– Слушайте, панове ляхи, я вам скажу, где она, и велю выдать ее вам, но дайте вы мне рыцарское слово, что, если мне посчастливится, вы разыскивать ее не будете. Обещайте за себя и за Скшетуского, тогда я скажу.
Приятели переглянулись.
– Не может так быть! – вскричал Заглоба.
– Не может! – воскликнули Кушель и Володыевский.
– Да? – сказал Богун, и глаза его засверкали. – Почему же не может?
– Потому что Скшетуского здесь нет, и знайте, что мы не перестанем разыскивать ее, если б вы ее даже под землей скрыли.
– Так вот вы какой торг ведете: ты, казак, отдай ее, а мы тебя саблей по голове! Да что ж вы думаете, – у меня не из стали сабля, что ли? Что вы каркаете надо мной, как вороны над падалью? Почему я должен погибнуть, а не вы? Вы моей крови хотите, а я – вашей, увидим – чья кому достанется.
– Не скажешь?
– К чему говорить? Погибель вам всем!
– Тебе погибель! Ты стоишь того, чтобы изрубить тебя на куски!
– Попробуйте! – сказал атаман, вставая.
Кушель и Володыевский тоже встали. Грозные взоры их метали молнии, и, бог весть, чем бы все это кончилось, если бы не пан Заглоба, который выглянул в окно и сказал:
– Харламп приехал со свидетелями!
Вскоре в избу вошел пятигорский ротмистр с двумя товарищами, Селицкими. После первых же приветствий Заглоба начал объяснять им, в чем дело, и так убедительно, что Харламп согласился уступить очередь с тем, чтобы Володыевский сейчас же после поединка с казаком вышел драться с ним. Заглоба рассказал ему про страшную ненависть всех воинов Вишневецкого к Богуну, рассказал, что он враг Речи Посполитой, один из главных мятежников, рассказал, как он похитил княжну и невесту шляхтича, истого рыцаря.
– Вы, панове-шляхта, должны считать эту обиду нашей общей обидой, нанесенной всему шляхетству в лице одного из его членов, – можете ли вы оставить ее неотмщенной?
Харламп сначала упирался и говорил, что если так, то надо просто убить Богуна, и что Володыевский должен биться с ним в первую очередь. Заглобе пришлось опять объяснять, что не пристало рыцарям нападать на одного. К счастью, ему помогли панове Селицкие, люди степенные и рассудительные, так что упрямый литвин согласился наконец уступить очередь.
Между тем Богун пошел к своим людям и вернулся с есаулом Ильяшенком, которому он объявил, что сам вызвал на поединок двух шляхтичей и повторил это Харлампу и Селицким.
– Мы, со своей стороны, заявляем, – сказал Володыевский, – что если он выйдет победителем, то от его желания зависит, биться ли ему с паном Заглобой или нет; никто не нападет на него, в чем мы и даем наше рыцарское слово и просим вас всех, панове, обещать то же.
– Обещаем! – торжественно сказали пан Харламп и панове Селицкие. Тогда Богун передал письмо Хмельницкого Ильяшенке и сказал:
– Если я погибну, ты отдашь это письмо королевичу и скажешь ему и Хмельницкому, что я сам виноват в том, что меня убили.
Пан Заглоба, внимательно следивший за всем, заметил, что на мрачном лице Ильяшенки не было ни тени тревоги, он, видно, был уверен в своем атамане.
– Ну, кому жизнь, кому смерть! – твердо обратился Богун к шляхте. – Можем идти!
– Пора! – отвечали все, затыкая за пояс полы кунтушей и беря сабли под мышки.
Они вышли из корчмы и пошли к реке, которая протекала среди кустов боярышника, шиповника и диких слив. Ноябрь сорвал уже листья с кустов, и густая чаща чернела траурной полосой до самого леса. День был неяркий, но светлый, и солнце золотило голые ветви деревьев и заливало светом песчаный откос, тянувшийся вдоль правого берега реки. Противники направились прямо к этому откосу.
– Остановимся тут, – сказал Заглоба.
– Хорошо! – ответили все.
Заглоба становился все тревожнее, наконец подошел к Володыевскому и шепнул ему:
– Послушайте…
– Ну!
– Ради бога, старайтесь! В ваших руках судьба Скшетуского, свобода княжны, ваша и моя жизнь: если он убьет вас, то мне с ним не справиться.
– Зачем же вы его вызвали?
– Слово сказано! Я на вас надеялся… Я уж стар, у меня одышка, а он скачет, как козел, – это ловкач.
– Постараюсь, – сказал маленький рыцарь.
– Помогай вам Бог! Не бойтесь!
– Чего же мне бояться?!
В эту минуту к ним подошел один из Селицких.
– Хорош гусь ваш казак, – шепнул он, – он держит себя как ровня, – удали в нем сколько! Должно быть, мать его на какого-нибудь шляхтича засмотрелась.
– Ну, скорей шляхтич на его мать загляделся, – сказал Заглоба.
– И мне так кажется, – сказал Володыевский.
– Становитесь! – крикнул Богун.
Богун стал против Володыевского, шляхта окружила их.
Володыевский, как человек в этих делах опытный, попробовал сначала ногой, тверд ли песок, потом осмотрел кругом все неровности почвы, и видно было, что он относился к делу не легкомысленно. Ему предстояло бороться с самым славным рыцарем Украины, о котором народ слагал песни и имя которого было знакомо всей Руси до самого Крыма. Володыевский, простой драгунский поручик, ждал от этого поединка либо славной смерти, либо славной победы и не пренебрегал ничем, чтобы быть достойным такого соперника. Он был очень серьезен, и Заглоба, заметив это, даже испугался. Между тем Володыевский, осмотрев местность, стал снимать куртку.
– Холодно, – сказал он, – но мы скоро согреемся;
Богун последовал его примеру, и они, сбросив верхнюю одежду, остались в одних лишь шароварах и рубахах; оба засучили рукав на правой руке.
Каким жалким казался маленький рыцарь перед сильным и рослым атаманом! Его почти совсем не было видно. Присутствующие с тревогой смотрели на широкую грудь казака, на его сильные мускулы и на Володыевского, маленького петушка, который собирался бороться с могучим степным ястребом. Ноздри Богуна широко раздувались, точно он заранее чуял запах крови, черные волосы свесились до самых бровей, сабля слегка дрожала в его руке, а дикие глаза его впились в противника.
Он ждал команды.
Володыевский осмотрел лезвие сабли, пошевелил рыжими усами и стал в позицию.
– Быть резне! – сказал Харламп Селицкому.
Вдруг раздался дрожащий от волнения голос Заглобы:
– Во имя Божие! Начинайте!