Записки мертвеца

И я рванул прочь, оставив за спиной полицейского, кричавшего что-то нечленораздельное так, словно он хотел, чтобы его услышали и на небесах, и под землёй.

Проносясь мимо роддома, я поймал себя на мысли, что именно в этом месте я восемнадцать лет назад появился на свет, и что меньше всего мне хочется здесь же и умереть. Благо, ничто не предвещало этого: вокруг не было теперь уже никого.

Оказавшись у служебного входа, я наплевал на всякую осторожность и стал ломиться в него, стуча что было сил и вопя, чтобы те, кто был внутри, отворили эту злосчастную железную дверь. Внутрь меня впустили быстро, но и за эти ничтожные несколько секунд ожидания я успел отчаяться и решить, будто я уже никогда не окажусь там, в безопасности. Я ввалился в помещение, вход за мной снова закрыли, и прошло ещё долгих полдня прежде, чем я окончательно переварил произошедшее.

Лёхе оказали посильную медицинскую помощь. И хотя диагностировать разрыв внутренних органов или его отсутствие было попросту невозможно, и шанс того, что его травма в конечном итоге окажется смертельной, сводился к соотношению «пятьдесят на пятьдесят», это всё-таки было лучше, чем однозначная обречённость. Те, кто присматривал за ним, сказали, что, если завтра станет хуже, значит – плохо дело. Если нет, то всё будет в порядке. И Лёху это вполне устраивало.

Что до Тохи, то он весь оставшийся день ни с кем не разговаривал и провёл его вдали от всех. Как и я. До самого наступления темноты я обмолвился парой слов только с Юрой: сказал ему, что его копья пришлись кстати, что их больше нет, и что, если надо, я сделаю новые. Не помню, что он на это ответил.

Закат я встретил на крыше. Я смотрел вокруг и снова видел чистую, свободную от мертвецов окрестность. Несмотря на отвращение ко всему пережитому, я был горд, что приложил к этому руку. Вглядываясь вдаль в сторону роддома и пустыря за ним, я всё ждал, что вот-вот где-то там, на горизонте, в тени чуть слышно шелестящих деревьев увижу человека в тёмно-синей форменной одежде, возвращающегося назад. Но, увы – утром семнадцатого дня, на том далёком перекрёстке, я видел полицейского в последний раз.

На небе уже давно появились звёзды. Эти строки я пишу на подоконнике, в свете половины убывающей Луны, сияющей сегодня особенно ярко. Тяжеловато было описывать наш поход за пределы Радуги, но не столько из-за тусклого освещения, сколько от невозможности теперь вспомнить всё в мельчайших подробностях. Может, что-то я и приврал, что-то – додумал, но конечный итог оказался ровно таким, каким я его обозначил. Тогда мы избавились от мертвецов, окруживших торговый центр по нелепому стечению обстоятельств, и, несмотря на пропавшего без вести полицейского, были рады тому, что теперь опасность миновала, и худшее уже позади. Так нам казалось, и это нормально: справившись с препятствием, которое прежде виделось непреодолимым, мы склонны думать, будто бы дальше нас ожидает пожизненная награда в виде беззаботного существования отныне и впредь. Но, глядь – стоит только отдышаться, стоит только насладиться сполна результатом своих титанических усилий, и вот уже на горизонте маячит новая вершина: настолько огромная и мрачная, что весь прежний путь представляется теперь только лёгкой разминкой перед чем-то действительно важным. И руки опускаются, и на душе вдруг становится пусто, и кажется, будто всё – впустую.

Завтра, как проснусь, продолжу писать. Еды и воды хватит ещё на несколько дней, так что время у меня ещё есть. Думаю, завтра я успею по крайней мере закончить рассказ о последних днях в Радуге и о том, как я снова оказался здесь, в своей квартире. Один.

Запись 5

Двадцать восьмое августа. Тридцать первый день с начала вымирания.

Утро. Проснулся, выпил кофе и перекусил – всё как всегда. Без лишних предисловий перейду сразу к рассказу о восемнадцатом дне.

День 18

Пистолет остался со мной. О нём никто и не вспомнил: должно быть, все, кому это могло быть интересно, решили, будто полицейский забрал его с собой в путешествие, из которого так и не вернулся. Жизнь в Радуге стала потихоньку входить в прежнее русло. Разоружать людей никто не стал: в отсутствие полицейского тут попросту не было достаточно авторитетного человека – лидера – который мог бы это сделать. Да и незачем было: в коллективе, где все более-менее мирно друг с другом сосуществуют, нет острой необходимости беспокоиться о холодном оружии в руках у каждого второго. Если бы люди захотели друг друга покалечить в пылу мелких бытовых конфликтов, они сделали бы это и без ледорубов и топоров. Некоторое напряжение, безусловно, было: оно копилось, и к этому располагала экстремальная обстановка, в которой все мы волею судеб оказались. Но пока это напряжение не грозилось перерасти во что-то опасное.

Юрин отец занял место полицейского в деле контроля за доступом к отделам торгового центра, постановки неотложных задач и распределения смен – например, в дозоре на крыше. Туда снова вернулись мы с Тохой, поочерёдно сменяя друг друга на посту. Лёха же отлёживался в кинозале. Ему не стало сильно лучше, но и хуже – тоже. У него по-прежнему болел живот, который снаружи теперь представлял собой одну сплошную гематому, но ни повышения температуры, ни бесконтрольной рвоты или судорог у него не наблюдалось, а это косвенно говорило о том, что внутренние органы серьёзно не повреждены. Словом, как потом сказала женщина, следившая за его самочувствием: «Жить будет».

В коридорах торгового центра сложно было уединиться: вокруг постоянно кто-то ходил и что-то делал. Лишь заперевшись в кабинке общественного туалета, я смог, наконец, достать из штанов ствол и… Так, нет, звучит двусмысленно. Но забавно: пожалуй, так это предложение и оставлю, не буду ничего зачёркивать. В общем, я вытащил пистолет, который доселе тщательно скрывал под толстовкой, и осмотрел своё новое приобретение. Как и любой, кто хоть раз играл в шутеры, я отлично знал, как вытаскивается магазин, как ставится и снимается предохранитель. Я не смог бы его полностью разобрать и опять собрать, но для базового пользователя имевшихся у меня навыков было достаточно. В магазине оставался один патрон. Ещё один был в стволе и со звоном упал на пол, когда я потянул затвор. Я испугался, что шум привлечёт чьё-нибудь внимание, и на всякий случай выглянул из кабинки, чтобы посмотреть, не зашёл ли кто в уборную после меня. Никого не было. Патрон я поднял и зарядил в магазин. Две пули. Количество смехотворное, если рассматривать пистолет как средство защиты от зомби. Но для того, чтобы припугнуть кого-нибудь или чтобы диктовать свою непреклонную волю пусть и не всему остальному мировому сообществу, но хотя бы паре-тройке каких-нибудь зарвавшихся отморозков, двух патронов хватило бы с избытком. В крайнем случае, всё это дело можно было использовать как источник шума, если снова возникнет такая необходимость.

Вновь спрятав пистолет за пояс джинсов и накрыв его толстовкой, я вышел в коридор. Я шёл по нему и чувствовал себя как-то по-особенному. Пистолет у моего брюха придавал мне ощущение полной защищённости – даже неуязвимости. Я поистине ощущал себя хозяином положения: тем, кому никто не указ, и кто сам волен приказывать, если на то будет нужда. Рольставни отделов и супермаркета внизу были по-прежнему опущены и заперты на ключ, но я чувствовал, что для меня они открыты. Что я могу, если захочу, войти куда угодно, и никто мне не помешает. Всего-то кусок металла весом меньше килограмма, а какая власть! Само собой, я не собирался хоть каким-то явным образом показывать её и уж тем более угрожать кому-либо – для этого мне попросту не хватило бы духа. Но чувство того, что я могу, если захочу, было бесценным и окрыляло меня. Интересно, так ли ощущали себя в своё время всяческие депутаты и представители административного аппарата, нося в кармане свои удостоверения и прочие бумаги, юридически закреплявшие их полномочия? С оружием за поясом я вдруг начал понимать всех этих субъектов с волшебными мигалками на гражданских автомобилях, про похождения и злоключения которых в интернете было столько роликов.

После обеда я лёг поспать, чтобы предстоящую ночную вахту нести бодрым и отдохнувшим. Когда вечером пришла пора сменяться, я поднялся на крышу и поздоровался с Тохой.

– Привет, – сказал я.

– Здоров, – ответил Тоха, – Чё там, как всё внизу?

– Нормально. Как тут?

– Путём. Мертвечины нет: как испарились все. Чё там Лёха?

– Отдыхает. Вроде, говорят, нормально дело. Жить будет.

– Ясно. А этот чё там? Задачи нарезает?

– Кто?

– Ну, который вместо мента теперь.

– А-а. Да нет вроде: делать-то особо нечего. Так только, текущие моменты.

– Понял. Ну чё, ты всё, заступаешь?

– Ага.

– Ладно. Я вниз пошёл тогда.

– Давай.

Тоха отдал мне рацию и направился к выходу. На полпути он остановился. Будто бы он что-то забыл, но не мог вспомнить, что именно.

– Слыш, я чё спросить хотел, – вдруг начал он, – А чё со стволом-то в итоге?

– С каким? – делано удивился я.

– С которым мент ходил всё. Он с ним ушёл, когда вы разминулись?

– Ага, вроде, – ответил я.

– А-а. Ну окей тогда, давай, счастливо.

И Тоха ушёл.

Ночь была холодной. Небеса заволокли тучи, и звёзд видно не было. Казалось, что вот-вот соберётся дождь. Я накинул на себя плед, взял термос, который догадался притащить с собой в наряд, и стал попивать горячий чай, вглядываясь в пустоту.

День 19

Утром, едва вернулся Тоха, я сразу же отправился вниз, чтобы как следует отдохнуть. Я попросил у Лёхи ключи от подсобки его магазина, чтобы отоспаться там, в тишине и покое. Лёха дал ключи и попросил вернуть, как закончу.

– И ещё это, – добавил он, – Опусти там шторку эту на входе, чтоб никто не шастал.

– Понял, сделаю. Спасибо, – ответил я.

– Да не за что.

Сон вышел знатным. Мне снился парк аттракционов и Ира, и то, как мы гуляли с ней там и ходили в какие-то места. Всё вокруг было смазанным и неоднородным, как это обычно бывает во снах, и мы лихо перемещались между пространствами, буквально телепортируясь из одной точки в другую. Мы ели сладкое мороженое, вкус которого я уже успел позабыть. На ней был белый сарафан с голубыми цветочками, так же легко и плавно танцевавший на ветру, как и её вьющиеся волосы. Она много улыбалась. Я, кажется, тоже.

Проснувшись, я сразу же написал ей. Рассказал обо всём, что произошло за последние дни и извинился за то, что давно не выходил на связь. Она была онлайн и ответила сразу же. Сказала, что у неё всё нормально, но припасы заканчиваются, и мало-помалу приходится начинать экономить. Звучало это любопытно: неужели до сей поры им с родителями удавалось не ограничивать себя ни в чём, и только сейчас они задумались об экономии? В ответ на это она сказала, что их кухня всегда напоминала собою схрон на случай ядерной зимы, и что на фоне бардака за окном и полной невозможности выйти куда-либо проблема продовольствия была для них сущим пустяком. Мне было радостно это слышать, но Ира не разделяла моего оптимизма. Для неё девятнадцать дней взаперти были нестерпимой мукой, а единственная отрада, состоявшая в том, чтобы подышать свежим воздухом на балконе, омрачалась необходимостью слушать стоны заражённых, толпами бродивших под окнами, и приглушённые щелчки автоматных выстрелов вдалеке. Она сказала, что с удовольствием поменялась бы местами со мной, на что я ответил, что с радостью принял бы сейчас её участь. Сошлись мы на том, что неплохо было бы нам оказаться где-нибудь вместе.

Я вышел на фуд-корт, чтобы получить ужин, который для меня технически представлял собой завтрак. Вместе с ужином я получил миску полнейшего недоумения от происходившего там. Перед собравшимися выступал человек, которого я раньше не видел в торговом центре. Он держал слово. Все – и даже Юрин отец – слушали его внимательно и сосредоточено: так, словно этот человек был новым шерифом в нашем скромном городке и сегодняшним вечером почтил визитом наш ковбойский салун.

– …Поэтому смотрите сами, – говорил человек, – Просто чтоб вы понимали ситуацию. Да, ясное дело, вся эта тема с магазинами – это похвально даже, если по ментовским понятиям судить. Но времена сейчас другие. Кушать же всем хочется, правильно? А деньги теперь как зарабатывать? Зарплата чё-то мне вот лично не приходила в начале месяца. Понятно, что у вас был расчёт, что всё утрясётся как-то. Поначалу оно так и казалось всё: ещё мальца – и всё, порядок восстановлен, эпидемия побеждена, все счастливы. Но уже месяц почти прошёл без малого. Новости в мире сами знаете, какие. В городе – аналогично, ничего хорошего не светит. Поэтому надо как-то выживать, надо как-то барахтаться. В общем, смотрите, времени до завтра даю, чё надо – берите сами, если есть куда идти – идите, если надо остаться – оставайтесь, не выгоним, приютим, обогреем. Завтра мы по-любому заходим, при всех раскладах. Если есть желание сейчас мне морду набить или ещё чё – ваше право. Но тогда не ждите, что мои пацаны с вами церемониться станут. Всё, как говорится, благодарю за внимание, всем всех благ. Выход найду.

На этом слове человек ушёл, и никто не отправился его провожать. Ещё какое-то время все сидели в такой тишине, словно им только что анонсировали многосуточный премьерный показ всего артхаусного кино, снятого человечеством, и явка была строго обязательной под угрозой смертной казни.

– Ну и чё делать-то теперь? – спросил, наконец, кто-то, обращаясь к Юриному отцу, взявшему на себя лидерские полномочия.

– Да откуда я знаю?! Надо подумать, – ответил он.