Письма странника. Спаси себя сам

И чтобы немного отойти от саднящей душу обыденности, мой Друг, плюнув на телевизионную белиберду, подойдет к полке, да и возьмет в руки мою книгу, спросив себя – а что вот он делал, чтобы вырваться из этой духоты жизни?

Открыл – ба, да это же письма, письма Друга.

В жизни-то мы не книг же по почте ждем, а именно писем – от родных, близких, просто знакомых. И самое удивительное, откладываем все дела и быстренько, подоткнув фартук или отложив газету, находим на кухне либо в комнате укромный уголок и читаем, читаем письмо. Порою оно бывает совсем простенькое и неказистое, а такое дорогое. Говорят, что даже слеза иногда падает на фартук за чтением всего-навсего обыкновенного письма. И всегда чем-то родным, близким, я бы даже сказал – доверительным, веет от писем.

Конечно, рассказ, повесть там или роман – может захватить за живое, отнять у читателя три или четыре дня или даже четыре ночи, если уж слишком. Но, по большому-то счету, мы все же понимаем, что это всего лишь сочинение автора – его фантазия.

И в жизни совсем уж так не бывает.

А если примерно так и бывает, то растяните (как в жизни) эти четыре ночи на сорок лет – будет скучища неимоверная. Поэтому реальная жизнь все же предпочтительнее, особенно, если она не в форме привычных для нас мемуаров изложена, а в виде просто писем для кухни, в которых их автор сам же и иронизирует над сложившейся у него злодейкой Судьбой.

Думаю я, что мой далекий Друг не обидится, если и Ты, читатель, внимательно полистаешь мои письма к нему. Что скрывать-то – все мы обмазаны сегодня одним жирным дерьмом, все находимся в общей зловонной куче, благодаря нашим уважаемым политикам и экономистам, высшим, средним и низшим чиновникам, всякого рода новым и сверхновым бизнесменам и бизнесменчикам с их большими, средними и маленькими стульями и стульчиками.

Есть, конечно, и исключения среди них, но тьма тараканья этих уважаемых и именитых, как показывает житейская практика, не о государстве Российском и его подданных прежде всего радеет, а всеми имеющимися в их руках и должностях средствами устраивают они благополучие свое и ближайших родственников.

И эту тьму отдельные искорки света при всем желании своем и жертвенном подвиге не в состоянии пока ни осветить, ни, тем более, очистить. Да так, наверное, всегда было и будет на наших российских просторах, да и не только на них.

И вот, казалось бы, что по приезде в Новосибирск сразу и образовалось у меня столько новых знакомых. С одними из них – обмен адресами и телефонами, с другими – договоренности о последующих встречах и общие планы сотрудничества. Однако Судьба как-то отнесла меня в сторону от этих замечательных людей.

Из бывших на конференции лишь с Павлом Федоровичем и несколько позже с Людмилой Андросовой мои отношения далее развивались и углублялись. Некоторое время было сотрудничество с Натальей Дмитриевной Спириной и Марком Александровичем Мокульским, с Женей Маточкиным и еще с двумя-тремя участниками конференции. И все. Получилось же так потому, что я приехал в Новосибирск, не ведая того, что центр духовной жизни здесь не в самом городе, а в Академгородке. И я оказался практически отрезанным от тех, к кому ехал. И все же в течение трех-четырех лет моего пребывания в Сибири, между поисками работы и обустройством своего быта, у меня возникли действительно тесные контакты с «тайными» рериховцами, которые, присутствуя тогда на Рериховских чтениях, не выходили на трибуну, а сидели молча и больше слушали, чем говорили.

Это были те, кто уже в то время каждодневно работал с эзотерической стороной Живой Этики, внедрял в практику жизни ее основные положения и искал пути их последующего утверждения и распространения. К ним-то и относились экономист Игорь Алексеевич Калинин и археолог Петр Петрович Лабецкий. И особенно с Игорем Калининым судьба связала меня затем на долгие годы.

Был еще в Академгородке кандидат наук Алексей Николаевич Дмитриев, который меня особенно интересовал. В настоящее время он доктор геологоминералогических наук, кандидат физико-математических наук, специалист по глобальной экологии и быстропротекающим геофизическим явлениям. Именно он руководил той группой рериховцев, в которую входили Игорь Алексеевич и Петр Петрович. Это сейчас книги «Учения Живой Этики» во многих домах стоят на полках рядом с «Библией», «Тайной Доктриной» и «Розой Мира», спокойно лежат на прилавках магазинов.

