Ночные псы

Ночные псы
Георгий Панкратов

Предновогодние дни. Немолодой мужчина, работник архива, не может забыть девушку, погибшую много лет назад: пишет ей письма, которые никуда не отправляет, а остальное время проводит за чтением и сном. Во снах он путешествует по одному и тому же странному маршруту – в поезде метро, проезжающем без остановки вдоль берега моря – и слышит старую песню, когда-то врезавшуюся в память. Однажды он узнает о некоей особой зоне на отшибе города, где якобы проживают люди, лишенные городских благ и удобств. Повинуясь непонятному порыву, мужчина отправляется в эту зону.

Повесть является второй частью трилогии, начатой романом «Лунный кот».

Георгий Панкратов – автор журналов «Знамя», «Дружба народов», «Юность», «Новый мир», участник длинного списка премии «Большая книга» в 2020 году.

Содержит нецензурную брань.

Георгий Панкратов

Ночные псы

– Ну вот, смотрите. В начале 90-х, например, когда повсюду концентрировался ужас, и у всех в головах был этот ужас, в газетах много писали о сатанизме…

– Точно, сатанизм идеально подходил как модель для описания нового мира, который на самом деле состоялся гораздо раньше…

– Может быть, но я в данном случае не об этом. Вот тогда писали, например, что в каком-то дворе в спальном районе сатанисты – неустановленные, разумеется, поймали котенка и прямо вот посреди дня, на детской площадке, на глазах у прохожих и мамочек с колясками, выкололи ему глаза, а лапы – представляешь – какими-то здоровыми щипцами ему обрезали. И оставили там же умирать.

– Кошмар какой!

– И не говорите! Тот случай произвел впечатление на обывателя. Только, видите ли, в чем дело. Такого случая никогда не было. Его, как и многое другое, выдумал журналист. Писака, если быть точнее. Не знаю, может, приснилось ему, может, фантазии на большее не хватило. Но самое главное – какие-то отморозки, прочитав текст и вдохновившись им, «подвиг» выдуманных сатанистов повторили. То есть автор текста как бы создал реальность, которой без него никогда бы не было, и без которой объективно было бы лучше. Ну, по крайней мере, коту – уж точно.

– «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…»

– Выходит – так. Чем глупее, но при этом страшнее и увлекательнее чушь, тем с большим интересом ее читают. Тем не менее, вопрос: а стоило ли ее создавать, пусть даже до большинства адресатов дошел правильный, если здесь уместно так выразиться, посыл? Зато вот этот побочный продукт, которым стала практическая реализация отморозками того, что выдумала больная фантазия автора, – он состоялся. Ответствен ли автор за этот невольно созданный им продукт?

– Любопытный вы подметили момент, конечно… А смотрите, вот вам еще пример… «Американская история икс», помните, фильм был? Классический антифашистский фильм, его даже пропагандой можно назвать, настолько он правильный… Но качественный. И, надо сказать, изобретательный. Там был момент, когда главный герой, пока он еще не исправился как бы, заставил негра лечь на проезжую часть, открыть рот и зубами вцепиться в бордюр. А затем со всей силы двинул ему ногой в голову и повыбивал все зубы. Ужас! И вдруг спустя несколько лет в некоем российском городе, на другой стороне планеты, можно сказать, какой-то местный псих–скинхед повторил этот жест. Ему наплевать на мораль фильма, сюжет, он, может, его и до конца не досмотрел. Но этот художественный акт, с позволения сказать, запомнил. А не было бы фильма – и не догадался бы тот псих до такого, и человек – уж кто там был – не пострадал бы.

– На самом деле, таких случаев полно. Автор, художник, назовем его так, создает не просто текст или художественное произведение, акт, как вы сказали, а именно что новую реальность, и эта реальность не нуждается во всем остальном произведении, да и вообще в самих рамках этого произведения, и в нем самом как авторе. Она уже существует сама по себе.

