Камень, или Terra Pacifica

(Вскоре после того)

Стали прибывать сотрудники.

– О! Афонечка! – по-детски радостно воскликнула необъятная Роза Давидовна. И жарким чувством, всегда придерживаемым про запас, она припустила румянцу на глянцевые щёки, что благополучно, почти гармонично обрамляли пространный её рот, полный зубов из различных металлов.

Грузь называл её Необнятным Лепестком, остальные – Раздавитовной.

– Привет, Необнятный Лепесток, у тебя кнопки есть? – бесстрастно сказал он, закрывая наглухо своё частное собрание женских портретов, – надо бы карту восстановить.

– А, это вчера такая ветрища была, мои протоколы аж в коридор вынесло.

Роза Давидовна совмещала должность учёного секретаря с основной работой, хотя с какой именно – не знало даже начальство.

– Моё почтение, Раздавитовна, с приездом, Афанасий Григорьевич, держи кнопки, – сказал младший, но самый умный научный сотрудник Иван, едва начиная входить в дверь с лестничной площадки.

Следом за Иваном, почти наскочив на него в дверях, но, продолжая научную беседу, начатую, по-видимому, ещё с начала рабочего дня, быстро вошли, никого не замечая, просто научные сотрудники: Нестор Гераклович Полителипаракоймоменакис и Борис Всеволодович Принцев.

– …зался совсем другой. Я не поверил, – досказал Принцев.

– Правильно, у того случая нет прецедента, – подтвердил его собрат по науке, – Возьми, к примеру, курную избу и русскую печь. Ведь курная изба тоже собственно печь. Её топят и в ней живут. А русская печь в избе – уже вроде бы матрёшка, печь в печи, вернее, изба в избе. Ведь в ней порой даже моются…

– Ну, Нестор, ты ловишь мысль на ходу. Тот тип тоже настаивал, будто Пациевич использовал принцип матрёшки.

– Ну да, этак и шифоньер в комнате позволительно считать олицетворением принципа матрёшки, ведь в шкафах тоже иногда живут. Знаешь, смотря что полагать подобием чему-нибудь…

– А почему это вы входите в помещение и не здороваетесь? – с интонацией интереса в голосе молвила Роза, одновременно сделав морщины невинности на лбу.

– Мы уже давно тут, успели даже кофе сходить попить, поэтому пусть изволят здороваться первыми те, кто позже приходят на работу, – сказал Принцев с укоризной.

– А, привет, – продолжил он, сменив упрек лаской, обращаясь к Афанасию на фоне расчленённой карты, – извини, чрезвычайное происшествие, это учёному секретарю нашему жарко от работы стало вчера, она сквозняк устроила, вот карта твоя…

– Я знаю. Но фотомодель вы всё же спасли от сквозняка.

– Фотомодель? Ах, да, Нестор её с полу поднял и спас, он у нас единственный настоящий мужчина, – уверенно и слёту сказала небольшая суховатая, но не без пикантности женщина, переступая порог помещения, – здравствуйте, кого не видела.

Каждый по своему ответил на приветствие, но не придал значения версии вошедшей женщины, по имени Леночка, о единственном настоящем мужчине в лице Полителипаракоймоменакиса. А тот не преминул принять комплимент не иначе как должный.

(Вместе с тем)

Затем в помещении утряслась рабочая обстановка. Время-то самое, что ни на есть рабочее, околополуденное. К тому же, оказывается, подоспело начало проведения научно-технического совета. Основной докладчик, правда, запаздывал, поэтому люди учёные продолжали умственно разминаться.

Борис Всеволодович спросил у своего коллеги:

– Нестор, ты как недавний геолог, а значит кое-что смыслящий в географии, скажи, почему Греция называется Грецией?

Тот поднял одну из лохматых бровей, не стал отвечать.