И все знают теперь Елену Рерих, давшую России и миру через гималайских Учителей Новое Провозвестие планете. Тогда же наследие Рерихов хранилось у их почитателей и последователей в потаенных местах своих квартир или у верных друзей, решившихся взять на себя заботу о сохранении доверенного.

В этот же период времени прозвучали в моем сознании первоначально не совсем понятные мне строки:

От Девы Мы указываем – жди
Посланника от Нас. Прими достойно
Его в своей обители земной.
Внимательнее всматривайся в лица,
Чтоб данное тебе не утерять.

Еще в Таллинне, продолжая поиски связей между математикой и символогией каббалы, я, по обыкновению, в библиотеках города искал книги, в которых хоть как-то намечался бы такой математико-символьный синтез. В верхней (возвышенной) части Таллинна располагались в квартале друг от друга лютеранский Домский собор с чудесно звучащим органом и православный Александро-Невский собор, величественный как снаружи, так и внутри, с прекрасно оформленным и расписанным иконостасом. Через два года после лагерей, в одно из воскресений сентября 1976 года, в этом соборе я крестился, а через неделю здесь же окрестил уже восьмилетнюю Любашу и появившегося у нас с Галей четырехмесячного Святослава. Напротив Александро-Невского собора через небольшую площадь располагалось тогда здание Совета министров Эстонии – в настоящее время это здание занимает Эстонский парламент.

В этой же части города располагалась и Эстонская республиканская библиотека им. Ф. Р. Крейцвальда. Добрался я и до этой библиотеки. Разумеется, что в открытых фондах и в их каталогах ничего вразумительного для себя я не нашел, да и найти не мог, хотя это и была Эстония, а не Россия.

Но после довольно непростых поисков я познакомился с филологом Ларисой Ильиничной Петиной – ученицей известного ученого, семиотика и литературоведа Юрия Михайловича Лотмана, в то время преподававшего в Тартуском университете.

В библиотеке Лариса работала в отделе редких книг. Благодарности моей не было предела, когда она со свойственной ей пунктуальностью и ученым профессионализмом представила мне целый список книг, в которых могли рассматриваться и интересующие меня вопросы. Помимо знакомства с Николаем Речкиным это тоже был драгоценный подарок Судьбы. После двух-трех месяцев общения мы стали друзьями. Эта наша дружба, несмотря на частые и довольно продолжительные вакуумы с перепиской, оказалась очень устойчивой и мне полезной. Ларисе Ильиничне можно было бы посвятить такое, например, стихотворение:

Есть женщины, которые похожи
На море в день и тихий, и погожий,
Когда лишь волны шепчутся с камнями,
Лаская их прозрачными руками.
И оживает под шершавой кожей
Заблудшая и твердая душа.
И легче ей становится дышать,
Среди камней, с ее судьбою схожих.
Я знал такую женщину.
Она была как та прозрачная волна.

Из предложенных Ларисой книг, многие из которых значительно расширили мое представление о древнем символизме и эзотерике, более-менее меня устраивали тогда «Наука чисел. Сочинение Карла Эккартсгаузена» (1815) и «Предсказательное Таро или ключ всякого рода карточных гаданий», книга, составленная доктором Папюсом (1912). Сейчас эту книгу можно купить в книжных палатках города, исполненную, правда, не на очень хорошей (газетной) бумаге. Арканы Таро привлекли меня тем, что сочетали в себе числовые закономерности с принципами философии.

Еще в зоне, откуда я и прибыл в Таллинн, я начал разрабатывать «космологическую логику» – некое, как мне казалось, связующее звено между реальным и ирреальным. И арканы давали мне традиционные предпосылки, берущие начало на страницах Ветхого и Нового Заветов, для нахождения общих точек соприкосновения между этими кажущимися противоположностями.

В этой связи заинтересовала меня тогда и книга П. Д. Успенского «Четвертое измерение» (1914).

«Если бы четвертое измерение существовало, – писал Успенский, – то это означало бы, что вот здесь же, рядом с нами, лежит какое-то другое пространство, которого мы не знаем, не видим и перейти в которое не можем, но из которого можно нас знать, видеть и переходить в наше пространство… Если бы мы могли представить себе направление линии, идущей вон из нашего пространства, то мы увидели бы область четвертого измерения».

