Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен

Продавец смотрел на него круглыми глазами, в которых отражалось желание медленно и мучительно убить всех и каждого, кто мешает ему отправиться на покой.

– Я отдал редактору все мои баллоны с веселящим газом…

– Чертов главный редактор! Комок кошачьей отрыжки! Ненавижу!

– А вот, кстати, это сейчас тот самый редактор сказал.

Директор посмотрел и увидел высоко-высоко, намного выше облаков, хмурое лицо редактора.

Испанец и Эдичка, устав обстреливать артиста Канатова, тоже увидели редактора, а также проход на последнюю страницу. Только артист Канатов, оглоушенный и обляпанный жирной мякотью со всех сторон, ничего не увидел.

Пока он шатался, отплевывался, высмаркивался, прочищал глаза и ругался, директор, Продолголимонов и испанец поднатужились и со скрипом пропихнули продавца веселящего газа дальше по тоннелю. Когда ноги продавца исчезли в бреши между строк, все трое устремились в бегство за ним следом.

В последнем абзаце этой главы артист Канатов остался совершенно один. Он взобрался на прилавок, сунул под голову единственный уцелевший дуриан, подогнул колени к животу, пробормотал «ох, все достали мать их» и уснул. Несмотря на трудный день, снилось Канатову нечто приятное – на его лице то и дело зажигалась та удивительно добрая и наивная улыбка, с которой он со сцены смотрел на доктора Гаспаряна.

Глава VI

Нежданчики

– Не твое мать твою гребаное дело, окурок человеческий, – ответил артист Канатов на вопрос, почему он стал азиатом.

Но, даже не будучи человеческим окурком, можно догадаться о причине. Вспомним: все считали, что дни Канатова в шоу бизнесе сочтены. Также вспомним: он был готов на все, чтобы доказать несправедливость имени площади Почти Всех Звезд. Волею нетрезвой судьбы артиста Канатова занесло в дом доктора Гаспаряна. Но и тут, даже если бы кто-то узнал об искре, промелькнувшей между пожилым и очень дорогим доктором и вышедшим в тираж артистом, всем было бы все равно. Всего лишь несколько минут общественность интересовалась внеэстрадной жизнью Канатова. И те минуты были куплены Лучшей Подружкой Трех Толстушек в обмен на обещание принять участие в государственном перевороте. Апатия Канатова была очевидна. Все знали его в лицо, и всем на это весьма щекастое, не слишком приятное, но в целом заурядное лицо было откровенно наплевать.

Любому торговцу алкоголем, наркотиками и продажными женщинами Канатов был несимпатичен, так как наглядно демонстрировал их текущим и потенциальным клиентам, к чему ведет нездоровый образ жизни. А ведь именно этот образ жизни и был их основным товаром! Всякому приспешнику здорового образ жизни, хоть таких и были единицы, Канатов внушал отвращение. Даже искренним молодым бунтарям ПРОТИВ ВСЕГО, как их обязывал юношеский максимализм, артист казался живым недоразумением. Узнай кто-нибудь, что Лучшая Подружка сделала на него пусть частичную, но ставку, все бы просто покрутили пальцем у виска и в качестве объяснения выбрали бы спонтанное бешенство матки.

– Вам, мой, простите, но… едва ли удержусь… Пупсик. Да, тебе, пупсеночек, нужно переменить внешность, – сказал доктор Гаспарян в ту ночь, когда Канатов, не приходя в сознание, успел раскрыть истинную сексуальность Сержа.

И доктор Гаспарян сделал Канатова другим. Так он по-своему ответил на тот поступок артиста, который его самого, Сержа Артуровича, сделал совершенно иным человеком.

Доктор, трепля безволосую грудь Канатова, говорил:

– Ты бутуз, пухлячок мой ненаглядный. У тебя мягкая и податливая грудь, круглый лысенький животик, узенькие плечи, неровные зубки, черные засаленные волосики, и глазки, тонущие в пышных щечках. Если бы не бледный цвет кожи, ты походил бы на девственного азиата из знатного и богатого рода. Я нахожу, что это отличная смена имиджа – радикальная и возбуждающая одновременно. Я тебе помогу стать желтеньким, мой цыпленочек.

