Космонавты живут на земле

– Где же теперь этот Кирилл Петрович? – поинтересовался Дремов.

– Да космической техникой занимается.

– Здорово! – воскликнул Локтев. – Выходит, повезло тебе, Сережа, на знакомство.

– Тебе слово, Володя, – произнес Дремов.

Костров смахнул со лба черную прядь.

– А если я очень коротенько, ребята? Здесь и без меня столько уже историй рассказано. Вы мой путь в этот городок все знаете. Авиация, инженерная академия и отряд. Схема простая, если не вдаваться в подробности. А настоящее призвание к космонавтике я почувствовал не в тот день, когда пришел в отряд, и не во время тренировок в термокамере и сурдокамере. Это пришло значительно позднее, после беседы с нашим конструктором. Собрал он нас как-то и стал рассказывать о ближайшем будущем космонавтики. Не про галактики и световые года теоретизировал. Он нам жизнь свою рассказал. Да так ярко, что пошевелиться боялись: казалось, самую интересную сказку слушаем. Была когда-то в матушке-Москве небольшая мастерская, и собирались в ней молодые мечтатели, первые инженеры нашего советского ракетостроения. Именовалось это объединение ГИРД, а если полностью, то группа изучения реактивного движения. Сами же инженеры, когда их посещало плохое настроение, по-иному расшифровывали это название: группа инженеров, работающих даром. И на самом деле – заработки маленькие, а энтузиазма хоть отбавляй. С того двора запускались первые небольшие ракеты на разных видах топлива. Первые пусковые площадки весьма отдаленно напоминали наш космодром. В ту пору некоторые смотрели на занятия этих инженеров, как на забаву. Но наш знакомый конструктор и его друзья видели за этими опытами будущее: и спутники, и космические корабли, и полеты во Вселенную. Очень образно поведал об этом наш знакомец. А потом и другую картину нарисовал, что в ближайшее десятилетие произойдет, как будут совершенствоваться корабли, создаваться космические станции, как мы поднимем орбиту и к старушке Луне начнем подбираться. После этого я всю ночь размышлял о космосе. Если бы наш врач-психолог Рябцев узнал о моей бессоннице, он бы сказал: «По ночам космонавт должен спать, а не о далеких мирах думать!» Но он об этом не узнал, а я действительно, как мальчишка, размечтался. О чем? Мы постигаем космос с азов, пока что летаем вокруг оболочки земного шара. Но эти полеты – первые шаги, и они никогда историей не будут забыты. Сейчас космос – это огромное пустое пространство. Но оно сравнительно скоро будет обжито. Представьте себе такую картину: с космодрома запущено в один день десятка полтора кораблей. Они выходят примерно на одинаковую орбиту и встречаются в космосе. Из шлюзов появляются космонавты и выносят отдельные детали сооружения. И голоса по радио раздаются: «Игорь, дай соединительную скобу», «Олег, пройдись по шву автогеном». Несколько дней, и собрана первая орбитальная станция. А потом на нее на полгода и больше прилетают старшие и младшие научные сотрудники, ученые, и дело закипает. Станция изучает солнечные вспышки, радиацию, деятельность метеоритов. Потом на орбите собирается огромный звездолет и стартует, скажем, к Марсу, чтобы проверить гипотезы старика Уэллса. Будет это или не будет? Да, конечно же, будет. И человеческие голоса зазвучат в космосе. А потом мы или наши потомки проверят, есть ли жизнь на более далеких планетах, откуда идут световые сигналы. Я уверен, что живые существа во Вселенной есть. Но может, они настолько выше нас интеллектуально и создали такую высокую цивилизацию, что к нам отнесутся, как к муравьям. А может, они и на нас чем-то похожи, и мы установим с ними дружбу. Вы сейчас, ребята, посмеетесь и скажете – фантазирую. Но ведь если бы во время войны какому-нибудь нашему асу сказали, что в шестьдесят первом году летчик облетит по космической орбите земной шар, тот бы тоже назвал вас фантазерами. Или возразил: «Что ты парень! Чкалов и тот только мечтал „вокруг шарика махануть“.

– Я тоже так фантазирую, – застенчиво промолвил плечистый Олег Локтев, – но ведь от фантазии до реальности один шаг.

– И мы его сделаем, – убежденно продолжал Костров. – Наша профессия станет тогда самой интересной и самой мужественной профессией. Мы вот сейчас пожимаем плечами, выходя из сурдокамеры. Подумаешь, провести несколько суток в одиночестве. А я полагаю, что это одна из самых ответственных для нас тренировок. Вы, ребята, только вообразите, каким надо быть закаленным психически, если тебя отправят в годичное, а то и в двухлетнее путешествие в космос, и ты, может, не всегда будешь иметь связь с Землей. Вот какие мысли навеяла мне эта встреча…

– А он по двигателям или кораблям?

– Кто его знает, – улыбнулся Костров, – мы не уточняли. Что двигатели, что корабли – вопрос, Алеша, сам должен понимать, деликатный. Этот ведь конструктор – один из многих. Талантливый, скромный, умница. Мне кажется, если бы ты повстречался с ним в фойе Большого театра или на улице Горького, ни за что бы не подумал, что этот человек причастен к космической технике. Костюмчик на нем не крикливый, орденов и знаков различия никаких, изъясняется без всякой высокопарности.

Костров смолк и потянулся за остатками воблы. Дремов взглянул на Рогова.

– А шестая держава сегодня не заговорит?

– А почему бы и нет, – откликнулся Леня, – я как раз забавную штуку вспомнил. Дело было еще до полета Гагарина. Однажды пришел к нам в редакцию старик пенсионер, чем-то напоминающий складной метр, только что вынутый из древнего сундука. Стихи принес. Были там строчки, которые я вовек не забуду. Дедок этот еще тогда предвидел запуск человека в космос. Знаете, как он выразился по этому поводу?

Мы запустили в небеса
Не только спутник, но и пса.
И уж теперь не пьяной дракой
Наукой славен мой народ.
О! Я хотел бы стать собакой,
Чтоб залететь за небосвод!

– Вот это дедусь, – захохотал Андрей, – вот так теоретик космонавтики!

Гости стали прощаться. Горелов ушел одним из первых. Ему хотелось тишины и одиночества. Морозный бодрящий воздух плеснулся ему в лицо. От дома, где жил майор Дремов, до его семнадцатого, было немногим более ста метров. Но Горелов не спешил возвращаться в пустую квартиру. Долго ходил он в этот вечер по дорожкам городка, любуясь рябым от звезд небом. Тревожные мысли теснились в разгоряченном сознании. Он теперь уже многое знал о них, своих новых друзьях по службе. Знал и самого себя спрашивал: «А я? Смогу ли я стать таким, догнать их, заслужить их признание?» Спрашивал и не находил ответа. Ночью, беспокойно ворочаясь под одеялом, он продолжал сам с собой рассуждать: «Космонавт – это очень высокое звание. Это не только комок мускулов и мышц, не только сгусток мужества и воли. Космонавт – это прежде всего огромная интеллектуальная культура». Вот бы о чем надо было ему сказать на «большом сборе»! Но разве имел сейчас на это право Алеша Горелов?

* * *

Термокамера, известная всему миру по многочисленным очеркам и фотоснимкам, находилась в цокольном этаже учебного корпуса. Два низких окна снаружи почти совсем не заметны, зато света для лаборатории они дают достаточно. Если мимо проходят люди, они видны по пояс. Зимой прильнувшие к окнам сугробы едва позволяют увидеть из комнаты черные стволы сосен. Комната большая, тесно заставленная столами, на них размещены приборы. Каждый день к началу рабочего дня приходит сюда худощавый немолодой подполковник Сергей Никанорович Зайцев и вместе со своей помощницей, лаборанткой Олей, готовится к опытам. Если нет опытов (как их называет Зайцев), или тренировок (как их называют космонавты), работы у него все равно хватает. Надо расшифровать и систематизировать записи осциллографов, приводить в порядок документацию, анализировать данные опытов, чтобы по ним составить точное представление о физической сопротивляемости космонавтов высоким температурам.

Просто тут все. Кушетка под белоснежней простыней, над нею аптечка, где на всякий случай хранятся противоожоговые средства и лекарства. На вешалке кислородная подушка, шинель Зайцева да пальтишко лаборантки. Рядом медицинские весы. Весь этот уголок отгорожен матерчатой ширмой. За нею обычно раздеваются космонавты, прежде чем укрепить на себе электродатчики и уж потом, облачившись поверх них в обычные хлопчатобумажные комбинезоны и унты, ступить в камеру.

На самом большом столе смонтирован пульт управления. На щите несколько рядов кнопок, снабженных лаконичными надписями, часы, указатели температуры и влажности в камере. На другом стенде приборы, показывающие температуру кожи и тела испытуемого. За их показателями с обостренным вниманием следит белокурая, всегда очень серьезная лаборантка Оля.

Сама термокамера разделена на два отсека: одиночный и двойной. Три человека могут одновременно очутиться за ее жароустойчивыми стенами. Мрачное впечатление производят массивные тяжелые двери с ручками, как у банковского сейфа, с квадратными окошечками, затянутыми толстым плексигласом. Легко и бесшумно отворяются они. Перешагни порог – и ты окажешься в мире огромных температур.

Сегодня такой шаг предстояло сделать старшему лейтенанту Горелову. Он войдет в термокамеру впервые. Потом появится Женя Светлова, продолжающая по программе свои тренировки. Сергей Никанорович обожает новичков, с ними можно поговорить о всех тонкостях любимого им дела, уж они-то будут ловить каждое его слово.

Алексей ожидался в термокамере в четверть десятого. Ровно в девять в дверь лаборатории постучали. Зайцев открыл задвижку замка и разочаровано отступил. Порог перешагнул Леня Рогов. Журналист сразу заметил, как вытянулось лицо у Сергея Никаноровича.