– Не знаешь, – Принцев несколько раз хмыкнул, – тогда я тебе поведаю истину. В античную эпоху, когда там жили древние эллины, туда ездили русские люди. Отсюда, из холодной России. Погреться чтобы. Грелись они там. Вот и стала с тех пор та земля называться Грецией.

– Ага, – Леночка решила подыграть Принцеву,– а Эгейское море так называется потому, что с перегрева заезжие русские люди с острова на остров вопили “Эге, эге!” Общались они так.

Нестор смачно в себя произнёс звук “Ц”, отшатнулся от всех. Он ведь в былые институтские времена занимался грандиозным проектом вообще переноса земной оси. По его задумке Северный полюс должен сместиться на континент, а точнее в Северную Америку, тогда как Южный полюс съезжал в Индийский океан. Живо изготовлялась новая ледяная полярная шапка, а старая, антарктическая, таяла, но медленно. Уровень мирового океана снижался, обнажая шельф. Земли нашей страны значительно увеличивались во всех направлениях бывших морей, а чукчи, оказавшись на экваторе, стали бы чернокожими. Были другие варианты. Скажем, воткнуть полюс прямо в Багдад, покончив, наконец, с очагом терроризма, при этом Петербург сохранил бы за собой белые ночи, а чукчи всё равно оказались бы чернокожими…

Никто более не стал издеваться над Полителепаракоймоменакисом. А докладчик так и не появлялся. Поэтому разминка снискала неожиданное развитие.

– Значит, заявляете принцип матрёшки, – сказал тихо Грузь и преждевременно хмыкнул, ещё не запуская мысль в ассоциативную цепочку.

– Да, – обрадовано ответил издалека Иван, – каждый использует свой принцип матрёшки, то есть, вложения или облегания. Но здесь речь идёт о некой целостности. Предметы физические, теоретические, образные, любые, помещаются внутри друг друга до безумного количества. Они подобны по сути своей. Вместе с тем, сколько бы их ни произвелось, они вкупе являют единую целостность. Но и порознь они обладают целостностью сами в себе.

– Умно ты говоришь, Иван, а вот как раз образности-то не хватает. Надо бы пример толковый выставить. Ты готов выказать пример? – заметил Нестор Гераклович, оправляясь от шпилек своих коллег.

– Я тебе преподам такую образность, – сказал Принцев. – Тончайшее пространство измельчается тоже востреньким таким временем и заливается безумно великим числом, и всё это тесто пухнет на дрожжах массы, образуя вселенную по имени «энергия».

– Что это? – Нестор выставил на него тяжёлый взгляд.

– Это уравнение: Е=МС

, – мигом сообразил Иван.

– Да ну тебя, – Полителипаракоймоменакис махнул рукой, – надоел уже.

Иван способен ответить на любой вопрос не только из-за наиболее сильного здесь ума, но и потому что работает одновременно во всех отделах института. У младших научных сотрудников так заведено.

– Пациевич, о котором вы оба только что упоминали, тоже нашёл пример, – сказал он.

– Такой же?

– Пожалуй, получше. Он мастер. Не только “тот тип”, по выражению Бориса Всеволодовича, знает о его фокусировании пространства. Все знают. Помните, что он вытворял, ещё когда у нас работал? У Афанасия. Всё шумел, мол, не дают ему тут развернуться. Вещи всякие передвигал, а места мало. Нынче у него персональная мастерская в Ухте. Достаточный простор для опытов. Он вольготно вкладывает подогнанные пространства одно в другое. Получает матрёшку. Такая у него забава. Там ходы и переходы. Там всяческие игры. Вы знаете из последних публикаций: он сумел сотворить фокусы не точечные, а линейные. Ну, точке фокуса придал значение бесконечности. Получил фокусную линию. Игры с ходами, с переходами – потрясающие. А потом, но это ещё не всем известно, он уже фокусные линии развернул до бесконечности, создав фокус-плоскость. Матрёшка. Что делается с прыжками в тех пространствах в таком фокусе – не вообразить. А если выйти на сферический фокус? Тут уже такие чудеса пойдут, что описать их трудновато. Матрёшка. Но можно ещё дальше пойти. Взять да переметнуться на время, о природе которого никто ничего не знает, но впихивает его тоже как матрёшку во всё, куда попало. Что если научиться и его фокусировать, подобно пространству? О-го-го. Или с массой повытворять всякое. Оно тоже не возбраняется его уму. Найдутся и в ней свои готовности неуёмных превращений. Забавляйтесь, господа, забавляйтесь. Да уж, таково довольно обычное занятие многих из нас – копаться в том, чего не знаешь. Оно и есть любимая наша забава. И безусловно – добиваться там невиданных успехов. Но вдруг, если дальше пойдёт наш Пациевич в любимых развлечениях – соберёт все проявления мироздания в один суперфокус? Тоже любопытная матрёшка.