Для практической же работы с арканами и их символами я приобрел две колоды стандартных карт с одинаковыми рубашками. Затем стер с них все рисунки специальным растворителем. На прозрачную тонкую бумагу скопировал все 78 арканов из Папюсовского альбома и аккуратно наклеил их на чистую поверхность купленных карт. Получились карты (арканы) несколько толще общепринятых, но это придавало им некоторую жесткость и даже, я бы сказал, торжественность. Применяя теорию на практике, я стал внимательно изучать числовую символику арканов, размышлять над ней, соединять арканы в группы по 2, 3 или 4 карты, пытаясь при этом почувствовать их общее резонансное созвучие.

И немало мне пришлось провести таких опытов созерцания при свечах, прежде чем я стал воспринимать над лежавшими передо мной арканами еле различимые внутренним взором движущиеся тени, какие-то образы и, лишь много позднее, возникающий при этом поток мыслей, как бы сопровождающий движение этих образов, последовательно перетекающих один в другой.

Потом я приучил себя созерцать разложенные передо мной арканы при электрическом освещении, затем – и перед пишущей машинкой. Не спеша, чтобы не утерять слабое «видение» и сопровождающую его мысль, я стал записывать таким образом «увиденное» и «услышанное».

Уже в Новосибирске я пробовал и «гадать» по арканам, используя для этого все те методы, которые сегодня стали открыто мелькать на экранах телевизоров под руками «прорицательниц» в разного рода «салонах» новых русских или в хорошо мистически обставленных будуарах со свечами, блестящими шарами и прочей оккультной атрибутикой. По работе с картами вышел уже целый ворох такого рода литературы: брошюра Ирены Барашевской «Что было, что будет» (1991), или книга Д. Сафроновой «Карманная энциклопедия гадания» (1993).

Сегодня стали особенно модными и 32 гадательные карты «Оракула (по Литиции)» с начертанными на них значениями в зависимости от встреч той или иной карты с другими картами. Употребляются такого же типа 56 так называемых «Державных игральных и гадательных карт» С. Спирова (1997). Но те и другие были для меня мало привлекательны, так же как и все предлагаемые в такого рода литературе разложения арканов по типу «Гороскопа», «Астрологических таблиц Древнего Египта», разного рода «Разложений Эттейлы» или «Жемчужины Изиды».

У меня же был несколько иной интерес к арканам, чем просто «погадать», хотя я и «гадал» иногда сам себе. И очень редко – ближайшим друзьям, да и то по их настойчивым просьбам.

В этих случаях я садился с тем, кто просил «разложить арканы», за общий стол напротив друг друга. Зажигал, как это принято, свечу и воскуривал ладан. Клал колоду с арканами на середину стола, которые, после внутренней молитвы, я просил вопрошающего накрыть руками, не прикасаясь к ним. Свои же руки я держал поверх его рук. И около минуты мы сидели в молчаливом сосредоточении относительно друг друга.

Затем я брал арканы и, перемешав их, давал снять вопрошающему некоторую часть колоды, далее одну за другой сам снимал количество карт, исходя из ряда причин, подсказанных мне сознанием. Разложив арканы, я сразу не трактовал их, а отпускал вопрошающего домой.

Когда же все затихало в доме, когда жена и дети спали, я вновь зажигал свечу, и в одиночестве созерцал оставленные на столе карты-символы иногда два, три или четыре вечера. И если у меня что-то получалось, то на нескольких страницах я вручал своим друзьям такие вот, например, тексты:

Вечерний сумрак чарами окутан.
И пламя восковой свечи недвижно.
И Солнце и Луна остановили
Как будто бы движение свое.
И маятник часов не нарушал
Глубокой тишины своим движеньем.
Лишь слева поднимался красный Марс —
И как бы кровью заливались стены.
И справа от стола, на циферблате
Часов, пробивших шесть, весы дрожали.
И сквозь стекло часов лицо белело.
И по полу, шурша, ползла змея…
Какая-то печаль тебя настигнет,
Из прошлого берущая начало…
Я снова взор на пламя обратил,
Что неспокойно над столом моим
Сворачивалось в длинные спирали.
И в зеркалах видения возникли
Твоих минувших дней.