Милый друг

I

Жорж Дюруа вернулся к своим прежним привычкам. Устроившись в маленькой квартирке нижнего этажа на Константинопольской улице, он вел теперь благоразумный образ жизни, как и надо было человеку, готовящемуся к новой жизни. Его отношения с госпожой де Марель приняли супружеский характер, словно он заранее готовился к предстоящему событию. Его любовница, удивленная спокойной размеренностью их связи, часто говорила, смеясь:

– Ты еще скучнее моего мужа; право, не стоило менять.

Госпожа Форестье все не приезжала. Она задержалась в Канне. Он получил от нее письмо, в котором она извещала его, что приедет только в первой половине апреля, ни словом не намекая на то, что было при их расставании. Он ждал. Он решил жениться на ней во что бы то ни стало и пустить в ход все зависящие от него средства, если она начнет колебаться. Но он верил в свою счастливую звезду, верил в неотразимость своего обаяния, подчинявшего ему всех женщин.

Коротенькая записка предупредила его о приближении решительной минуты:

«Я в Париже. Зайдите ко мне.

    Мадлена Форестье».

И только. Он получил это письмо утром, с девятичасовой почтой. В тот же день в три часа он явился к ней. Она протянула ему обе руки со своей прелестной приветливой улыбкой, и в течение нескольких секунд они пристально смотрели друг на друга.

Потом она прошептала:

– Как вы были добры, что приехали ко мне в те ужасные дни.

Он ответил:

– Я сделал бы все, что бы вы мне ни приказали.

Они сели. Она стала расспрашивать его о всех новостях, о Вальтерах, о всех сотрудниках, о газете. О ней она часто вспоминала.

– Мне очень недостает ее, – сказала она. – Я журналистка в душе. Что делать, я так люблю это ремесло.

Она замолчала. Ему показалось, что он уловил нотку призыва в ее улыбке, в тоне голоса, в словах. И хотя он дал себе слово не ускорять событий, он все-таки пробормотал:

– В таком случае почему бы вам… почему бы вам… не продолжать… заниматься… этим ремеслом под… фамилией Дюруа?

Сразу сделавшись серьезной, она положила руку на его плечо и прошептала:

– Не будем пока говорить об этом.

Но он понял, что она соглашается, и, упав к ее ногам, стал осыпать ее руки страстными поцелуями, повторяя прерывающимся голосом:

– Благодарю вас, благодарю… Как я люблю вас!

Она встала. Он тоже поднялся и заметил, что она сильно побледнела. Он понял тогда, что нравится ей, быть может, уже давно. Они стояли лицом к лицу; он обнял ее и поцеловал в лоб долгим, нежным, серьезным поцелуем.

Она освободилась из его объятий и продолжала серьезным тоном:

– Послушайте, друг мой, я еще не приняла никакого решения. Однако, может быть, я скажу «да». Но вы должны обещать мне хранить это в величайшей тайне, пока я не разрешу вам говорить.

Он дал слово и ушел, не помня себя от радости.

С этого дня во время своих посещений он старался быть возможно более сдержанным и не просил ее больше об определенном решении, тем более что в ее манере говорить о будущем, произносить слово «потом», в проектах, касающихся их обоих, таилось нечто более интимное и глубокое, чем в самом категорическом обещании.

Дюруа неутомимо работал, мало тратил, старался накопить немного денег, чтобы не оказаться без гроша ко дню свадьбы. Он сделался настолько же скуп, насколько прежде был расточителен.

Прошло лето, за ним осень; ни у кого не возникало ни малейших подозрений ввиду редкости их свиданий, носивших обычный светский характер.

Однажды вечером Мадлена сказала, не спуская с него пристального взгляда:

– Вы еще не сообщили о нашем намерении госпоже де Марель?

– Нет, мой друг, я обещал вам хранить это в тайне и не обмолвился ни словом ни одной душе.

– Ну, так теперь пора предупредить ее. Со своей стороны я сообщу об этом Вальтерам. Вы ей скажете на этой же неделе, не правда ли?

Он покраснел:

– Да, завтра же.

Она медленно отвела глаза, словно не желая замечать его смущения, и продолжала:

– Если вы ничего не имеете против, мы можем обвенчаться в начале мая. Это будет вполне прилично.

– Я во всем с радостью повинуюсь вам.

– Мне хотелось бы, чтобы свадьба была десятого мая, в субботу, потому что это день моего рождения.

– Прекрасно, десятого мая.

– Ваши родители живут около Руана, не правда ли? По крайней мере, вы мне так говорили.

– Да, около Руана, в Кантеле.

– Чем они занимаются?

– Они… мелкие рантье.

– Мне очень хочется познакомиться с ними.

Он колебался, очень смущенный.

– Но ведь они… они…

Потом он решился все сказать откровенно, как подобает человеку с характером:

– Дорогая моя, они простые крестьяне, держат трактир; они из кожи лезли, чтобы дать мне образование… Я их не стыжусь, но их простота… грубость… могут, пожалуй, смутить вас.

Госпожа Форестье очаровательно улыбнулась; все ее лицо осветилось нежностью и добротой.

– Нет, я буду их очень любить. Мы поедем к ним. Это мое непременное желание. Мы еще поговорим об этом. Я тоже из небогатой семьи… мои родители умерли. У меня нет ни одного близкого человека на свете… – Она протянула ему руку и прибавила: – Кроме вас.

Он почувствовал себя растроганным, взволнованным, покоренным; до сих пор ни одна женщина не вызывала в нем таких чувств.