Иван застопорил полёт мысли, беззвучно хихикнул и оглядел присутствующих.

– Однако, – сказал он, – всё такое относится к случаям замахивания на построение необдуманного сверхграндиозного сооружения, не имея на то соответствующей потенции. Я вот боюсь, что автор, который нас тут сочинил, побалуется, побалуется, да соблазнится на подобную или иную грандиозность, а потом не сдюжит. Вот и не видать нам никому и никогда света белого.

(Между прочим)

Мы, конечно же, не обидимся и почти не обратим внимания на эту реплику, проведём её мимо ушей, поелику не собираемся ни заигрывать, ни дискутировать со здешними героями, а со слишком умным, и подавно.

(Далее)

А вот Нестор Гераклович мгновенно загрустил, будто от невкусного обеда. Но потом взгляд его слегка осветился надеждой: нетушки, ребятки, я-то лично такого уж не допущу.

– Нет, Вань. Ну его, этого факира-Пациевича в баню вместе с его фокусами, – сказал он, опустив равнодушный взгляд на пол, словно обронил туда не очень полезную вещь. – Поведай лучше эту, забыл, ну, красивую байку о соединении несоединимого. Ты мне уже рассказывал, но я позабыл. А другие твои сотрудники ничего такого не знают. Пусть хоть немного поразбавят свои узкие специализации разделённого труда. У нас ведь каждый по разным отделам тихо занимается мелкими темами, шкурными, но незаметными, а общей работы для всех почти нет. Ну, кроме той, завалящей работёнки, присланной нам из Первопрестольной, настоящей скучищи о вещевом творчестве.

Нестор, криво усмехаясь, обвёл тусклым взглядом окружающих и, в ожидании их поддержки в оценке новой научной темы, добавил:

– Вещевое творчество, надо же такое придумать. Ну, на кой пёс? Вещи заранее, по своему нутру мёртвенькие, и творчества даже унюхать не могут. А нас уверяют: нет, говорят, имеют они там потенцию; нет, говорят, вещи – творцы похлеще людей; нет, говорят, вещи творят бесподобные создания, под названием «стоимость». Ну, стоимость, да – лучшего произведения не сыскать. Ах, молодцы, вот какие они могучие творцы. Восхитительно. Рынок они, видите ли, творят, вздорный, но особый и величественный мир, пребывающий сам по себе, вроде кота. Гениально. Но где здесь творчество? Не вижу и не слышу его сладких плодов, а неприятностей полный огород. Меня от такого художества начинает подташнивать.

Но никто не рискнул его поддержать. Тема пока никем всерьёз не осваивалась, авторитетный докладчик по этому поводу, хоть и ожидается, но не появляется, и вряд ли сегодня появится. Каждый сотрудник ознакомился лишь с “рабочей программой”, до конца не утвержденной институтским начальством. Нестор не стал вторично обводить взглядом своих коллег, внутренним чувством интуитивно поймав несвоевременность подачи материала для дискуссии, и снова обратился к Ивану: