Камень, или Terra Pacifica

– Здесь прописки не требуется. Здесь необходимо иное. А пока, я думаю, нам придётся отбыть назад, домой.

Первопроходец линейных, плоскостных и более продвинутых фокусных шлюзов, коридоров и прочих русел – чего-то недоглядел в своём проекте бытия. Что-то у него вышло просто замечательно, а где-то проскочила помарочка. Участки избирательные хороши, бюллетени вроде бы настоящие, агитация сколотилась недурная. Даже некоторое любопытство народных масс пробудилось, перешло в бодренькое действие. Одним словом, кампания сложилась как нельзя лучше. Но явно проступили помехи. Надо бы ещё поработать.

(Вскоре после того)

– Ну дела, – Пациевич напряжением глаз и ещё чем-то остановил действие «проницателезатора» (может быть, от таких упражнений глаза у него стали «рыбьими»). Сел на пол. Соображения так быстро проносились у него в голове и, пожалуй, не только в голове, что он не успевал их отчётливо различать и ловить.

Окна в помещении отсутствовали, из-за чего пасмурная, ветреная околополярная непогода не могла заглянуть внутрь. Низкие тучи тяжёлыми животами проползали по крышам, колючий морозящий воздух скрёб по стенам, тьма клубилась от горизонта до горизонта, заволакивая тучи, воздух, крыши, стены. Дома ухтичей, со всех сторон окружающие странную станцию, считающейся тут научной, не выпускали ни лучика света из наглухо занавешенных окон. То ли занавески у них сделаны из чего-то очень толстого, то ли здешние горожане, все как один, привыкли очень крепко спать в непогоду круглые сутки. А, вдруг, наш Пациевич, именно он ухлопал всю световую энергию внутренностей городских помещений, а также космическое освещение окологордского окружения на сеанс проницания цепи пространств и времён Земного Шара, не оставив её даже на тусклые огоньки? Правда, Нестор нашёл бы природу этой тьмы иною.

(Вместе с тем)

Пламя свечи, стоящей подле аквариума с рыбами экваториальных морей, дрогнуло, вытянулось горизонтальной полосой. Пациевич и Наденька одновременно обернулись в сторону двери. Та слегка отошла, и в неё кто-то постучал, изображая звуком некий ритмический знак. Затем в узкой щели показались два объекта: курчавая голова Нестора Геракловича и тонкий с наростами палец Бориса Всеволодовича.

– Заходи, Бориска, он здесь, – шепнул Нестор Принцеву прямо в ухо, скрываясь на мгновение за дверью. Но тут же, открыв её настежь, они оба вошли.

Принцев криво сморщил лоб, увидев здесь человека женского пола. Такое заметное выражение лица говорило о том, что они либо давно известны меж собой, но теперь возможное знакомство приносит вред, либо Принцев попросту женоненавистник. Но лицо Нестора Геракловича, напротив, растеклось в откровенной улыбке счастья.

– Это Надежда Петровна, моя ученица, – сказал Пациевич, перехватив взгляды гостей и вставая с коврика.

– Угу, – Полителипаракоймоменакис уменьшил улыбку до ухмылки, подал руку Наденьке, – Нестор, кхо… – и причмокнул её узкую ручку на своей широкой ладони.

– Здравствуйте, – почти официальным голосом издал приветствие Принцев, повесив на себя маску безучастности в совершенно случайном для него теперешнем визите. Вроде он просто сопровождает Нестора, но не знает и знать не хочет, по какому поводу и что здесь происходит. Хотя сквозь маску внешнего безразличия изнутри глаз просвечивал пытливый взгляд, как бы неподвижный, но окольно охватывающий всё поле зрения.

– Ах да, привет, привет, – спохватился Нестор, вспомнив об этикете, и, выдержав паузу приличия, отошёл в дальний угол помещения.

– Жарковато у вас, – Борис Всеволодович расстегнул молнию куртки, зашарил глазами по стенам в поисках то ли признаков отопительной системы, то ли вешалки, то ли, предположим, красного угла, чтоб осенить себя крестным знамением. Его левая рука дрогнула, слегка поднялась, но затем вяло повисла.

Впрочем, последнее, скорее всего, в наименьшей степени понуждало его зрение на поиск, поскольку такая привычка слабо передаётся генами. Но оно тоже, наверное, добавляло невеликую долю в его минутку растерянности.

– Это не здесь, – будто просыпаясь, со сдерживаемой зевотой сказал Пациевич и задвинул вверх перенапряжённые глаза.

– Вот, Боря, говорил я тебе, это всё он, это всё его рук дело. Или не рук, а хитроумных его орудий. Мало ли чем ещё он умеет пользоваться, – Нестор сделал рот трубочкой, придавая оттенок эвристической уверенности в полувопросительной интонации, – а главное, звонит, будто не знает ничего, не ведает. Афанасия ему, видите ли, позовите.

– Ну, Торик, ты слишком торопишься с догадками, – ответил на его слова Принцев, начав снимать куртку через голову. По-видимому, заело молнию.

– Ребята, вы о чём? – Пациевич настороженно покосился на гостей.

