Юнец втягивает воздух, сбивается с ритма – на миг, но этого хватает. Короткий удар в голову – мальчишка валится в траву, тихо, как срубленное дерево.
– Отойдите, – говорит Стефан двум другим. – Достаточно. Не хочу драться с божьими людьми.
Крупный мягко смеется – зубы такие белые, что в темноте сверкают. Стефан еще успевает пригнуться, уходя от удара кривой сабли, – когда Ротгар успел зайти сзади?
– А ну иди сюда, нечистое семя. – В голосе должен бы звучать гнев, но его там нет – вообще нет эмоций. Анджеевец теснит Стефана подальше от дороги, от лошадей. В открывшемся вороте у него Белта видит тот самый медальон – а потом уже не видит ничего, кроме пляшущих лезвий. Сабля ходит размеренно, как мельничный жернов. Стефан задыхается – уже непритворно. Анджеевец быстрее, опытнее Стацинского; это вам, князь, не с детьми сражаться… Просто, без изысков, неутомимо. Смертельно.
Земля скользит под ногами. Только бы не оступиться, только бы…
Он забыл про третьего. Отступив – почуял его за спиной, рванулся в сторону.
– Смиритесь. – Голос как сквозь вату в ушах. – Смиритесь. Хватит. Умрите человеком.
– Князь, с двоими вам все равно не справиться, это глупо…
Он сумеет. Их всего двое. Отойти к дереву, быстрее… не пускать за спину… что ж он так устал, рука еле движется, а эти двое как заведенные…
И солнце светит с медальона, слепит, яркое, безжалостное…
Пот залил глаза, и Стефан не сразу увидел, как пикирует сверху что-то черное, крупное, вклинивается между ним и анджеевцами. Будто клок ночного неба оторвался и слетел на землю. Монахи на миг застыли, вытаращив глаза, и тут же, опомнившись, разом бросились на крылатого. Но его было не достать, он скользил между монахами легко и бесшумно, как кусок черного шелка. Стефан едва успевал за ним следить – перед глазами было размыто. Увидел только, как сперва валится на колени брат Ротгар и тут же с разрубленным горлом отлетает третий.
Войцеховский остановился, отер темные капли со щеки и со вкусом облизал пальцы.
Стефану едва заметил своего спасителя; ему хватило увидеть кровь, выхлестнувшую из горла брата Ротгара. Голова закружилась, будто он не ел невесть сколько дней. Даже руки задрожали, когда он представил себе, как рухнет на колени у тела, приникнет к ране и станет пить, давясь и захлебываясь, слизывая яркие капли с кожи и с подгнившей травы. Это не могло быть плохо, не могло быть неправильно, что может быть плохого в утолении жажды?
– Постойте, – Войцеховский удержал его за локоть, – он уже мертв. Не стоит пить мертвое, это… не способствует пищеварению.
Стефан отшатнулся, судорожно нащупал на груди образок, сжал.
Мать добрая… да что ж это.
Образок был теплым на ощупь, будто все еще хранил тепло рук Юлии. Жажда слегка отступила. По крайней мере, он уже мог думать. Стефан отвернулся от тела, задышал глубоко, вбирая в себя влажную зябкую свежесть леса, кисловатый запах хвои, гнили от прошлогодних листьев.
– А, – сказал вампир, – вот этот живой… Только осторожнее, серебро…
Стацинский лежал в забытьи, жалостливо раскинув в стороны тонкие руки. Хоть рисуй картину – младая жертва на поле брани. И надо же было…
– Не нужно, – сказал Стефан.
Войцеховский отстранился торопливо, как человек, совершивший бестактность.
– Разумеется, это ваша добыча, князь. Я бы никогда не польстился на чужое…
– Я не собираюсь его трогать, – сухо сказал Белта.
– Медальон можно убрать. Попробуйте подцепить лезвием…
– Не собираюсь, – повторил Стефан.
Войцеховский посмотрел искоса.
– К чему такое милосердие? Это не невинная жертва, это человек, который сам пришел убить вас.
Стацинский дернулся, застонал, попытался перевернуться на бок.
– Вы просто не знаете, что это за кровь, – вздохнул Войцеховский. – Такой возраст, такой темперамент…
Мать предобрая. Они и в самом деле обсуждают это… как светский обед.
– Пойдемте, – позвал Стефан. – Пойдемте отсюда.
Дело сейчас было не в Вуйновиче и не в матери Стацинского – он просто не хотел, чтоб юнец становился добычей. Противник, враг, пусть и неприятный, – но не добыча.
Оставлять раненого волкам было неловко – но надо уходить, и быстрее. Дорога проезжая, Стацинского кто-нибудь подберет. Вряд ли тот станет объяснять, как именно заработал рану. Скорее всего, сюда пришлют следователя… здешним следователям не привыкать иметь дело с кровопийцами.
С людьми твоей крови, как сказал бы пан Ольховский.
Знать бы еще, как анджеевцы оказались на этой дороге…
– Кони у них привязаны недалеко, – пояснил усевшийся на облучок мрачный Войцеховский. Будто бы мысли читал… может, они и это умеют. – Я видел, когда летел над лесом. Что же вы ездите по таким дорогам без сопровождения, мой светлый князь?
Сейчас это и самому ему казалось глупым. Но так не хотелось брать с собой соглядатаев, и потом… Это ведь родная страна. Здесь никто не тронет.
– Наверное, потому, что могу рассчитывать на вашу помощь… – Голос Стефана слушался плохо.
Вампир поводил рукой перед лицом кучера, щелкнул пальцами: тот распахнул глаза, будто по команде. Войцеховский поморщился. Они забрались в карету, и кучер тронул, как ни в чем не бывало зычно погоняя коней. Стефан отыскал бутылек с эликсиром, торопливо отпил жгучей жидкости прямо из горлышка, откинулся на сиденье. В карете было тепло, надышано, тихо. Стефан на несколько минут прикрыл глаза, и ровный конский топот едва не усыпил его.
Он потряс головой. Сказал Войцеховскому:
– Я очень признателен вам за вмешательство.
– А по вам и не скажешь, – откликнулся вампир. Он барабанил белыми пальцами по дверце кареты и, кажется, был не в настроении.
– Отчего же.
– У вас есть пистоли?
– В ящике, – смутился Стефан.
– Я бы советовал вам зарядить их и носить при себе. По меньшей мере, по эту сторону Стены. Для человека в вашем положении вы непозволительно беспечны.
Стефан как завороженный глядел на его пальцы. Тонкие, неестественно гладкие и белые. Он не понимал, как другие обманывались, принимая Войцеховского за человека. Живого человека.
– Я на самом деле безмерно вам благодарен. Я недавно только узнал, что вы обо мне пеклись с рождения. Отец не хотел рассказывать.
Вампир рассмеялся:
– Зная князя, я не удивлен…