– Я вижу, мое появление не вызвало восторга, – усмехнулся он, протягивая руку.

– Да нет, отчего же, – глядя в сторону, ответил Зайцев.

– А я-то торопился, боялся опоздать на сеанс Жени Светловой.

– Сеансы бывают в кино, – сухо заметил Зайцев, – а у нас опыты. И между прочим, опыт с Евгенией Яковлевной назначен на одиннадцать тридцать.

– Вот как, – огорченно протянул Рогов. – А что же будет сейчас?

– Будем проводить пробу с Гореловым.

Рогов вздохнул:

– С вашего разрешения я подойду к одиннадцати.

– Пожалуйста, – ответил Зайцев и попросил лаборантку: – Оленька, закройте за товарищем дверь…

Не успел Зайцев сесть за свой столик, как снова постучали, и на этот раз в лабораторию вошел Горелов. Синий спортивный костюм делал его фигуру еще худощавее, строже. Алеша поздоровался, потом подошел к Оле и положил перед ней букетик желтых цветов.

– Японская мимоза! Ой какая прелесть! – воскликнула девушка.

– Почему японская? – возразил Алексей. – Самая настоящая московская. Вчера у метро «Динамо» купил.

Зайцев искоса на них поглядывал. В чуточку выпуклых блеклых глазах хмурости как не бывало. Сергей Никанорович любил все красивое. Сам он был садоводом, немножко фальшивя, но зато самозабвенно играл на скрипке. В оценке космонавтов у него был свой особый критерий. Зайцев считал, что физическая закалка, теоретическая подготовка – это, конечно, очень важно. Но не менее важно и другое – личные, чисто человеческие качества: доброта, душевность, умение держать себя, то есть все то, что называют иногда коротко обаятельностью. «Чем покорил весь мир после своего первого полета Гагарин? Конечно же своим подвигом, но и обаятельность сыграла тут далеко не последнюю роль», – говорил он.

С первого взгляда новый космонавт пришелся Зайцеву по душе. Ему нравились и его чуть курчавившиеся волосы, и курносое, открытое, истинно русское лицо, и белозубая улыбка, и эта простота и непринужденность в обращении, без малейшего налета развязности, с какой он подарил Оле цветы.

– Ну, Алексей Павлович, настало нам время и поговорить.

– Я слушаю вас, Сергей Никанорович.

– Садитесь-ка напротив, – указал Зайцев на стул. Жиденькая цепочка его бровей над выпуклыми глазами пришла в движение. – Вы сейчас находитесь в лаборатории, именуемой термокамерой, – начал он торжественно. – Наша космическая медицина – наука еще молодая, и некоторые ее представители утверждали, что человеческий организм для перенесения высоких тепловых нагрузок якобы нельзя тренировать. Лично я всегда придерживался иной точки зрения. Я считаю, что разумно спланированные тренировки в термокамере не только позволяют выяснить возможности организма, но и закалить его.

В глазах Горелова мелькнул какой-то огонек. Зайцев заметил это.

– Вы, кажется, хотите что-то спросить?

– Да, Сергей Никанорович, – заерзал на стуле Горелов, – я подумал: когда космический корабль входит в плотные слои и у него сгорает термообшивка, сколько градусов по Цельсию бушует за его бортом? Больше десяти тысяч, кажется? Так если такая температура даже на секунду ворвется в кабину, никакая закалка в термокамере не спасет.

– Это верно, – бесстрастно подтвердил Зайцев, – было бы смешно рассчитывать, что термотренировки тут пригодятся. Они предназначены для другого. Представьте себе, откажет система терморегулировки или, еще хуже, корабль потеряет управление. Значит, снижение пойдет по естественной орбите, корабль тогда сделает несколько лишних оборотов вокруг Земли, прежде чем войдет в плотные слои. И тут температура может повыситься. Закаленный организм ее выдержит, слабый – погибнет. Поняли?

– Понял, – кивнул головой Горелов.

– У нас в полетах этого не было, – продолжал Зайцев, – термосистема на кораблях работала идеально. А вот Гленну и Карпентеру – тем пришлось попариться. И лучше поэтому на земле готовиться к разным неожиданностям, вот за этими дверями, – показал Сергей Никанорович на отсеки, – так надежнее. Да закалка и в других случаях важна. Будете лучше себя чувствовать, проходя плотные слои, когда температура в кабине может подняться. И частичная разгерметизация тоже возможна.

Зайцев умолк и некоторое время испытующе смотрел на Горелова. Алеша сидел спокойно и ждал. Тогда Сергей Никанорович попросил Горелова обойти все стенды, ознакомиться с оборудованием кабины, хотя это оборудование Алексей уже изучил на занятиях. Только после этого Зайцев произнес опять тем же торжественным голосом:

– Переходим к опыту. Он продлится у нас сегодня двадцать минут.