– О чём? – Нестор нагнулся, отёр пальцами пол и, исследовав прилипшую к ним пыль, уселся на корточки, – значит так. Грузь пропал, тобою пропал, это ясно, как день. А ты говоришь: «о чём».

– Ну.

– Афанасий исчез, растворился! А ты кончай притворяться, браток.

Принцев, наконец, одолел куртку. Застыл в молчании.

Лицо Пациевича наглядно свидетельствовало о том, что голова у него снова стремительно простреливается острыми соображениями. Остальное тело ничего не показывало.

***

Острота соображений всё сильнее и сильнее преображала облик Пациевича: его лицо заметно обретало всё более и более острый вид, а тело, хоть скрытое одеждой, прямо на глазах сужалось, то есть одежда на нём становилась просторней. Когда он весь вконец похудел, и его тонкое тело выпрямилось, подобно натянутой струне, он дрогнул, а затем тихо, устало промолвил:

– Кажется, я понял.

– Да, кажется, я понял и, наверное, точно понял, – повторил Пациевич, заостряя на лице Полителипаракоймоменакиса долгий взгляд, тонкий, проницательный, словно бы некий луч лезероподобного аппарата.

Тот на минуточку поднял голову от пыльного пола, где успел исписать вокруг себя мизинцем почти всю его поверхность, мало кому понятными геометрическими построениями, различными иными знаками самой, что ни на есть, высшей математики. Он, по своему обыкновению, когда пребывал в вынужденном состоянии ожидания и ничегонеделания, принимался изобретать и доказывать себе головоломные теоремы с нарастающей сложностью. Теперь, под впечатлением недавней “байки” Ивана о приключениях абсолютного ничего, он пытался найти им объяснение через абсолютную бесконечность. Мы, если это занятно, попробуем рассказать о смысле знаков на пыльном полу.

Ось. Для него ось – изначальная суть Вселенной. Во вращении, в координатах, в симметрии… Сейчас он занят симметрией. Вот ось, построенная из нуля, из ничего. Она у него для примера, где по одну её сторону живут числа положительные, по другую – отрицательные. А вот ось, построенная из бесконечности, из всего. Она – его нынешняя забота. Она распирает мысль, делает её неуёмной, чем-то напоминает истинное благородство. Что это за симметрия? По одну сторону оси – наверное, все числа, означающие некую точность, законченность. Отрицательные, положительные. Они функционируют в потоке времени. Время – их мать родная. Здесь. А по другую? За бесконечностью? Вот. Сейчас-то, учёный-важнист занимался выискиванием этого неизвестного. Мы знаем: чтобы вычислить неизвестное, надо выстраивать уравнения. Это он делал вперемежку с геометрией. По большей части фигурировали математические корни разных степеней, что свидетельствовало о глубине поиска. Однако повсюду выскакивали иррациональные числа, которые числами-то назвать нельзя. Они ведь точными не являются, у них – многоточие. Нестор их складывает в стороночку. Соображает: ведь нечто иррациональное существует благодаря именно бесконечности, именно этой его оси, вокруг которой вертится его мысль. Вот оно как. Нет бесконечности, их тоже нет. Правильно? Значит, бесконечность, если она – ось, делит знаки нашей вселенной на рациональные и иррациональные? Да что – знаки! Миры! И полушария человеческого мозга свидетельствуют о том. Зачем иметь одно полушарие рациональным, а другое иррациональным, если вселенная другая? Кажись, нашлось искомое. Или?..

– Да чего ты заладил, «я понял, я понял», японец, понимаете ли, отыскался, – ворчал Нестор, уткнув мизинец в одно из промежуточных звеньев не до конца отработанного доказательства только что сочинённой «золотой» теоремы соотношений чисел и нечисел, по обе стороны от бесконечности, – я сам тут ещё не до конца разобрался.

Геометрия – бескорыстная любовь Полителипаракоймоменакиса. Ей он отдаёт всё свободное время. Или она вообще у него настоящий и единственный конёк. Она как раз позволяет ему обрести черты многогранности в собственной натуре. Ну, выдающуюся роль массы в Божьем мире как одну из граней горячего внимания он тоже активно изучает, по-отечески обожает. Более того, в мире весовых категорий он даже кое в чём преуспел. Но до сих пор стеснялся опубликовывать слишком, по его мнению, грубые проекты. Непосредственное передвижение в любой физической среде на основе направленного давления – задача транспортная. Она его занимает, но к творчеству такое занятие имеет отношение символическое. Вернее сказать, вообще тут нет даже запаха творчества. Сравнение с прорывом творчества из скуки, в минуты слушания тогдашней байки Ивана – не оправдание такой затеи. Нет красоты. Механика сплошная. Нестор лишь иногда рассказывал о скучных транспортных открытиях закадычным и новым знакомым, будто они чисто житейские. Да. А вот, скажем, сотворение мира из точки – иное дело. Тут мысль полётная. Геометрическая. Иван молодец. Вдохнуть жизнь в точку, в начало, дабы она завибрировала. И пошло: все пространства пошли, все формы пошли, все времена, все веса, вообще всё пошло. Только вдохнуть-то надо не просто, а с особым отношением, с золотым отношением. Тут и вибрация будет золотая, тут и формы золотые будут, вечные. Опасайтесь, господа, бездумно вдыхать в точку – можете урода получить.

