Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен

– Да уж, ничего себе денек, – проворчал продавец веселящего газа. Но, постойте! Как же ему удалось снова оказаться на страницах этой книги? Мы же ясно видели, как он был решительно и бесповоротно вычеркнут!

Однако продавец не желал раствориться в безвременье, лишенном формы и какого бы то ни было пространства. Он дождался момента, когда автор передаст рукопись книги редактору.

«С редактором я войду в сделку, и он мне поможет обустроиться лучше, чем было до проклятого полета на реактивном ранце, – решил он. – Мои баллоны меня выручат».

Он, достав из-под полы несколько небольших баллончиков с веселящим газом, тихонько позвал редактора, – Эй, пссс, парень. Не хочешь немного безудержного веселья? Мой товар окрыляет!

Редактор вплотную приблизил лицо к рукописи. По его глазам продавец видел, что баллоны с веселящим газом – сокровище, что обладать хотя бы одним баллоном – для редактора мечта и счастье.

Тогда продавец сказал:

– Мне очень надоели приключения. Я не мальчик-волшебник, не укротитель драконов, не супер герой со сверх способностями, не сексуальная блондинка с кучей чокнутых проблемных подружек, не крутой мафиози, не накачанный мордоворот, не гениальный детектив и даже не вампир или оборотень. Я не люблю летать, ненавижу людей, я быстро устаю, раздражаюсь, и, видимо, я мизантроп. Мне очень хочется жить на какой-нибудь тихой неприметной страничке – можно даже в нижнем уголке. Только так, чтобы на этой страничке у меня был свой трех… нет, пятиэтажный дом с бассейном, винным погребом, мясным складом, гигантскими аквариумами, наполненными живыми морепродуктами, сейф с миллиардом… нет секстиллионом золотых слитков, и… и… и чтобы НИ ЕДИНОГО ребенка в доме или по соседству!

Редактор в задумчивости смотрел на продавца. Баллоны в его руках искрились, сверкали и играли всеми цветами радуги, обещая чистейшую эйфорию. Было очевидно, что это совершенно чудесные баллоны.

– Можете ли вы устроить мое переселение на такую страницу? – спросил продавец, нервно поигрывая баллонами.

– Могу, – сказал редактор тихо. И добавил: – Отдай мне свои баллоны.

Продавец победил.

– Хорошо, – сказал он равнодушным тоном, – согласен. Баллоны стоят очень дорого. Мне очень нужны эти баллоны, но я согласен. Ты мне нравишься, братишка. У тебя такие честные глаза, хоть и зрачки расширены. И лицо такое открытое, хоть и небритое, да и зубы бы тебе почистить не мешало.

«Чтобы ты сдох, урод чертов!» – добавил он при этом мысленно.

– Эй, я все вижу, – сказал редактор. – Твои мысли – я их могу читать. Они ничем не отличаются от фраз, произнесенных вслух. Только их окружают кавычки.

– Да и черт с ними, – ответил продавец. – Только коли уж ты все равно согласился, давай провернем все побыстрее.

– Сейчас. Я знаю один секрет, – редактор подмигнул продавцу. – В конце книги выделяют страницу под выходные данные издательства. Вот там-то я тебя и поселю. Только уж не обижайся – самым мелким шрифтом. Давай сюда баллоны.

– Ты сошел с ума! – рассердился продавец. – Зачем мне твоя страница выходных данных? Я хочу жить в роскоши, а что такое эти данные, и откуда они выходят – я понятия не имею!

– Вот именно. И никто не имеет. Эту страницу никто никогда не читает. Так что давай, полезай туда, да поживее.

Продавец заглянул на последнюю страницу книги – та была пока что девственно чистой. Но вариантов у него не было.

– Хорошо, – вздохнул он и отдал редактору все баллоны до последнего. – На последнюю страницу, так на последнюю. Итак, до свиданья, мошенник. Получай цену моей свободы. И только попробуй меня обмануть – я даже с последней страницы доберусь до тебя, вскрою твою глотку, вытащу лживый язык и позабочусь о том, чтобы он намотался на вентилятор.

С присущей ему неуклюжестью продавец стал протискиваться между строчек головой вперед. Редактор же, захлопнув рукопись и визжа от восторга, принялся вдыхать веселящий газ! Но, едва он успел опустошить первый баллон, на пороге кабинета возник главный редактор.

– Ммм. Знакомый сладковатый запах, – принюхавшись, промычал главный редактор. – Ну-ка, малыш, давай-ка сюда баллончики. Или сыграем в игру «найди новую работу»?

Редактор послушно отдал главному редактору все баллоны с веселящим газом.

Счастье окончилось.

Глава V

Азиат и экзотический фрукт дуриан

Вы помните, что не лучший день Сержа Гаспаряна сменился тревожной ночью, когда он обнаружил у себя в кровати артиста Канатова.

Что они делали вдвоем до рассвета, неизвестно. Однако стиратель-пыли-с-комиксов, почтенный Иван Никитович, то и дело просыпался от криков, хрипов и других эксцентричных звуков, доносящихся из спальни доктора. Это кажется особенно странным в свете того, что Иван Никитович на сон грядущий традиционно выпивает не менее пинты коньяка и даже пушечный выстрел разбудить его едва ли способен.

