Письма странника. Спаси себя сам

– Спасибо, – заулыбался он. – Я доклад напишу. Отчитаюсь за работу.

– Ладно, отчитывайся. Только не делай ошибок.

Докладчик нашелся. А ну-ка, если бы сейчас гусиными перьями дети писали, да чернилами. Чтобы я тогда делал с ним.

Как-то незаметно, чего я и не ожидал, Сева освоился с компьютером. Начав самостоятельно читать с пяти лет, он запросто разобрался с директориями и файлами игровых программ. Быстро понял, в какие программы ему разрешено входить, а в какие нельзя.

И не хуже матери управлялся с этой взрослой игрой про инопланетян, давая ей советы, хотя она и сама в этих играх была дока.

– Мам, отсюда выход по этой кнопке, – лез он кнопку нажать.

– Да отойди же, Сева, не мешай.

А через некоторое время она сама к нему:

– А как солдатика повернуть, он не поворачивается у меня.

– Нажимай девятую кнопку, – бросался Сева помогать.

Про Севочку, чтобы кратко определить его спокойный и уравновешенный нрав, можно сказать:

Улыбнулся малыш лучезарному солнцу
И квадрат начертил на асфальте сухом.
Солнце прыгнуло с неба на квадратную землю,
А малыш взгромоздился на круглое небо.
И им радостно было в этом мире веселом.
И им весело было друг на друга смотреть.

Будучи еще совсем маленьким, первое, что он делал, просыпаясь утром, – задорно улыбался нам. Не знали мы с ним и ночных бдений – всегда спал Сева спокойно и всю ночь.

Проблемы отучения от соски вообще не возникло. Подошло время, и мы, стоя с ним у окна, сказали ему:

– Севочка, видишь, вон собачка бежит. Ты уже большой мальчик, а она маленькая. И пора тебе, дружок, сосочку собачке отдать.

– Де обака? – спросил он своим нежным голоском.

– Вон, вон… смотри – через дорогу сюда и бежит. Давай-ка бросим ей скорей сосочку. Видишь собачку? – Он мотнул головой.

– Бросим ей сосочку?

– Боси…, – махнул он ладошкой.

Мы открыли форточку и выбросили соску. И с этого дня больше он сосок не видел. На следующий день только спохватился.

– Да ты что, забыл, Севочка? Мы же ее вчера маленькой собачке отдали. Давай в окошко посмотрим.

Подошли к окну. Поставили его на подоконник.

– Смотри внимательно, есть там сосочка?

– Не… – смотрел он внимательно с четвертого этажа, прижавшись носиком к стеклу…

– Ну вот, собачка забрала с собой. Не будем у нее отнимать, или отнимем?

– Не… не удим…

Поняв что-то, он к этому больше не возвращался.

С возрастом, конечно, такие элементарные номера не проходили уже, но, если по-взрослому объясняли ему что, то он соглашался.

Единственное, что Сева излишне долго не решался делать, так это ходить. На четвереньках ползал с громадной скоростью – и вперед, и назад. Вставал и на ножки. Если же руками держался за кроватку, стул или книжную полку, то бочком, бочком и пройдет немного. Но остаться на двух ногах в свободном пространстве и пойти – сидеть на попке надежней.

И как-то раз, когда наша мама ушла в магазин, я поставил его перед собой лицом к кроватке на расстоянии одного шага от нее.

– Иди, Севочка, – отпустил я руки, которыми придерживал его за спинку. Он – снова на попку. Я еще раз поставил его на ножки.

– Иди, Сева, не позорь фамилию. Такой большой уже вымахал, и все на четвереньках ползаешь. – Он опять садится. Я вновь ставлю его на ножки. И еще, и еще. Сева ревет уже, тянет ручки к кроватке, а шагнуть – никак.

– Не бойся, мальчик, не бойся, ты же можешь. Ну шагни – вот же кроватка, совсем рядом.

Наконец, со слезами, первый шаг сделан – и ручками зацепился за кроватку. И опять я ставлю его на шаг от кроватки.

– Все, мой хороший, молодец, – целую я его в затылочек, – давай еще раз, вперед. Я с тобой рядом.

Затем, не сразу, конечно, Сева сделал и два шага, и три. И когда мама пришла из магазина, он эти три шага сделал уже навстречу к ней. И довольно скоро Севочка носился по квартире так же лихо, как и ползал на четвереньках. Однако, эта лихость в три годика стоила ему зубика, когда он, забравшись на стул, полез на верхние полки за папиными книжками и ступил мимо стула, ударившись подбородком о нижнюю полку.

Потом он рассказывал об этом бабушке:

– Бабуинька, я со стуа бух ковь потека и зубик потияй. Ты не пач…

Интересно, что, когда упрекали трехлетнего Севочку:

– Ну, что ж ты капризничаешь-то, маленький?

Он обычно отвечал:

– Как я капизничию? Не капизничию я. Хаоший я.

– Хороший, хороший, но, все же, веди себя прилично.

Но продолжу свою историю. Осенью 1959 года, поступив в училище, я попал в Кронштадт матросом на эсминец «Справедливый» для прохождения курсантской практики. И, первым делом, отыскал в Кронштадте библиотеку. Она находилась в полуразрушенном, но величественном Храме, в котором когда-то служил Иоанн Кронштадтский. Сейчас еще вижу я где-то внутри себя этот Храм в золоте опадающих по осени листьев, среди готовящихся к зиме загрустивших деревьев. И запах этих листьев, терпкий и пряный, у входа в Храм напоминал мне тогда запах старинных книг в толстых переплетах с их упругими листами, которые, казалось, сопротивлялись самому времени в своем неистовом желании жить.

И еще оставили сильное впечатление о себе громоздящиеся волны Балтики, разрываемые носом движущегося корабля. Их темные малахитовые оттенки и вибрирующий гудящий рык захватывали меня с головы до пят своей мощью и непредсказуемостью. К тому же, какое-то тайное чувство единения с ними переполняло сознание. И когда, стоя на вахте, я вглядывался в ночное небо, очищенное от туч, в таинственной глубине его мне чудились среди мерцающих звезд те же волны и тот же запах листьев, одиноко лежащих у порога Храма.

После года службы на корабле у меня появилась заманчивая возможность (в связи с резким сокращением вооруженных сил в то время) перейти в любой ВУЗ Ленинграда, поскольку училище расформировывалось, а статус наших вступительных экзаменов по количеству и качеству превышал вузовский. Наш же химический факультет приказом министра обороны переводился в Азербайджан.

Но мог ли я теперь отказаться от ставшей привычной безбрежности неба, сливающегося с горизонтом мятущихся волн, ради города с сутолокой людей, машин и трамваев, когда дыхание глади морской и ее неслышимые ухом мелодии переполняли все мое существо.