– А кто знает, может, именно она первична? Ведь именно здесь мы имеем дело с настоящим реализмом. Не авторский замысел, не смысл, не мораль, не какое-нибудь там художественное чутье-нытье. Это она – реальность – пробивается через произведение с целью заявить о себе кому-то, не имея возможности пробиться напрямую. Ведь он-то, автор, полагает, что говорит совсем о другом. В итоге, вроде бы наполненный совершенно другим смыслом, художественный акт становится…

– Да и справедливо ли называть этот акт художественным после того, как он воплощает себя в реальности?

– Именно! Ох, уж мне эти сказочники! Нет, чтобы написать что-нибудь полезное, приятное! Право бы, запретил им писать…

Увлекшись, собеседники не заметили, как в маленьком кабинете, где происходил этот разговор, появился новый человек – неброско одетая женщина, на вид за сорок (впрочем, этот «на вид», конечно, у каждого разный; мы же говорим о двух мужчинах, расположившихся по разные стороны стола, заваленного всякими бумагами). Она хозяйничала на «кухне» – маленьком столе в углу помещения, специально отведенном для чая, кофе, а также бутербродов, печенья, салатиков и прочих нехитрых закусок. Женщина налила вскипевшую воду в маленькую чашку, затем потянулась за сахаром. Красное табло старых электронных часов высвечивало блеклые цифры 9 и 15 – без каких-либо знаков между ними.

– Опаздываем, – сокрушенно произнес, не называя женщину по имени, но очевидно обращаясь к ней, один из собеседников.

– Я гляжу, ни на что важное не опоздала, – устало ответила та. – А вам я вот что скажу. С нашей жизнью только и рассуждать, что о художественных актах.

– С какой такой нашей жизнью? – изобразил удивление мужской голос.

– С нашей собачьей жизнью.

– Хм… Ну это, конечно, возможно, – ответил голос, не меняя эмоций. – Если копать уж слишком глубоко. Но все же на вашем месте я бы поторопился с чаепитием. Вас вызывают в Самый главный кабинет.

– Как так? – растерянно переспросила женщина.

– Просили передать, – мужской голос произнес это как-то виновато, словно давая понять, что он не является инициатором вызова и вообще никакого отношения к нему не имеет. – Надеюсь, ничего особенного, какое-нибудь дежурное обсуждение.

Женщина обтерла руки какой-то тряпкой, нервно схваченной со стола, и с досады швырнула ее в мусорную корзину. Толкнула дверь и вышла в большой коридор. Спешно поправляя одежду, застучала каблуками, ускоряя шаг. Слева и справа мелькали однотипные двери, таблички с разными буквами, сливавшимися в чьи-то фамилии и должности, навстречу шли люди – кто-то из них кивал понимающе, завидев женщину, кто-то, напротив, отводил глаза, а кто-то делал вид, что ничего не знает, а может, действительно ничего не знал. Последних она приветствовала особенно тепло. Встречались и вообще не знакомые люди – они сидели перед кабинетами на редких стульчиках или нервно ходили взад-вперед возле очередной двери – кто-то громко ругался. Кто-то копался в телефоне, жизнь шла своим чередом, не зная о тревоге, поселившийся в сердце неброско одетой женщины случайным сообщением коллеги и усиливавшейся с каждым шагом, с каждым пройденным кабинетом, с каждым встретившимся лицом. У одного из кабинетов она чуть замедлила шаг и даже повернула голову, посмотрев на дверь «невидящим», как говорят в таких случаях, машинальным взглядом.

– Балабол, – беззлобно произнесла она.

Еще через пару дверей, в самом конце коридора, находился Самый главный кабинет. Женщина постучалась, затем, словно что-то вспомнив, нервно усмехнулась, открыла дверь и вошла внутрь. В приемной сидела молоденькая девушка, которая тут же вскочила со своего рабочего места и затараторила:

– Ах, не переодевайтесь – не надо, ради бога, – хотя женщина и не планировала переодеваться. – Проходите так, поторопитесь, вас очень ждут.

Женщина ответила кивком, обошла рабочий стол сотрудницы и подошла к еще одной двери, расположенной как раз за ним.

– Проходите же, пожалуйста, сегодня вызовов очень много, – тихо сказала девушка.