Доктор Серж Гаспарян изучил сто наук. Он был очень серьезным человеком, но, как оказалось, имел такие личностные качества, о которых и сам ранее не догадывался. «Делу время, и каждая моя минута имеет определенную цену» – таков был девиз Сержа. Когда же случалось так, что с делами покончено, Гаспарян мог и развлечься. Но при этом он, оставаясь ученым и бизнесменом, всякий раз заранее выяснял, во сколько именно ему обойдется каждый час потехи. Если прейскурант устраивал Сержа, тогда он мог отправиться на ранчо к бедным приютским детям, стать единственным зрителем удивительных фейерверков, купить редкие коллекционные комиксы и фигурки их персонажей или посетить интерактивное шоу наивысшей пикантности.

– Вот, – сказал он Канатову, – вот, посмотри, голубчик. В этом флаконе бесцветная жидкость. Но, попав на какое-нибудь тело, под влиянием сухого воздуха она окрашивает тело в желтый цвет, притом как раз такого йодированного оттенка, который свойствен азиату.

Артист Канатов скользнул руками по своим бедрам, чтобы снять трико, и тут же расхохотался. Он успел забыть, что снимать больше нечего. Продолжая похохатывать, он натерся колючей, пахнущей угаром жидкостью.

Через час он сделался желтым, а доктор Гаспарян предложил ему свою спину в качестве подставки для ног – чтобы икры не терлись, и цвет получился бы равномерным.

Тогда вошел Иван Никитович со своим злосчастным попугаем. Дальше мы знаем.

Вернемся же теперь к доктору Гаспаряну. Если память ваша слаба, как сфинктер восьмидесятилетнего мужчины по вызову, это не беда. Не составляет труда напомнить вам, что мы расстались с Сержем в тот момент, когда капитан Конский увез его в черном лимузине. Или, может быть, белом. Хотя, скорее, в розовом. Обычно, чиновникам при дворе Трех Толстушек достаются служебные автомобили именного этого цвета.

Лимузин ехал по дороге и свернул за угол. Мы уже знаем, что артист Канатов не догнал его. Он гнался за стрелком-испанцем, стэнд-ап комиком Эдичкой «Это Не Я» Продолголимоновым и директором шоу-программы «Троянский Вирус». Кажется, он их догнал и сотворил что-то жуткое. Сложно сказать, что именно, но… В общем, едва ли вам еще представится случай встретить тех персонажей на этих страницах. Можно было бы помянуть их гибель минутой молчания, но, как персонажи сугубо вымышленные, едва ли они заслуживают подобных почестей. Поэтому просто забудем о них. Хорошо? Я рад, что нам удалось так быстро договориться. С вами крайне приятно иметь дело, не сочтите это за комплимент.

Итак. В салоне лимузина царил полумрак, столь милый сердцу, глазам и другим органам графа Конского. Очутившись внутри, доктор Гаспарян сперва решил, что рядом с графом сидит обычный безмозглый подросток и смотрит в окно своими висящими на ниточках глазами.

Конский молчал. Подросток тоже.

– Простите, не слишком ли много я занял места? – спросил доктор, поднимая шляпу и поджимая колени. – Я прекрасно осведомлен о том, что такое личное пространство и территория комфорта, поэтому, чтобы никто не чувствовал себя иначе, чем подобает по сложившейся в цивилизованном обществе…

Капитан перебил Гаспаряна:

– Заткни свой фонтанчик, глупенький. А если нет, то, боюсь, как бы до слезок не дошло.

