Фантасмагория душ. Рассказы и стихи

Будильник на сотовом телефоне ровно в 8 часов утра зазвенел благим матом. Выбранная мелодия отличалась уж больно неприятными для уха переливами, сплошь усеянными электронными нотами. Не проснуться под такие звуки было просто невозможно. Вместе с единственным курьером открыли глаза деревья. Правда, где у них находились глаза, было неизвестно. Но по тому факту, что они переглянусь между собой после звонка будильника, было понятно, что глаза у них вс? же есть.

– Ну, ты скоро? – нетерпеливо проговорило дерево из лунного камня, посмотрев на свою подружку из жемчуга.

– Да, сейчас! – недовольно ответило жемчужное изделие, поправляя листики и веточки. Оно очень хотело понравиться жене Виктора Ивановича – токаря на инструментальном заводе. Предприятие готовилось к реорганизации и ждало участи всех производств в пределах Москвы, которые давно уже перезакрывали. Зарплату задерживали. Это и было основной причиной ухода жены Виктора.

– Ну, хватит вам прихорашиваться, – вступила в разговор аметистовая прелесть, – придетесь ли вы по сердцу новым владельцам, зависит не столько от вашей элегантности, сколько от веры. Вот поверят клиенты – и сбудутся их желания. А если отнесутся к нам, как к очередным безделушкам, сборщикам пыли, то не видать им счастья, как собственных ушей.

Принцесса с аметистом тоже хотела понравиться своей будущей хозяйке. От этого зависело, где она проведёт остаток жизни – на дальней полке, позабытая в паутине, в окружении – брр! – противных пауков или на виду за стеклом в серванте. Но свои переживания она напоказ не выставляла.

Утренние процедуры трёх подружек прервал курьер Сергей. Он молчаливо стал укладывать деревья в сумку. Сейчас было не до разговоров – пора, пора…

Толпы народа на перроне в метро уже заждались разносчика счастья. Поезда, проносившиеся по жёлтой ветке, искоса всматривались в нетерпеливо перебирающих ногами пассажиров на станции Перово, ища круглыми фарами мужчину с большой спортивной сумкой. Железным гусеницам хотелось прикоснуться к кусочку счастья, ведь они не рыжие, а покрашены были в синий цвет…

Так изо дня в день деревья из самоцветов с висевшими на их кронах бусинами надежды расходились по просторам многомиллионного города. Капельки счастья проникали в московскую почву, чтобы мир вокруг стал хоть чуть-чуть светлее.

Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь! Опять зазвонил будильник. А значит, настала пора Сергею просыпаться и развозить очередные деревца…

Что наша жизнь? Безжизненные дали…

Что наша жизнь? Безжизненные дали.
Мечтаний сладких глупый аромат.
Надежды нас так часто предавали,
Маня к себе в иллюзий дивный сад.

Химерин дом – грядущего обитель.
Миф, опылённый сказочною мглой.
С рождения живёт в нас искуситель,
Картонный разукрашенный герой.

В нём мы находим зёрна оправданий
Своих стремлений в дымке миражей.
И, окунувшись в хаос начинаний,
Мы разгоняем скорость куражей.

Быстрей, быстрей, до цели – пять парсеков!
Пять лет, пять жизней, пять моих смертей.
Мы принимаем тело человека,
Отвергнув нашу сущность без затей.

Мы пустота, и в пустоте – лишь мысли,
Внутри души – Божественный уют.
В фантазиях ища иные смыслы,
Мы создаём глобальный Абсолют.

Молитва

Мы то теряем Его, то находим.
Мы то не верим в Него, то убеждены в Его существовании.
А Он играет с нами в прятки, как с малыми детьми.
И так будет до скончания мира, во веки веков.

