– А почему не можете?

– Если мы этот дом продадим, то где сами будем жить?

– Другой купите.

– Чтобы покупать другой дом, нужно чтобы ХВАТАЛО на это денег. Если мы продадим этот дом, то денег у нас ХВАТИТ лишь на то, чтобы купить такой дом, который будет хуже этого. Зачем нам дом, который будет только хуже этого?

– Да… ПРАВИЛЬНО, – сказал он, как озаряясь верностью моего ответа, затем продолжил. – А мне сказали, что этот дом продаётся.

– Этот дом продавался ещё с весны прошлого года, и почему-то никто мне о нём НИЧЕГО не сказал. Узнал я о нём только через полгода, когда цены подскочили больше, чем в ДВА раза. Мы ещё за этот дом ПОЛНОСТЬЮ не расчитались. Нужно отдать ещё четыре тысячи, которые остались лежать на счёту в сберкассе, когда мы переехали сюда. И нам говорят, что деньги до сих пор не перевели на счёт местного ОТДЕЛЕНИЯ сберкассы.

– А что у вас денег нет отдать ДОЛГ?

– Нет.

– А где ты работаешь?

– На той окраине села. В ремонтно-строительном предприятии, – сказал я и махнул в ту сторону, в какую мне приходилось отправляться на работу.

– Хочешь, я помогу на работу устроиться?

– Куда?

– На маслозавод. Я там работаю.

– На маслозавод я уже ДВА раза ходил и понял, что, даже если и будет свободное место, то мне скажут, что мест нет, и могут взять кого-нибудь другого.