– Понял, как будешь выкручиваться, что ли? – сидя на корточках, он продолжал ворчать и зашаркал обеими ногами, быстро стирал всё им написанное и начерченное, поскольку не вышло пока настоящей симметрии по оси бесконечности.

Нестор как бы вытанцовывал сиртаки вприсядку, придерживаясь некой оси. Возможно, движениями он заменял ещё не уловленные им взаимоотношения вещей по противоположным сторонам от бесконечности, создавая блистательную картинку бытия. Хотя, и в завидной виртуозности профессионального танцовщика, мы бы не отважились отказать ему.

Затем он встал и, задержав ненадолго удовлетворённый взор на не до конца стёртых знаках, отошёл подальше, к стене. Опершись о неё спиной, вцепился всеми девятью пальцами в свою местами ещё кудрявую шевелюру. Как на давно забытой производственной гимнастике, он сделал ноги шире плеч с наклоном головы вперёд. Через пару секунд культя его указательного пальца правой руки многозначительно уставилась по направлению к Пациевичу.

– Чего ты понял?

***

Панчиков проснулся столь же незаметно для себя, сколь и заснул. А прозрачное небо по-прежнему глядело в незашторенное окно.

– Приснится же такое, – сказал он сам себе вслух, поднимая лицо от подушки, посмотрел на будильник, подаренный ему женой ещё в первую годовщину их совместной жизни. Обе стрелки не без намёка фосфоресцировали в тесном единении на семнадцати минутах четвёртого, указывая точно на восток-юго-восток невидимой карты. Пётр Васильевич повернул взор вместе с головой в ту сторону, куда указывало согласие стрелок будильника. Он мысленно продлил его кривую линию за горизонт, ещё дальше, на противоположную область планеты, до того места, где на белой земле он минутой назад участвовал во всенародных выборах лидеров местного самоуправления. А потом отдыхал под тёплым предполуденным солнцем, сияющим к северу от зенита и движущимся против часовой стрелки. Зачем и по какому поводу он там очутился, мысли не возникало. Жизнь многогранна и непредсказуема. Задержав на малое время кривой взгляд на земле вновь заслуженного гражданства, он быстро притомился. В общем-то, смотреть туда удобнее было бы просто прямо: сквозь пол и всю остальную земную твердь. Панчиков снова уронил в помятую подушку сдавленное сном лицо вместе со взором.

***

Пациевич отвернулся от всепожирающих очей Нестора Геракловича. И, поймав растерянно-сочувственный или вконец расстроенный взгляд Наденьки, сказал:

– Я всё понял. Есть единственное направление – вперёд, вдаль. Всюду перспектива. Пространство, время, масса, всё остальное состоят из одного «вперёд». Вперёд во все стороны. Назад безнадёжно. Позади – значит – внутри. Нельзя попасть внутрь точки. Я думаю, что пространство в принципе оптическое. Не изображение пространства на сетчатке глаза или на фотоплёнке, а само оно. Там-сям наше многомерное пространство фокусируется, преломляется, создавая всё многообразие вещества. В общем-то, здесь как раз находится принцип, на котором основан мой «проницателезатор». Многократно фокусируется пространство любого вещества, в том числе самого наблюдателя. Главное, достичь одинаковости фокусирования. А потом, попав точно в нужное фокусное расстояние, вы окажетесь в совершенно ином месте. Гуляйте себе там, не забывая о расположении основного фокуса. Возвращайтесь на необходимое расстояние от него, и вы снова тут.

– Я уже давно знаю, что ты занимаешься фокусничеством, – проворчал Нестор, пряча остаток указательного пальца в ладонь, – экая новость.

Пациевич не оскорбился. Он, скорее, опечалился собственной неполноценностью исследователя и продолжил:

– Всюду мы имеем дело с универсальным законом перспективы. Тут всё одно: близкое – далёкое, настоящее – будущее, тяжёлое – лёгкое. Почему вот нельзя путешествовать в прошлое?

– Да, почему ты нам запрещаешь иметь такую радость? – съязвил Нестор.

– А потому, что есть вездесущая перспектива: расстояние в пространстве, будущее во времени, ослабление притяжения. Назад во времени – аналогично тому же, что назад во взгляде или внутрь собственного веса. Такое невыполнимо. Любое движение бывает исключительно вперёд. А перёд – совсем не конкретное направление. Перёд – вообще всё и вся находящееся вне точки покоя… Нестор, ты, кстати, какое-то подобие тому рисовал на полу недавно. Да, а называемые словами направления “назад”, “влево”, “вправо”, “верх”, “вниз” – так тут просто взаимная относительность всего, впереди лежащего.

Нестор удовлетворённо хмыкнул.

– Как бы ты без меня жил, – сказал он.

– О прошлом доступно только знать, но не видеть – словно бы не слыша Нестора, продолжил Пациевич, – а всякое знание, как известно, опосредовано и запутано.