Отворив дверь, женщина вошла в просторное помещение с голыми стенами, выкрашенными в светло-синий цвет. Приоткрытые створки жалюзи впускали в комнату минимум света, необходимый лишь для того, чтобы хоть как-то ориентироваться в пространстве. Впрочем, рассматривать здесь было нечего, да и приходили сюда не за этим. Возле окна стоял стул, а к противоположной стене крепился экран, похожий на телевизор последней модели, если бы не одна деталь: экран был скрыт створками, как в объективах старых фотоаппаратов. Женщина уже бывала здесь и знала, что створки никогда не раскрываются полностью – лишь приоткрываются, являя взору сидящего на стуле сотрудника круг размером с обычную человеческую голову. Спустя какое-то время на экране появляется сам собеседник, называемый так, впрочем, для удобства. Разговора с этим собеседником неброско одетая женщина хотела бы избежать, но когда в Самый главный кабинет вызывают, чьи бы то ни было желания не учитываются – и это она также отчетливо понимала.

Женщина расположилась на стуле. Слово расположилась здесь тоже могло быть употреблено для удобства, но никакого удобства не было: намеренно ли, случайно, или, может, из экономии, стул для посетителей был самым маленьким из всех возможных стульев (по крайней мере, так о нем отзывались сами посетители), и самым жестким, а если говорить о спинке… да что о ней говорить, когда ее не было! Сомкнув ноги и сложив руки на коленях, как школьница в первом ряду актового зала, женщина на секунду прикрыла глаза и хотела было представить себя на море – это всегда помогало ей в стрессовых ситуациях, но створки раскрылись, и, вздрогнув, она увидела большой глаз – точнее, его изображение на круглом экране. Глаз был нарисованным, или, точнее, созданным в компьютерной программе, но не уступал по реалистичности настоящему, только увеличенному до размеров человеческой головы. Он мог вращать в разные стороны, сужать и расширять зрачок и даже закатываться, выражая неудовольствие. А что-то другое, по опыту общения с ним сидящей напротив женщины, глаз выражал редко.

Некоторое время они неподвижно смотрели друг на друга, видимо, привыкая.

– Здравствуйте, Бездушная машина, – женщина решила заговорить первой.

– Здравствуйте, – произнес голос со стороны экрана. Женщина всякий раз удивлялась, что голос не был механическим, ведь это, по ее представлениям, более соответствовало бы рисованному глазу, да и ситуации вообще. Но глаз разговаривал приятным мужским голосом, как будто бы из рекламы солидных часов, располагающим и в чем-то чарующим, но при этом не терпящим совершенно никаких возражений.

– Поздравляю вас с наступающим Новым годом! – продолжил голос с экрана.

К тому, что ее не называют по имени, женщина уже привыкла. Вероятно, это должно было укреплять в ней мысль, что она только винтик в системе, вполне заменяемый. Но ее всякий раз это нервировало. Впрочем, по словам коллег (большей частью бывших), машина никого не называла по имени.

– Супер! – коротко ответила женщина. – Поздравляю и вас.

В постоянной суете она и запамятовала, что совсем скоро – Новый год. Нет, она, конечно, помнила, что праздник будет, но ощущения этого самого праздника не было.

– Желаю вам всего самого наилучшего, – продолжала диалог машина.

– Спасибо, – повторила женщина. – И вам.

– Как ваши дела? – голос хмыкнул. – В целом?

– В целом неплохо, спасибо. Работаю.

– Это хорошо, – вяло отреагировала машина. – Это хорошо.

– Есть, конечно, определенные неровности, шероховатости, так сказать, – женщина все порывалась начать перечисление проблем, с которыми ей в последнее время приходилось сталкиваться с утра до вечера, с подробным изложением своих версий того, «кто виноват» и «что делать», но все-таки удерживалась: опыт подсказывал, что все эти «доверительные разговоры» бесполезны, особенно в этом помещении. – Но работаем над этим, устраняем, – она таки удержалась.

– Все правильно, шероховатости и неровности в нашей работе ни к чему, – ответила машина. – Даже так: в нашей работе они особенно ни к чему.

«А к чему вообще этот разговор?» – подумала женщина, но осеклась: в этом кабинете лучше было не думать. У нее еще будет на это время.