На другой день – значит, как раз в тот день, когда продавец веселящего газа узнал шокирующие подробности диеты Трех Толстушек, а наркоторговец Сеткин с помощью андроида продемонстрировал наследнице Софье обратную сторону любви – с Иваном Никитовичем произошла неприятность. Любимый говорящий попугай оскорбил его хамским выкриком «хер вялый». Иван Никитович распахнул дверцу клетки, чтобы дать наглецу кулаком в клюв. Но попугай оказался проворнее. Он вылетел наружу, в полете нагадил на голову хозяина, съел фунт наркотического мармеладу, после чего спрятался в подвале, куда Иван Никитович боялся спускаться. Он думал, что в подвале обитают кровожадные мутанты – результаты бесчеловечных опытов доктора Гаспаряна.

В тревожную ночь попугай сам вернулся в свою клетку.

Встав рано утром, Иван Никитович захлопнул дверцу и поднял клетку. Попугай сидел с крайне равнодушным видом и лениво повторял: «хер вялый, хер вялый».

– Ну и что, что не бодрый. Это, знаешь ли, в моем возрасте уже незазорно. Но вот мармелада я тебе не прощу. Я его для праздника берег. Отнесу сейчас тебя доктору для опытов. Станешь упырем или вурдалаком – а это урок тебе. Не ешь в другой раз мармелад, если он не тебе принадлежит, – сказал Иван Никитович.

Накинув на плечи легкий шелковый халат, Иван Никитович взял клетку и отправился с ней в спальню Гаспаряна.

За дверью спальни слышалось движение.

«Вот ведь старого хрыча как пробрало! Поди, студенточку из мединститута подцепил, – подумал Иван Никитович с завистью. – Всю ночь барагозил, до сих пор угомониться не может. У него-то, видать, не вялый».

Он вошел без стука. Доктор сказал: «иди отсюда», но Иван Никитович не разобрал слов. Ему послышалось: «идиот, сюда»!

Голый Гаспарян на четвереньках стоял у кровати, в спальне пахло чем-то горелым. В углу дымилась опиумная лампада.

– Доброе утро! – весело сказал Иван Никитович и поднял клетку высоко над своей головой. – Я поймал попугая! И у меня родилась научная теория – попугай любит наркотический мармелад, потому что в нем много кислоты. Готов отдать вам его для опытов за скромное вознаграждение.

– Многоуважаемый Иван Никитович! – доктор был очень недоволен. – Вам известно, насколько я лоялен в вашем отношении. Я всегда рад выслушать вас и помочь всем, что в моих силах. Но не кажется ли вам, что вы злоупотребляете моим добрым отношением? Причем тут попугай? Какой к черту мармелад?! Какие в задницу опыты?! Вы совсем охренели, любезный?!!

Иван Никитович замешкался, решая, стоит ли дать доктору кулаком в нос и лишиться работы, или мудрее признать собственную неправоту, извиниться и закрыть дверь с другой стороны.

И вдруг он увидел азиата. Возле окна, на ящике с надписью «WARNING! BIOHAZARD», сидел толстый желтый человек с глазами-щелочками. Азиат был голый и курил самокрутку.

Иван Никитович так громко сказал «ЁПТ», что чуть не разорвался пополам. Он замахнулся, чтобы ударить желтокожего незнакомца, но при этом сделал какое-то неловкое движение – дверца клетки, звякнув, открылась, и попугай выпорхнул в комнату. «Содомия! Содомия! Хер вялый!» – усевшись на высоком шкафу, заголосил попугай.

Азиат громко захохотал, самокрутка прыгала у него в зубах, точно сук от порывов бури. А у доктора прыгали, вспыхивая, глаза. Он трясся от негодования.

– Гомосятину развели! – вопил Иван Никитович. – Голубятники! Педовики производства! Гангрены заднеприводные!

Доктор Гаспарян принял вертикальное положение и дал ему отрезвляющую пощечину.

– Иван Никитович, меня неприятно удивляет ваша гомофобность и душевная черствость. Я забыл вас предупредить о своем новом сексуальном… то есть, сугубо научном опыте. Но вы могли ожидать. Я ведь ученый, я доктор разных наук, я мастер разных приборов. Я произвожу всякие опыты. У меня в спальне можно увидеть не только голого смеющегося человека, больного желтухой, но даже меня самого на четвереньках. Иван Никитович… Иван Никитович… Пациент – одно, а яичница – другое… Мы ждем завтрака. Мой пациент любит много яичницы…

– Попугай любит кислоту, – шептал в ужасе Иван Никитович, – а гепатитный узкопленочный пыхарь-гей любит яичницу…

– Ну вот. Яичница сейчас, а ночью темно и звезды на небе. На звездах температура много тысяч градусов, на них яичницы не приготовишь. А на кухне газовая плита – в самый раз для яичницы. Наркотический мармелад съеден раз и навсегда, так что будьте любезны, вернитесь с небес на землю, в этот самый дом, который принадлежит мне. Перестаньте пялиться на моего пациента, отправляйтесь на мою кухню, включите мою плиту и приготовьте, наконец, яичницу из моих яиц! То есть, из яиц, которые лежат в моем холодильнике.

Иван Никитович, тихо матерясь себе в усы, отправился на кухню. В отместку за унижение и нейролингвистическую атаку вместо соли в яичницу он добавил птичий помет со дна клетки. Помет попугая был таким горьким, что даже заменил перец.

– Хорошо мать его, что много мать его перцу. Гребаный сука перец мать его! – хвалил азиат, уплетая яичницу.