Свет мелькал в тонированных окнах лимузина. Через минуту глаза привыкли к сумраку. Тогда доктор разглядел длинный нос графа, его полуопущенные веки и подростка, казавшегося чрезвычайно заурядным. У него была обычная мешковатая одежда, прыщавые щеки и кривые зубы в оставшейся на месте верхней челюсти. Единственное, что отличало юношу от сверстников, шатающихся по улицам, это размозженная голова, среди осколков которой поблескивала темная жидкость и обломки микросхем.

«Бедненький! – подумал доктор Гаспарян. – Переходный возраст – это всегда так тяжело. Нелепые комплексы, гормональный дисбаланс, неумение понять не то что чужих – своих мыслей, желаний и требований».

И снова обратился к Конскому:

– По всей вероятности, требуется моя помощь? Бедному ребенку нужен сеанс психоанализа?

– Батюшки, а я-то думал, что говорю на человечьем языке, – капитан опечаленно покачал головой. После этого он своим высоким голосом резанул воздух так, что чуть не срубил голову шоферу: – Тебе требуется заткнуться!

«Нет никакого сомнения, что это племянник одной из Трех Толстушек или молодой человек наследницы Софьи, – думал доктор Серж, радуясь, что не выходит на улицу, не вставив в ушные раковины беруши. – Он одет, как мальчик. Его везут из дворца. Капитан гвардии его сопровождает – ясно, что это существо мужского пола имеет некий вес в придворной иерархии. Да, но ведь Три Толстушки – единственные сестра друг друга, а детей у них нет. Стало быть, не племянник. А Софья – разве не воспитывается он в духе эмансипированного феминизма?»

Доктор терялся в догадках. Он снова попытался завязать разговор с Конским:

– Скажите: чем болен этот славный мальчуган? Неужели сифилисом? Я смотрю, у него, как будто нос провалился…

– Нет, у него дырки везде, где им быть не положено, – тихо ответил капитан, поняв, что Гаспарян едва ли умолкнет раньше, чем умрет.

– Вы хотите сказать, что у него желудочная язва?

– У него дыры в груди, голове, животе, спине и далее со всеми остановками, – сообщил Конский.

Доктор из вежливости не спорил.

– Бедный мальчик! – вздохнул он.

– Это не мальчик, а киборг-андроид пятого поколения, – сказал капитан голосом настолько высоким, насколько это требовалось, чтобы кварцевое стеклышко на золотых наручных часах Сержа пустило трещину.

Тут лимузин подъехал к дому Гаспаряна.

Капитан Конский с роботом на руках вошел вслед за доктором в дом. Серж принял их на кухне.

– Если это андроид, то что я могу с ним сделать? Я даже в молодости таким не баловался!

Конский молча вручил Гаспаряну письмо от Трех Толстушек, и все стало ясно.

Почтенный Иван Никитович, еще не оправившийся от утренних волнений, заглядывал в замочную скважину. Он хотел бы войти в кухню, стоя прямо, а не на четвереньках, но кексики с кислотой оказались сильнее, чем ожидалось. Они не давали ему принять надлежащую гордую позу. Иван Никитович видел капитана Конского. Его кожа меняла цвет, как шкура хамелеона, при этом то покрываясь шипами, то разглаживаясь. Глаза капитана вращались в орбитах независимо друг от друга, а из его рта то и дело показывался длинный раздвоенный язык. Так же Иван Никитович видел юношу, которому явно нездоровилось – из неестественно широко раскрытого рта молодого человека веером торчали перья и пара когтистых птичьих лап.

Сильный внутричерепной ветер кидал свинцовые шары от одного виска Ивана Никитовича до другого, и этот стук мешал ему слушать. Но он готов был поклясться, что все понял – проклятый многоцветный монстр в камзоле убил его любимого говорящего попугая с помощью куклы вуду. Теперь, сожрав попугая, кукла сама обретет голос! А затем, сожрав доктора, она сможет ходить и лечить себе подобных кукол. Так вскоре место всех людей займут куклы вуду. Чтобы не заскулить от ужаса, Иван Никитович заткнул свой рот своей же ладонью.

Прочтя письмо Трех толстушек, доктор Гаспарян заволновался.