Ночь. Темно. Тишина. Самое время произнести молитву – «Отче наш, сущий на небесах…». Так захотелось. Я сегодня решил не искать трудностей, а пойти по испытанному пути, который до меня выбрали миллиарды людей по всему свету. Доходила ли их молитва до адресата? Будут те, кто скажет, что это пустая трата времени. Другие, с горящими глазами, полными любви, возьмут меня под локоток, отведут в угол комнаты и молча, смотря прямо в глаза, многозначительно кивнут головой.

Они поверили. Для них Бог явил чудо. Задаю себе риторический вопрос: в числе кого я хочу быть? Только материалистическое сознание, вколоченное нам в ещё в советское время, в детстве, намертво сидит в мозгах ржавым гвоздём со специально загнутой шляпкой.

– Принеси гвоздодёр, – обращаюсь я к невидимому другу.

– Дружище, не получится, – вздыхает он, беспомощно, как мне представляется, разводя руками, – здесь нужен особый подход.

– Но мне необходимо прямо сейчас, – я выпучиваю глаза, пытаясь взять свою волю в кулак.

– Погоди, погоди… Не тарахти, сосредоточься. Вдохни побольше воздуха и продолжай, – советует тот, который ведёт со мной разговор.

Я наполняю лёгкие живительной свежестью и продолжаю: «Да святится имя Твоё; да приидет Царствие Твоё…»

– Какое царствие? Где оно? Откуда возьмётся? – слышу хохот рядом.

– Что-то не пойму. Ты за меня или против? – пытаюсь идентифицировать друга, прижимая его прямым вопросом к стенке.

Однако он оказывается вертлявым паяцем.

– А ты сам догадайся, – невидимый, кажется, показывает мне длиннющий язык, вероятно, пытаясь вывести из равновесия. Эх, взять бы розги и отхлестать его по голой заднице. Но нельзя! И как я определю, где он – справа, слева или, не дай Бог, залез внутрь меня? Что мне прикажете – самого себя бить?..

О, смотри, замолчал! Видимо, испугался моего боевого настроя. Сейчас самое время продолжить молитву: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»

– Что, превращаешься в безвольное существо? – нет, я напрасно надеялся, что тот второй исчез. Никуда сомневающийся тип не испарился.

– Всё на Бога списываешь. Бог ему то подай, Бог ему это сделай. Тьфу… А сам-то что? – продолжает меня стыдить мой невидимый друг.

– Но мне же надо во что-то верить? – продолжаю я полемику, – человек без веры – пустое место.

– Так поверь наконец, кто тебе мешает? – с явным раздражением произносит он.

«Хлеб наш насущный дай нам на сей день», – я закрываю руками уши, зажмуриваю глаза и представляю свежий тёплый батон, привезённый большой крытой грузовой машиной с белой надписью «Хлеб» на кузове. Воспоминания уносят меня в далёкое бакинское детство. Хлеб для жителей города был, можно сказать, священным продуктом. Увидевший корочку на тротуаре обязательно аккуратно возьмет её и положит на какую-нибудь возвышенность: бордюр или ветку дерева. Так у нас было принято. Может, это отношение к хлебу пошло ещё с войны, когда люди недоедали…

«И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…»

– И кому ты должен? – продолжал рассеивать моё внимание скрытый оппонент. Я начинаю судорожно перебирать файлы в мозгу. Банку за кредит? Точно, банку должен. Он однозначно не простит…

Появляются лица папы с мамой. Ну, уж им-то я наверняка должен! Простите меня, мои родные! Я мысленно стараюсь впихнуть между щелей молитвы просьбу о прощении в виде скомканной бумажки, на которой записано детским корявым почерком извинение перед родителями.

– Мы тебя прощаем, сынок, – слышу знакомые голоса.

– А может, ты просто хочешь так думать, а на самом деле они тебя фиг простили? – с ехидным вопросом вылезает из меня второй.

Я принимаю сомнения. В этот момент грусть и тоска сжимают меня накрепко и тащат в болотистый, плохо пахнущий омут.

Беру себя в руки и продолжаю: «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого…»